Чтение 134–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

сердечную доброту, таившуюся за беспощадностью разума. С этой смертью
понесли потерю все: роялисты лишились шпор, революционеры удил. Отныне
колесница покатится быстрее, а спуск ей предстоял еще долгий. Кто мог
сказать, что там в конце пути - триумф или бездна?

Процессия достигла Пантеона лишь поздно ночью.

В ней недоставало одного-единственного человека - Петиона.

Почему Петион уклонился от участия в похоронах? На другой день он сам
объяснил это друзьям, упрекнувшим его за то, что он не пришел.

Он сказал, что прочел план контрреволюционного заговора, написанный
собственной рукой Мирабо.

Три года спустя, в один пасмурный осенний день, уже не в зале Манежа, а в
зале Тюильри, когда Конвент уже убил короля, убил королеву, убил
жирондистов, убил кордельеров, убил якобинцев, убил монтаньяров, убил сам
себя и ему некого стало убивать из числа живых, он принялся убивать мертвых.
Вот тогда-то он с дикарской радостью возвестил, что ошибся в оценке Мирабо и
что, с его, Конвента, точки зрения, гениальность не может служить
оправданием продажности.

Был издан новый декрет, изгонявший Мирабо из Пантеона.

Явился пристав и на пороге храма огласил декрет, объявлявший, что Мирабо
недостоин покоиться бок о бок с Вольтером, Руссо и Декартом; в декрете
содержалось требование к хранителю церкви выдать ему тело.

Так голос, более страшный, чем тот, что должен грянуть над долиной
Иосафата крикнул прежде времени:

- Пантеон, отдай своих мертвецов!

Пантеон повиновался; прах Мирабо был выдан приставу, который, по его
собственным словам, распорядился препроводить означенный гроб к обычным
местам захоронения и поместить его там.

Обычным местом захоронения оказалось кладбище Кламар, где хоронили
казненных.

И - без сомнения, для того, чтобы наказание, настигшее его даже после
смерти, было еще ужаснее, - гроб был зарыт ночью, без единого свидетеля и
без малейшего опознавательного знака, без креста, без камня, без надписи.

И только позже старый могильщик, которого расспрашивал один из тех
любопытных, которым хочется знать то, чего не знают другие, провел как-то
вечером этого любопытного через безлюдное кладбище и, остановившись посреди
огороженного места, топнул ногой и сказал:

- Это здесь.

Любопытный не унимался: ему хотелось знать точно, и тогда сторож добавил:

- Я ручаюсь, что это здесь: я помогал опускать его в яму и даже сам чуть
в нее не скатился, до того был тяжел этот проклятый свинцовый гроб.

Человек этот был Нодье. Однажды он и меня привел на кладбище Кламар,
топнул ногой на том же месте и в свой черед сказал мне:

- Это здесь.

И вот уже более пятидесяти лет одно поколение за другим, сменяясь, ходит
мимо безвестной могилы Мирабо. Не слишком ли долгое возмездие за
сомнительное преступление, совершенное, скорее всего, не самим Мирабо, а его
недругами, и не пора ли при первой же возможности разрыть эту опозоренную
землю, в которой он покоится, чтобы отыскать этот свинцовый гроб, который
таким тяжким грузом лег на плечи бедняги могильщика и по которому можно
опознать изгнанника из Пантеона?

Быть может, Мирабо и не заслужил Пантеона, но наверняка в освященной
земле находит себе приют и упокоение немало таких, кто более его достоин
гемоний.

Франция! Между гемониями и Тибром найди могилу для Мирабо! Пускай вместо
эпитафии на ней будет начертано его имя, вместо всяких украшений стоит его
бюст, а судьей ему станет грядущее!

Глава 17

ПОСЛАНЕЦ

Тем же утром 2 апреля, быть может, за час до того, как Мирабо испустил
дух, некий старший флотский офицер, облаченный в парадный мундир капитана
первого ранга, миновал улицу Сент-Оноре и по улицам Сен-Луи и Эшель пошел по
направлению к Тюильри.

Поравнявшись с Конюшенным двором, он взял влево, перешагнул цепи,
отделявшие его от внутреннего двора, отдал честь часовому, который взял
перед ним .на караул., и очутился в Швейцарском дворе.

Там он как человек, которому хорошо знакома дорога, стал подниматься по
узкой лестнице для слуг, которая длинным петляющим переходом соединялась с
кабинетом короля.

Лакей при виде его ахнул от удивления, а может быть, и от радости, но он
приложил палец к губам.

- Господин Гю, - спросил он, - может король немедля меня принять?

- У короля сейчас господин генерал де Лафайет, которому он дает
распоряжения на сегодня, - отвечал лакей, - но как только генерал выйдет...

- Вы обо мне доложите? - подхватил офицер.

- Ну, в этом, несомненно, нет необходимости: его величество ждет вас, еще
вчера он приказал, чтобы вас провели к нему, как только вы прибудете.

