начала века, провинциальные страсти, споры местных бояр с пришлыми (теми
же Вельяминовыми), но неустранимо возникали новые: соперничество великих
бояр московских и пришлых княжат, терявших свои звания, но не терявших
родовой княжеской спеси.
волости давно розданы и все кому-то принадлежат. Брать землю без крестьян
- еще обиходь ее попробуй! Купить? А кому надобно лишаться земли,
постоянного источника дохода, сиротить будущих потомков своих? Даже и в те
поры, как худо с наличным серебром или справа надобна ратная, землю
продают в последний черед. Да к тому же ближние родичи всегда имеют по
закону право на выкуп проданной земли, и срок тут не ограничен ничем.
Бывало, что и через сотню лет выкупали родовую волость! Да к тому же
просить большей цены, чем та, по которой была продана земля, нельзя было:
вот тут и купи!
приданое, выкупить уже никто не вправе. И великой удачей своею почел
Дмитрий Александрович Всеволож, что сумел три года назад, в самый канун
Куликова поля, обвенчать сына с единственной дочерью Микулы Васильича
Вельяминова.
Васильича, Москву держал! Понимать должон! А мать - дочерь суздальского
князя, старшая сестра великой княгини Евдокии! Вот и думай умом!
дочерь в себя влюбить! С нею и земля, и почет - так-то!
в пухе первой бороды, вишневые надменно сложенные губы и взор, каким
<дарят>. Не одна и девка сохла по нему в те поры!
морщинистым жестким лицом, с беловатой полоской слюны меж сжатых усохших
губ, с недобрым взором, с нечистым дыханием, с костистыми, словно лапы
ястреба, дланями по-старчески все еще крепких рук, помнил ли он себя,
тогдашнего, юного, свое полыхающее румянцем лицо, свой победно-мерцающий
манящий взор, и те, небылые уже, долгие ресницы, и крупные кудри, когда-то
покрывавшие голову?! Помнил ли речи те, сладость тех давних поцелуев,
трепет девичьего тела, юные груди, жаркое дыхание высокой породистой
девочки-жены и ее мглящийся у него в объятиях взор?
разговор с нею в сокровищнице вельяминовской, когда казала ему, гордясь,
молодая жена лалы и яхонты, смарагды и баласы, цепи, кубки, чаши и блюда,
злато-серебряное великолепие, драгоценные ткани, летники и опашни, связки
дорогого соболя, резные, рыбьего зуба, посохи и ларцы... И как подняла,
держа на руках, любуя сама, тяжелый золотой пояс с капторгами, украшенный
золотом, финифтью и камнями.
выходила за батю, дак ей и пояс от деда пришел набольший, этот вот! А
Евдокию, ту же после отдавали за князя Дмитрия, и пояс ей пришел меньшой,
победнее!
Дону. Родовые сокровища, частью увезенные, частью закопанные в землю
верною прислугой, уцелели. И теперь юная жена Ивана Всеволожа, ставшая
после смерти родителя неслыханно богатой наследницей (почитай, все волости
Микулины по грамоте отходили ей одной!), казала супругу богатства и сряду.
И пояс золотой, сверкающий, тяжко висел у него перед лицом молчаливым
укором, молчаливым напоминанием того, что он, Иван, Рюрикович древнего
рода, не более чем принятой бедный зять в доме богатого тестя. И,
вспоминая величественную стать, тяжелые руки и властный взор покойного
Микулы Васильича, Иван с замиранием сердца прикрывал очи. Он и теперь,
после гибели Микулы на Дону, продолжал люто ненавидеть тестя, тем паче что
был обязан ему всем: волостьми, богатством, молодою женой, так ненавидеть,
что порою тяжко было и вздохнуть. Ничем, ничем! Ни властью, ни почетом, ни
яростью бранной, ни тем паче богатством не был он, Иван, равен покойному
Вельяминову! И днесь, уже после смерти Микулы, все одно должен
притворяться он, князь, перед боярской дочерью (и княжеской, да, и
княжеской!), все одно должен притворы строить и таить в себе, давить
гибельную нелюбовь к родителю юной жены!
золотой пояс, который она теперь, на миг забывши даже о муже, любовала
взором. Тяжелый пояс. Мужской. Знак благородства и власти. С капторгами и
самоцветами. Паче княжего самого! Глубоко вздохнул, опоминаясь. Бледнота,
залившая было чело, теперь от прилива крови сменилась жарким румянцем...
Полвека пройдет, не забудет он пояса того! Но и многих других зато
заставит попомнить!
Акинфичам.
