Чтение 134–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

невидно и неслышно. А сделал он это потому, что ему было нечего делать.

О несчастье,
которое предвещал крик Клобука

Однажды ночью Юстыне снова снилось, что огромный Клобук ждет ее на
балке в хлеву, а когда она пришла доить корову, слетел на нее, повалил на
навоз и в ее изболевшееся от желания подбрюшье, как корова молоком, брызгал
белой теплой жидкостью. На рассвете она поспешила в рубахе в хлев - но
Клобука на балке не было. Ее охватили пустота и тревога, руки ее бессильно
упали, земля затряслась под ногами, а свист воздуха, который втягивал в себя
черный нос коровы, загремел в ушах, как шум вихря.
Сколько же часов, сколько дней и ночей, сколько недель прошло с того
момента, когда ее в последний раз навестил доктор и холодными пальцами
прикасался к обнаженному животу, грудям и шее, а потом в молчании и шуме
учащенного дыхания взошел на нее и причинил ей смерть? Каждую ночь она,
нагая, ждала его в своей постели, пока, распаленная вожделением, не начинала
воображать его как хищную птицу, которая бесшумно падает на нагое тело и
приносит наслаждение. Много раз, лежа в постели, она чувствовала, что эта
птица кружит над домом тогда она вставала с постели и выходила во двор,
чтобы увидеть ее на фоне ночного неба. Птица, однако, улетала с появлением
зари. Что мешало ему, что его отпугивало? Что не позволяло упасть на белое
тело Юстыны? Может, он узнал, что она была неверна ему, что в жнивную ночь
ею овладел Франек Шульц? Но ведь это случилось не по ее воле, она не дала
ему наполнить себя семенем, а потом сожгла копну на поле и прогнала Франека
далеко отсюда. Нет, не могла сердиться на это хищная птица, она должна была
догадываться, что и в ту ночь она ждала только его, только его холодных
пальцев, прикасающихся к обнаженному животу, груди и шее. Впрочем, это уже
после того случая она увидела на небе огромную тучу, он появился словно бы
на ее крыльях, схватил за руку и, борясь с ветром и дождем, проводил в тихое
нутро кабины. Там она снова умерла под тяжестью его тела. Много раз она
думала о тех минутах на полуострове и в кабине яхты. Тогда наверняка его дал
ей сильный ветер и черные руки огромной тучи. А сейчас, может быть, тот
самый ветер и та самая черная туча какой-то великой, непонятной силой
отнимали его у нее, запрещали приходить, загораживали ему дорогу. Ведь она
не раз чувствовала, даже когда он пришел и причинил ей смерть, что по дороге
он должен был побороть какие-то темные силы, продираясь сквозь вихри и бури.
В таких случаях его пальцы не были такими холодными, а наслаждение - не
таким сильным и смертельным, и он, казалось, был измучен борьбой с грозою.
Тогда она любила его еще сильней, хотела гладить по волосам и обнимать, как
маленького ребенка, охваченного страшным сном. Рядом со страстью рождалась
нежность к нему и восхищение - за эти сражения и борьбу, за победу над
вырастающими перед ним препятствиями. Полная нежности, она вечерами
прокрадывалась к его дому и издалека наблюдала, как, видимый через
освещенное окно, он ходит по большой комнате с темной мебелью или сидит в
кресле и читает книгу. Она тогда отчетливо видела всю его фигуру или только
голову либо лицо. Ей достаточно было закрыть глаза, и снова в ее воображении
он принимал образ хищной птицы, и она бежала домой, убежденная, что птица
уже кружит над домом и через минуту упадет на ее нагое тело. Но птицы не
было, и она снова возвращалась к дому на полуострове. Но войти она не смела
- неизвестно почему, она боялась темной мебели в комнате и даже немного
побаивалась доктора, потому что он был другим, не таким, как тогда, когда
появлялся у нее. "Это не он", - говорила она себе, хоть именно этого
человека она полюбила и возжелала. "Это был он", - уговаривала она себя
дома, в постели. И она задумывалась, почему она, будучи так близко, в то же
время остается так далеко. Почему она не может преодолеть короткой дороги
мимо огорода Макуховой и дома лесника Видлонга? Должна была быть какая-то
сила, которая задерживала его на месте, приковывала к креслу. Возле этого
дома должны были кружить какие-то силы, завистливые и ревнивые к их
молчаливой любви. Разве он не шепнул ей тогда, в ночь, напоенную ветром и
грозой: "Люблю тебя, Юстына"?
Лежа обнаженной в своей постели, она однажды допустила к себе мысль,
немного подозрительную. Это была в самом деле мимолетная и мелкая мысль,
словно бы щелка в неприкрытых дверях. Тотчас же она отбросила ее от себя,
запихала куда-то на дно памяти, потому что он, мудрейший, мог ее заметить,
подхватить, выловить из глубин других мыслей. И обидеться на
подозрительность и беспокойство. Это тогда, после той мимолетной и минутной
мысли, полной беспокойства, она не умерла до конца от наслаждения, а только
притворилась, что умирает. Когда же он вышел из дому, она нашла на своем
животе липкое семя. Через несколько дней она обнаружила на простыне
беловатые твердые пятна - и снова в ней проснулось беспокойство. Может быть,
она не смогла скрыть это от него, так же, как не смогла скрыть факта, что
