Чтение 134–й страницы книги ~Призвание варяга~

Я болен -- "ливонскою слепотой" и это страшно мешает в работе ночью. С
другой стороны противники знали, что я ночью слепну и потому -- почти не
следили за мной в темноте. Они и взять в голову не могли, что я за время
ухаживаний выучил расположение комнат -- на ощупь и теперь могу пройти по
посольству с завязанными глазами.

Они об этом не знали. Но приготовили иную ловушку.

Петеровы отмычки всегда открывали нужную дверь и я оказался в нужном
мне кабинете. Замок пошел очень легко, но стоило мне взяться за ручку сейфа,
как где-то звякнул звонок. От дверцы через заднюю стенку был натянут тонкий
шнур, ведший в дежурку. Посольство мигом обратилось в перепуганный
муравейник, а в дверь кабинета замолотили прикладами.

Я понял, что все кончено и, растворив окно (оно было высоко над землей
и потому без решеток), выпрыгнул в темноту.

По сей день не знаю, - как я тогда смог -- совершенно вслепую
выпрыгнуть в темноту. Наверно, я был в состояньи аффекта, ибо сегодня ни за
что не повторил бы сей подвиг!

Чудом я попал точно на ноги, ничего не сломав. Точнехонько промеж трех
дюжих охранников в сопровождении моего заклятого врага - князя Эстерхази.

Я давал слово сестре, что не дам нашей маленькой вырасти без отца и
обещал сдать свою шпагу первому же жандарму, ежели что. Клянусь, ежели бы я
видел, - кто меня окружает, я дал бы себя арестовать и увести в караульное.
Но тут свет фонарей сразу же ослепил меня и я попросту отмахнулся от
ближайшего факела.

Раздался булькающий звук с предсмертным хрипом и я уже не мог сдаться.
Если б на ваших глазах товарища заколол бы какой-нибудь гад, разве б вы
взяли его в плен? Конечно же -- нет. Око -- за Око, Зуб за Зуб и у меня не
оставалось иного выхода, кроме как -- убивать всех.

Обратным движением, вырывая "Жозефину" из падающего покойника, я достал
до горла второго солдата и он тоже, хрипя и булькая кровью, рухнул куда-то
вниз. Теперь против меня оставалось двое. Князь, выхватив саблю, встал в
позицию, третий солдат вскинул ружье и замахнулся прикладом.

Я пожалел "Жозефины", - встречи с кованым железом приклада она бы не
вынесла. Поэтому я всадил ее в солнечное сплетение солдата и невольно -
раскрылся.

Князь от души полоснул меня по горлу и, не будь у меня тугой и жесткий
воротничок, я бы сейчас не писал этих строк. А так из меня ударил целый
фонтан и князь захихикал:

- "Meurs, Jud de Gitan!"- он так радовался, что не заметил, как я
вырвал "Жозефину" из трупа и что силы ткнул ее в его харю. "Жозефина" вошла
ему в глаз и больше он не смеялся.

Я вложил рапиру в ножны и пошел прочь, что есть силы зажимая страшную
рану. Кровь хлюпала под руками, в глазах мутилось, а ноги подламывались подо
мной...

Потом выяснилось, что сабля зацепила яремную вену. Сам Доминик Ларре,
штопая меня, все цокал языком, не веря глазам и клялся, что с такими ранами
люди отправляются на тот свет, прежде чем скажут "Мама!". Разумеется, это не
сонная, но мало - все равно не покажется.

Я не знаю, как я дополз до дома Элен. Идти было не далеко, -
каких-нибудь три квартала, но я -- ничего не видел в кромешной темноте. Судя
по кровавому следу меня все время швыряло через всю улицу от домов на одной
стороне до тех, что напротив. Я все время падал и снова вставал, а последние
метров сто полз на карачках - настолько сильная у меня стала кровопотеря.

По рассказам Элен, ее разбудила трясущаяся от ужаса кастелянша, жившая
возле потайной двери. В ее обязанности входило выглядывать из окошка на
стук. Все, кому положено, имели ключи, но мало ли что...

Девушка узнала меня в неверном свете луны, открыла дверь и пришла в
ужас от моего вида. Мундир был насквозь пропитан моею кровью, а на лице
появилась смертная бледность.

Если бы Элен не получила уроки первой помощи от дяди Шимона, все было
кончено. Но моя возлюбленная, обливаясь слезами, смогла наложить жесткий
тампон на шею (о шине, или закрутке на сем месте и речи быть не могло), а
потом остановила кровь пригоршней квасцов, наложенных сквозь повязку. Ларре,
оценивая работу, сказал, что все правильно, а то, что я потерял много крови,
ослабило кроветок и дало образоваться тромбу...

Через пару часов в дверь нашего дома постучали жандармы. Элен потом
говорила, что сперва думала спрятать меня, но потом поняла, что если я не
получу врача, все будет кончено.

Я лежал в инфекционном бараке лазарета Ларре. Единственное окошко,
забранное стальной решеткой, было до половины забито досками, дабы я не мог
никого увидать с высоты второго этажа, где располагалась моя палата. Рядом
со мной денно и нощно дежурили два жандарма, призванных запоминать любое мое
слово и развлекать меня разговором и играми.