праву взял! Акинфичи подговорили, тот же Свибл! Дак мало того: нынче Свибл
обаживает князя, хочет юную Аграфену Александровну (одну из сестер убитого
на Воже Дмитрия Монастырева) сватать за Ивана Андреича Хромого, хоть и
думного боярина, а старика, уже за сорок летов, вдовец! А главная-то
зазноба в том еще, что в приданое хотят забрать волость Ергу на Белоозере,
огромную волость! Опять же не по праву! Малолетние братья Мити Монастырева
Иван с Василием останут ни с чем! Лишает их вотчины Иван Хромой!
Всеволожам в том - обида кровная, родичи все же!
князю быть! Но князь, Федор Романыч, вместе с сыном Иваном убиты на Дону,
остался малолетний внук, Костянтин. Но его-то московиты и свели с удела! И
все повторяется, как некогда с можайским ихним родовым княжением!
взять серебра для Орды! (Давеча, после победы на Дону, свою монету затеяли
чеканить, а то все дымом с Тохтамышева разорения!) На этом и задумал
сыграть - и сыграл - Федор Свибл.
Митрий-князь раздобрел опосле всего того, пакости той татарской, да не
по-доброму раздобрел, вишь! И мешки под глазами... Детей-то делат однако!
Молод ище, авось и оклемает опять!
десять летов давно ли и минуло, дак ежели не дай Бог... А что ежели? Отрок
княжой на все масленые подходы только супит взор да таково-то поотмотнет
головою... <Да! Не полюби я ему! - думает Свибл. - Дак у князя ребят-то
полон короб! Не на тебе одном, Васильюшко, свет-от клином сошел! Ето
батька твой был един как перст, а тут - из кого хошь выбирай!>
родительские. И не цыкнешь, и не выгонишь наследника-то! Полегчало Свиблу
без отрока. Вольнее баялось с князем Дмитрием наодинку.
новогородского серебра... - прикидывает Свибл, вслух называет сколько.
Смотрит опять, по нраву ли пришло сказанное?
равный с князем, на лавке единой за столом дубовым, несокрушимым, браною
скатертью на шестнадцать подножек, тканною коломенскими мастерицами,
покрытым, за оловянным жбаном с легкою медовухой. В мисках глиняных -
привозной изюм, морошка, брусница... Обеднял князь! Зело обеднял! Ни
ковров ширазских, тех, прежних, да и ел, почитай, на серебре всегда да на
белом, из далекого Чина привозимом, как-то и не выговорить слова того...
Черепок-то аж просвечивает насквозь, чисто стекло! А одначе глина! И
синими узорами писан: там и птицы, и люди, и богомерзкие змии, и домики
чудные, каких на Руси не бывало николи... Да-а-а...
закат. Великая княгиня Евдокия входит, вносит на серебряном круглом
аварской работы подносе узкогорлый, серебряный, чеканкою искусной покрытый
кумган с чарками двумя, ставит с поклоном. Боярин встает, кланяет княгине,
благодарит, а сам и тут проверяет настороженным быстрым промельком:
каково-то глянула на него супружница князева? Жена в постели такого мужу
может набаять - тремя думами не пересудишь! Но вроде бы Евдокия добрее к
нему первенца князева... Пока береженое фряжское разливают по чарам,
мыслит, прикидывает Свибл: сейчас ли сказать, али погодить? Да таково-то
складно бы! На Белоозере надобен свой глаз, свой человек, не то и серебра
того не соберешь, а тут таковое-то дело! И, решась, при Евдокии, в ноги
князю челом:
меня, у всех нас, всем родом молим! Брату, вишь, Ивану Хромому невесту
приглядели мы, вси родовичи! Оно, вишь, с приданым ейным, с Ергою
волостью, будет у нас, у тебя, княже, свой муж на Белоозере! Иван, хоша и
возрастием не юн, но на рати стоял, на Дону бился без пакости, плечи не
показывал ворогу, и боярин, тово! Мыслим, добрый будет муж Аграфене! Дак
благослови, княже! Будь сватом и отцом родным! Всему нашему роду!
мол, княгинюшка, помоги и ты, осчастливь согласием!
то, что воля родителева, а тут как сказать? Княжая воля! Дмитрий молчит
связанно, сопит. Обадили, окружили его Акинфичи, обстали, яко медведя, и
не уйти уже, и Белоозеро надобно, ох, как надобно в днешней-то трудноте!
Краснеет да молчит! Как старшие постановят, так и будет! Жениха какого
Доставалов Александр
Посняков Андрей
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Суворов Виктор