уже не умирает, как когда-то - взаправду. Малюсенькая до сих пор щелочка в
незакрытых дверях расширялась все больше, через нее врывалось подозрение,
страх, боль, отчаяние и что-то удивительное - чувство сильное и обжигающее,
как водка, распаляющее мысли и раздирающее душу на две половины. С тех пор,
как и раньше, ей казалось, что в ней живут две особы, две женщины,
враждебные одна к другой и раздираемые разными чувствами. Одна любила, а
вторая ненавидела. Одна была полна нежности, а вторая жаждала мести. Эти два
таких разных существа постоянно боролись друг с другом и не позволяли
заснуть - она бодрствовала до самого утра. А когда даже и засыпала на
минуту, появлялось лицо Дымитра - издевательское и насмешливое. После таких
снов то, второе, ненавидящее существо направлялось на чердак к трубе, за
которой был спрятан карабин с обрезанным дулом. А эта первая все мечтала о
птице, притаившейся на балке, о прекрасной птице с коралловым гребнем,
похожим на губы, спрятанные у входа в ее лоно. И пришла такая ночь, когда
снова ей приснился Клобук, сидящий на балке. Она пошла в хлев, посмотрела
вверх на прекрасную птицу, а та сказала ей: о Брыгиде и о ее маленьком
ребенке, которого держала на руках Гертруда Макух, о докторе - она видела
через окно, как он наклонял свое лицо над этим маленьким человеческим
существом. Она удрала домой, но на следующую ночь снова ей приснился Клобук
на балке. Она протянула к нему руки, умоляла, чтобы он повалил ее на навоз и
овладел ею. Он, однако, только смотрел на Юстыну свысока - надменный,
молчаливый, величественный.
В эту ночь он приснился ей с самого вечера. Приснился, а может быть,
привиделся. А может, он был на самом деле - с распушившимися перьями и
бусинками черных глаз. Он сидел на балке, коралловый гребень поблескивал в
ночном сумраке, он говорил хриплым голосом на птичьем языке, который она
понимала, хоть и не запомнила ни одного слова. Тотчас же она натянула юбку
прямо на ночную рубашку, надела свитер, набросила на себя шерстяной платок и
на босу ногу надела резиновые сапоги. Взобралась на чердак, вынула обрез
Дымитра и так, как он ее учил, вставила патрон. Она не запомнила ни минуты
из своей дороги на полуостров, может быть, туда перенесла ее большая птица,
потому что во всем теле она чувствовала боль от ее острых когтей.
Шел частый дождь, собаки спрятались в сарай. Двери на террасу
оставались приоткрытыми - в тот день Макухова слишком сильно натопила печь.
Доктор сидел в кресле под зажженной лампой и читал. Скрипнула дверь, он
поднял голову и увидел ее, мокрую от дождя, в платке и с обрезом Дымитра,
который она держала в обеих руках.
- Чего ты хочешь? - спросил он спокойно, хотя и должен был увидеть ее
обрез и мог догадаться, что она пришла, чтобы его убить.
- Ты должен был дать мне ребенка, - сказала она певуче. - Но ты обманул
меня. Твое семя я находила на своем животе или на постели. Ты пожалел его
для меня, хоть и знал, что я чувствую себя, как пустое дупло. Но ты наполнил
Брыгиду, и в ней завязалась жизнь. Я верила, что ты и со мной сделаешь то же
самое, пока не нашла твоего семени на своем животе и на постели. Ты перестал
приходить, а я перестала умирать под тобой. Я все жду, когда же меня
наполнит жизнь. Я убила Дымитра так, как обрезают сухую ветку. Теперь птица
велела мне убить тебя. Ты умрешь, но потом снова родишься и снова ко мне
придешь.
- Послушай, Юстына, - поднялся он с кресла. Но он боялся первого шага.
Короткое черное дуло смотрело прямо в его грудь.
Это не было точное оружие. Слишком короткое было у него дуло,
деревянный приклад и затвор, прикрученный твердой проволокой. Но с такого
небольшого расстояния она могла попасть ему прямо в сердце. Достаточно было
чуть сильнее нажать пальцем на курок, один выстрел - и он перестанет жить.
- Ничего не говори. Я хочу, чтобы ты умер так же тихо, как Дымитр, -
сказала она угрожающе. - Клобук мне все выдал. Я находила семя на животе и
на постели. Он каждую ночь ждал меня на балке в хлеву, но он боится тебя и
поэтому на меня не падает. Ты умрешь и родишься заново, так, как я
рождалась, когда ты у меня бывал. Ты начнешь прилетать как большая птица,
будешь сидеть на балке в моем хлеву. Скажи, почему ты не наполнил мне живот
благой тяжестью? Почему я должна, как моя мать, родить ребенка от дьявола,
хоть хотела родить от тебя? Зачем ты меня обманул? Почему я должна убить
тебя, как убила Дымитра?
Он не слушал ее. Его охватили страх, отчаяние, гнев на самого себя. Он
был плохим врачом, он не заметил симптомов болезни, хоть что-то в их
отношениях начало беспокоить его и оттолкнуло от нее. Ослепленный страстью,
он не видел, как бацилла безумия развивается в ней день ото дня, от ночи к
ночи. То, что казалось ему так волнующе прекрасным, это молчаливое ожидание
и преданность, эта их любовь, лишенная слов и поэтому такая чистая,
огромная, отбрасывающая от себя все лишнее, - все это не могло быть
настоящим. Он чувствовал это в последнее время и поэтому перестал к ней
приходить.
Его ужаснули ее глаза - с неестественно расширенными зрачками,
неподвижные, мертвые. Он видел бледность ее губ, капли воды, падающие на пол