чудовищной боли, вызванной утратой. Я не думаю, что от горя следует
защищаться, что защита может бы ть успешной. Рассуждения о других вариантах
существования в конце концов унизительны для того, у кого вариантов этих не
оказалось. Не думаю, что Сережина жизнь могла быть прожита иначе; думаю
только, что конец ее мог быть иным, менее ужасным. Столь кошма рного конца -
в удушливый летний день в машине "скорой помощи" в Бруклине, с хлынувшей
горлом кровью и двумя пуэрториканскими придурками в качестве санитаров - он
бы сам никогда не написал: не потому, что не предвидел, но потому, что питал
неприязнь к чересчур сильным эффектам.
ему полностью вас раздавить - это будет, по крайней мере, хоть как-то
пропорционально случившемуся. Если вам впоследствии удастся подняться и
распрямиться, распрямится и пам ять о том, кого вы утратили. Сама память о
нем и поможет вам распрямиться. Тем, кто знал Сережу только как писателя,
сделать это, наверно, будет легче, чем тем, кто знал и писателя, и человека
ибо мы потеряли обоих. Но если нам удастся это сделать, то и помнить его мы
будем дольше - как того, кто больше дал жизни, чем у нее взял.
* Иосиф Бродский. О Сереже Довлатове: Журнал "Звезда", N 2, 1992.
___
только в этом смысле нижеследующее, возможно, имеет право на существование.
Нижеследующее не претендует на какой-либо иной статус, кроме именно
бессознательного анализа или - лучше - интуитивного синтеза. Нижеследующее
суть ряд довольно бессвязных мы слей, проносящихся в голове при чтении вашим
покорным <слугой> стихотворения О. М. <Осипа Мандельштама> "С миром
державным..."
образом, для русской поэзии год этот - подлинно annus mirabilis *(1). В
чисто физическом смысле, в смысле конкретных общественно-политических
обстоятельств в стране, как все в ы знаете, время это довольно скверное. Это
время затвердевания нового общественного порядка в подлинно государственную
систему, время устервления бюрократической машины, энтузиазма масс - по
крайней мере, городских, имеющих возможности его демонстрирова ть; время
адаптации для тех, кто энтузиазма этого не разделяет, к новым
обстоятельствам.
Объяснять произведение искусства историческим контекстом, стихотворение тем
более, вообще говоря, бессмысленно. Бытие определяет сознание любого
человека, поэта в том числе, т олько до того момента, когда сознание
сформировывается. Впоследствии именно сформировавшееся сознание начинает
определять бытие, поэта - в особенности. Мало что иллюстрирует эту истину
более детально, чем данное стихотворение. И если я, тем не менее, уп оминаю
исторический контекст, то чтоб начать на знакомой ноте. В нашем случае
интересно не то, что бытие диктует, но кому оно диктует.
на вопрос о происхождении. Анкета, естественно, заполняется на предмет
подтверждения права на существование в новом мире, точнее - в новом
обществе. Заполняющий как бы стр емится заверить некоего начальника отдела
кадров, если не в своей лояльности по отношению к новому режиму, то в
незначительной своей причастности к старому.
то, что автор рожден был в девяносто первом - и, таким образом, в октябре
1917 г. ему было [всего лишь] 26 лет. Смысл этого сообщения раскрывается
впоследствии в концовке "Ст ихов о неизвестном солдате": "Я рожден... /...в
девяносто одном /Ненадежном году - и Столетья /Окружают меня огнем". Но об
этом, возможно, ниже. Заметим только, что последующая ремарка "ненадежном"
указывает на то, что поэт раздумывал о качестве года, в
сегодня и сидим здесь, сто лет спустя, и потому что в 1931, когда было
написано "С миром державным", автору было сорок, он, с высоты этих сорока,
смотрит на свои двадцать шесть, в тече ние которых он был связан с миром
державным.
чрезвычайно многого в мандельштамовской поэтике. Буквальная функция этого
эпитета здесь, в анкете, в снятии с себя вины за случайность судьбы, ибо, по
определению, оценка может бы ть произведена только тем, кто обладает иным
качеством. "Ребячески" сказано "взрослым", ибо это "взрослый" заполняет
анкету. В перспективе сорока лет жизни первые двадцать шесть ее видятся
автору периодом невинности, несмышленности, если угодно. "Взрослы й"
посредством этого эпитета как бы настаивает, чтоб его считали именно
взрослым, [вросшим] уже в новую социальную реальность, снимающим с себя
ответственность не только за классовую чуждость, связанную с фактом
рождения, т. е. не являющуюся актом - фак том - его личной воли, но и за
самый "державный мир", оказывающийся категорией детства, наивной формой
самосознания.
величественность развития этого представления во второй половине строки, на
деле оборачивающейся антитезой величественности. Более того, басовая нота в
тяжелом "державном" о казывается по прочтению "ребячески" практически
фальцетом. Звонкие, пронзительно личные гласные второй половины строки как
бы разоблачают глуховатые, могущественные гласные первой. Анкета заполняется
не столько даже дидактически, сколько эвфонически; и, в принципе, одной
только первой строки было бы уже достаточно: чисто эвфонически задача уже
выполнена.
поэтики в целом - роль эпитета "ребячески" заключается, все-таки, в его
дидактической функции. Не хочется заниматься статистикой, скажу наугад: в
девяноста случаях из ста лиризм
материала, связанного с детским мироощущением, будь то образ или - чаще -
интонация. Это начинается с "таким единым и таким моим" и кончается с "я
рожден в ночь с второго на треть е". Я не в состоянии доказывать это не
только потому, что данный тезис не нуждается в доказательствах, но потому,
прежде всего, что изобилие примеров исключает - в пределах нашей
конференции, по крайней мере, - их перечисление. Добавлю только, что прим
ером этого мироощущения является интонация отрицания (эхо, если угодно,
детского, внешне капризного, но по своей интенсивности превосходящего любое
выражение приятия - "не хочу!") и перечислять стихотворения О. М.,
начинающиеся с этой ноты, с антитезы, с "не" и с "нет", нет нужды.
антитезы. Функциональность ее в данной анкете очевидна, но это именно она,
чистота и подлинность отрицания, в итоге переворачивает стихотворение,
вернее - его первоначальную
выполняет поставленную автором перед собой - или историей перед автором -
задачу довольно успешно.
1931 год. Речь идет о Петербурге - или Павловске - конца прошлого, начала
этого века. "Устриц боялся" - во-первых, никаких устриц (тем более,
гвардейцев) нет и в помине;
диктуется чисто физиологической неприязнью (естественной у ребенка, тем
более из еврейской семьи) и недосягаемостью - опять-таки чисто физической
(для того же ребенка, из той же семьи ) облика и статуса гвардейца: взгляд
исподлобья - взгляд снизу вверх. Неприязнь эта и недосягаемость - абсолютно
подлинные, и потому-то поэт и включает устриц в свою анкету, несмотря на их
фривольность. В свою очередь, фривольность эта - ребяческая, е сли не