нас требуют постоянного, в систему возведенного криводушия.
Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять
себя противно тому, что чувствуешь; распинаться перед тем,
чего не любишь, радоваться тому, что приносит тебе несчастие.
Наша нервная система не пустой звук, не выдумка. Она --
состоящее из волокон физическое тело. Наша душа занимает место
в пространстве и помещается в нас, как зубы во рту. Ее нельзя
без конца насиловать безнаказанно. Мне тяжело было слышать
твой рассказ о ссылке, Иннокентий, о том, как ты вырос в ней и
как она тебя перевоспитала. Это как если бы лошадь
рассказывала, как она сама объезжала себя в манеже.
слов. Они перестали доходить до тебя.
отпустите меня. Мне трудно дышать. Ей-богу, я не
преувеличиваю.
не дашь нам прямого, чистосердечного ответа. Согласен ли ты,
что тебе надо перемениться, исправиться? Что ты собираешься
сделать в этом отношении? Ты должен привести в ясность твои
дела с Тонею, с Мариной. Это живые существа, женщины,
способные страдать и чувствовать, а не бесплотные идеи,
носящиеся в твоей голове в произвольных сочетаниях. Кроме
того, стыдно, чтобы без пользы пропадал человек, как ты. Тебе
надо пробудиться от сна и лени, воспрянуть, разобраться без
неоправданного высокомерия, да, да, без этой непозволительной
надменности, в окружающем, поступить на службу, заняться
практикой.
последнее время, и потому без краски стыда могу обещать вам
кое-что. Мне кажется, все уладится. И довольно скоро. Вы
увидите. Нет, ей-богу. ВсЈ идет к лучшему. Мне невероятно, до
страсти хочется жить, а жить ведь значит всегда порываться
вперед, к высшему, к совершенству и достигать его.
всегда Тониным защитником. Но ведь у меня нет с ними разлада,
я не веду войны ни с ними, ни с кем бы то ни было. Ты меня
упрекал вначале, что она говорит мне вы в ответ на мое ты, и
величает меня по имени-отчеству, точно и меня это не угнетало.
Но ведь давно более глубокая нескладица, лежавшая в основе
этой неестественности, устранена, всЈ сглажено, равенство
установлено.
писать из Парижа. Дети выросли, чувствуют себя совсем свободно
среди французских сверстников. Шура кончает тамошнюю начальную
школу, ecole primaire, Маня в нее поступает. Ведь я совсем не
знаю своей дочери. Мне почему-то верится, что несмотря на
переход во французское подданство, они скоро вернутся, и
каким-то неведомым образом все уладится.
Сам я не писал им об этом. Эти обстоятельства дошли до них,
наверно, стороною. Александр Александрович, естественно,
оскорблен и своих отеческих чувствах, ему больно за Тоню. Этим
объясняется почти пятилетний перерыв в нашей переписке. По
возвращении в Москву я ведь некоторое время переписывался с
ними. И вдруг мне перестали отвечать. ВсЈ прекратилось.
оттуда. Ото всех них, даже от детей. Теплые, ласковые. Что-то
смягчилось. Может быть, у Тони какие-нибудь перемены, новый
друг какой-нибудь, дай ей бог. Не знаю. Я тоже иногда им пишу.
Но я, правда, больше не могу. Я пойду, а то это кончится
припадком удушья. До свиданья,
Марина. Ей не на кого было оставить девочек дома, и младшую,
Клашу, туго замотанную в одеяло, она несла, прижимая одной
рукою к груди, а другою тянула за руку отставшую и упиравшуюся
Капу.
соседи знают Юру. Он там не появлялся.
истерика.
8
сменяясь, дежурили при ней, боясь оставить ее одну. В
промежутке они отправлялись на розыски доктора. Они обегали
все места, куда предположительно он мог забрести, побывали в
Мучном городке и Сивцевском доме, наведались во все Дворцы
Мысли и Дома Идей, где он когда-либо служил, обошли всех
старинных его знакомых, о которых они имели хотя бы малейшее
понятие и адреса которых можно было найти. Розыски ничего им
не дали.
человеке, хотя и прописанном и не судившемся, но в современном
понимании далеко не образцовом. Наводить милицию на его след
решили лишь в крайнем случае.
получили по письму от Юрия Андреевича. Они были полны
сожалений по поводу доставленных им тревог и страхов. Он
умолял простить его и успокоиться, и всем, что есть святого,
заклинал их прекратить его розыски, которые всЈ равно ни к
чему не приведут.
своей судьбы хочет побыть некоторое время в одиночестве, чтобы
в сосредоточенности заняться делами, когда же хоть
сколько-нибудь укрепится на новом поприще и убедится, что
после совершившегося перелома возврата к старому не будет,
выйдет из своего тайного убежища и вернется к Марине и детям.
деньги для Марины. Он просил нанять к детям няню, чтобы
освободить Марину и дать ей возможность вернуться на службу.
Он объяснял, что остерегается направлять деньги
непосредственно по ее адресу из боязни, как бы выставленная в
извещении сумма не подвергла ее опасности ограбления.
мерила его приятелей. Детям наняли няню. Марину опять приняли
на телеграф. Она долго не могла успокоиться, но привыкнув к
прошлым странностям Юрия Андреевича, примирилась в конце
концов и с этою выходкой. Несмотря на просьбы и предупреждения
Юрия Андреевича, приятели и эта близкая ему женщина продолжали
его разыскивать, убеждаясь в правильности его предсказания.
Они его не находили.
9
под носом и на виду, в теснейшем кругу их поисков.
наступления сумерек вышел от Гордона на Бронную, направляясь к
себе домой на Спиридоновку, он тут же, не пройдя и ста шагов
по улице, наткнулся на шедшего во встречном направлении
сводного брата Евграфа Живаго. Юрий Андреевич не видел его
больше трех лет и ничего не знал о нем. Оказалось, Евграф
случайно в Москве, куда приехал совсем недавно. По обыкновению
он свалился как с неба, и был недоступен расспросам, от
которых отделывался молчаливыми улыбочками и шутками. Зато с
места в карьер, минуя мелкие бытовые частности, он по
двум-трем заданным Юрию Андреевичу вопросам проник во все его
печали и неурядицы и тут же, на узких поворотах кривого
переулка, в толкотне обгоняющих их и идущих навстречу
пешеходов составил практический план, как помочь брату и
спасти его. Пропажа Юрия Андреевича и пребывание в скрытности
были мыслью Евграфа, его изобретением.
носившем название Камергерского, рядом с Художественным
театром. Он снабдил его деньгами, начал хлопотать о приеме
доктора на хорошую службу, открывающую простор научной
деятельности, куда-нибудь в больницу. Он всячески
покровительствовал брату во всех житейских отношениях.
Наконец, он дал брату слово, что с неустойчивым положением его
семьи в Париже так или иначе будет покончено. Либо Юрий
Андреевич поедет к ним, либо они сами к нему приедут. За все
эти дела Евграф обещал взяться сам и всЈ устроить. Поддержка
брата окрыляла Юрия Андреевича. Как всегда бывало и раньше,