В этот миг из королевского кабинета послышался звон колокольчика.

- Ну вот, - сказал лакей, - король звонит, по-видимому, как раз для того,
чтобы спросить о вас.

- Тогда пойдемте, господин Гю, не будем тратить времени, коль скоро
король и впрямь свободен и может меня принять.

Лакей распахнул дверь и почти сразу же - поскольку король и впрямь был в
одиночестве - объявил:

- Его сиятельство граф де Шарни.

- О, пусть войдет! Пусть войдет! - сказал король. - Я жду его со
вчерашнего дня.

Шарни быстро вошел и, с почтительной поспешностью приблизившись к королю,
промолвил:

- Государь, кажется, я на несколько часов опоздал, но, когда я объясню
вашему величеству причины своего опоздания, вы меня простите.

- Входите, входите, господин де Шарни. В самом деле, я ждал вас с
нетерпением, но заранее согласен с вами в том, что лишь важные причины могли
сделать ваше путешествие не столь быстрым, как предполагалось. Теперь вы
здесь, и я рад вас видеть.

И он протянул графу руку, которую тот почтительно поцеловал.

- Государь, - продолжал Шарни, видя нетерпение короля, - я получил ваш
приказ позавчера ночью и вчера в три часа утра выехал из Монмеди.

- Как вы ехали?

- В почтовой карете.

- Тогда я понимаю, почему вы на несколько часов задержались, - с улыбкой
сказал король.

- Государь, - возразил Шарни, - верно, я мог скакать во весь дух, и тогда
я был бы здесь уже в десять или одиннадцать вечера, и даже раньше, если
двигаться напрямик, но мне захотелось составить себе мнение об удобствах и
неудобствах того пути, который вы, ваше величество, избрали; я хотел узнать,
какие почтовые станции работают исправно, а какие нет, но, главное, я хотел
узнать с точностью до минуты, до секунды, сколько времени требуется, чтобы
добраться из Монмеди до Парижа и, соответственно, из Парижа в Монмеди. Я все
записал и теперь в состоянии ответить на любые вопросы.

- Браво, господин де Шарни, - сказал король, - ваша служба выше всяких
похвал; только позвольте мне сначала рассказать о том, как обстоят дела
здесь, а затем вы скажете мне, как они обстоят там.

- О государь, - отозвался Шарни, - судя по вестям, которые до меня дошли,
дела из рук вон плохи.

- Настолько, что в Тюильри я - пленник, дорогой граф. Я только что
говорил милейшему господину де Лафайету: я предпочел бы быть королем Меца,
нежели королем Франции; но к счастью, вы уже здесь!

- Вы, ваше величество, изволили мне пообещать ввести меня в курс событий.

- Да, в самом деле, в двух словах вы знаете, что мои тетки бежали?

- Знаю то, что знают все, государь, но без подробностей.

- Ах, Боже мой, да все очень просто. Вы знаете, что Собрание разрешило
нам принимать только тех священников, которые дали присягу. Ну вот, бедные
женщины и напугались перед приходом Пасхи; они решили, что рискуют спасением
души, если будут исповедоваться конституционному попу, и по-моему, надо вам
сказать, они укатили в Рим. Никакой закон не запрещал им такого путешествия,
и едва ли можно было опасаться, что две несчастные старухи чрезмерно усилят
партию эмигрантов. Они поручили Нарбонну подготовить их отъезд, и я уж не
знаю, как он с этим управился, потому что весь план раскрылся, и в самый
вечер отъезда им в Бельвю нанесли визит вроде того, какой мы принимали с
пятого на шестое октября в Версале.

К счастью, когда весь этот сброд ворвался к ним, они уже вышли через
другую дверь. И представьте себе, ни одной готовой кареты! А их должны были
ждать в каретном сарае три запряженных экипажа. Пришлось им пешком идти до
самого Медона. Там наконец нашли кареты и уехали. Через три часа -
чудовищный шум на весь Париж: те, кто отправился к ним, желая предотвратить
эту поездку, нашли гнездо еще теплым, но пустым. На другой день вся пресса
так и взвыла. Марат вопит, что они увезли с собой миллионы, Демулен - что
они похитили дофина. Во всем этом нет ни слова правды: у бедных женщин было
в кошельке триста-четыреста тысяч франков и им самим-то было нелегко, где уж
им было обременять себя ребенком, с которым их бы мигом опознали; да вот вам
доказательство: их ведь и без того узнали, сперва в Морй - там их
пропустили, - а потом в Арне-ле-Дюк, где они были задержаны. Пришлось мне
писать в Собрание, чтобы им позволили продолжать путь, и, несмотря на мое
письмо, Собрание проспорило целый день. Наконец женщинам разрешили ехать
дальше, но с условием, чтобы комитет представил закон об эмиграции.

- Да, - заметил Шарни, - но мне казалось, что после блестящей речи
господина де Мирабо Собрание отвергло проект закона, предложенный комитетом.