Сперва меня хотели пытать. Но на допросе первое, что я сделал, - я
напряг мышцы шеи, и из плохо зажившей раны хлестнула кровь. Прибежал Ларре,
коий понятно всем объяснил, что в сих условиях я могу "разорвать" мой рубец
одним натяжением шеи и удастся ли в другой раз остановить мою кровь -- Богу
ведомо.

Позвали Фуше. Тот долго думал, а потом по согласованью с самим
Бонапартом принял решение, что я из тех людей, кто скорее умрет, но не даст
себя мучить. Поэтому от меня отвязались.

В первое время мы с тюремщиками играли в шахматы, но после того, как
выяснилось, что я могу дать фору в ладью любому из моих сторожей, игра
потеряла смысл. Поэтому мы играли в трик-трак и ландскнехт, коим я выучился
на Кавказе, - там они известны, как "нарды". Ну, и карты, конечно.

Жандармам запрещалось играть на деньги, - боялись, что я их обыграю и
долгами добуду свободу. Поэтому мы играли всегда на еду. Мне не хватало
больничной похлебки и жандармские рационы были неплохим подспорьем моему
крупному телу.

Незадолго до приговора сторожей стало трое. Сам Фуше пришел к выводу,
что я действую на людей разлагающе. После двух месяцев - все три смены моих
сторожей впали в депрессию и совсем разуверились в своей конечной Победе.

А я не говорил ложного, - одну только правду. Я - не святой, но и не
Тартюф. Так легче. Поэтому я рассказывал о необъятных русских просторах,
когда от Моря до Моря - Вечность.

Меня пытались уличить во лжи, но я им повторил дело Резанова. Только до
того дня они верили, что речь в ней о русской тупости и безалаберности, но
когда за этим фасадом открылись вдруг дали, в коих государева почта мчится к
границам - годами, тут-то гордые галлы сразу притихли и призадумались.

А еще я рассказал им о Волге. О косяках воблы, кою можно ловить в
исполинской реке голой рукой. Ловить и выбрасывать на поля, ибо вобла -
сорная. Она жрет корм Царь-рыбы - Осетра, а те мало того, что дают
знаменитую и чудовищно дорогую икру, но и осетрину. Пудами.

Меня опять обсмеяли, а я просил принести из дома мундштук из хряща, -
мне его подарили в Астрахани на прощание. Жандармы увидали этот мундштук, а
я чтоб добить, раздумчиво так произнес:

- "Ваш Государь намерен уморить нас голодом. Вообразите, что к сему
хрящу приложен скелет в полтора раза выше меня, на коем растет осетрина и
кою обычно используют на удобрения, после того, как вынут икру. Но если ее
обработать, она назовется "балык". Тот самый, что стоит у вас пять
наполеондоров за фунт. Рыбаки не едят этого, но коль будет голод, они,
пожалуй, перейдут и на балыки", - в тот вечер я получил ужины обоих моих
сторожей. У бедных лягушатников почему-то пропал аппетит.

В другой раз я описывал им дороги и мне опять не поверили. На что я
вынул все тот же мундштук из хряща и спросил:

- "А почему волжане не везут осетров? Далеко, да и дорог нет. А если б
довезли, получили по пять наполеондоров за фунт. Фунтов в осетре - тысяча.
Но -- невыгодно, - дорога съедает...

Вот возьмут ваши Москву, Нижний, Самару, а потом ваш Государь повезет
жрачку солдатам из Польши. Не осетрину - просто еду. По пять наполеондоров
за фунт. Плакали тогда ваши жалованья..." - на другой день сторожей сменили
на новых, ибо прежние оказались "охвачены пораженческими настроениями".

Ну, и, разумеется, новеньким тоже захотелось о многом узнать, и я
рассказал им про Оковский лес, на краю коего есть крохотная Москва, и коий
непроходим для конницы.

И о том, как людей засасывает в трясину, - во Франции ведь нет таких
ужасов. То есть - болота-то есть, но не в двести верст длиной, и в сто -
шириной. И еще во Франции нету таких комаров, что вьются над сими болотами.
А кроме комаров, да клюквы на тех болотах жрать нечего, так что если война
пойдет в Белоруссии, - всем суждено сдохнуть с голоду в ее угрюмых лесах.

Да скажите Спасибо, - чрез сии топи вы не можете прийти к нам, а мы - к
вам. И неизвестно, - что для вас лучше.

А ежели идти чрез хлебную, да сальную Украину, придете вы на Дон, да
Кубань. Где и будете искать, да ловить местных казаков. Чтоб водички попить.
А казака в той степи только пуля догонит. Русь же - за Белоруссией. А меж
Украиной и Белоруссией дорог нет - лишь болота.

Однажды двери в мою камеру распахнулись и на пороге возник сам Фуше.
Его вертухаи немедля ретировались и граф подсел к моему ложу.

Я лишь развел руками с извинением в голосе:

- "Простите, что не могу встать, как подобает пред старшим по чину и
возрасту. Ларре запретил мне даже сидеть, так что и утку мне приносят
монашки".

Граф небрежно отмахнулся от моих слов:

- "Это - неважно. Привыкайте пред вечной постелью. Вы - хуже Чумы. Она
губит лишь тело, Вы -- Душу. Вас расстреляют".

Я, рассмеявшись, хоть и сдавило сердце, воскликнул:

- "Не берите в голову. Правда - мерило Добра и Зла. И коль мне суждено
умереть, - мы победим ваше воинство, ибо вы убиваете меня за то, что я --