младенческая - соответствует декларации связанности с "державным" миром лишь
в нежном возрасте, т. е. несвязанности в зрелом.
зрелости, взрослости; возглас сознания, не определяемого бытием, и, судя по
"Как я ни мучил себя по чужому подобью", никогда им не определявшего. И тем
не менее в "Как я ни м учал себя" - доминирует тот же тембр: мальчика,
подростка в лучшем случае, из той же семьи, затерянного в безупречной
классицистической перспективе петербургской улицы, с головой, гудящей от
русских ямбов, и с растущим подростковым сознанием отрешенност и,
несовместимости - хотя, вообще-то говоря, "по чужому подобью" обязано своей
твердостью взрослости, умозаключению о своем "я", сделанному задним числом.
на вопросы о классовой принадлежности: "к купеческому сословию не
принадлежал" - замечательно угадывается сама топография города - дело
происходит где-то между Большой Мор ской и Дворцовой набережной. "С
важностью глупой, насупившись" - тут наш поэт немного перебарщивает в
карикатуре - помесь фотомонтажа a` la Джон Гартфилд и "Окон Роста" - от
более чем умственных соблазнов которой он вырывается к "митре бобровой"
молод ого тенишевского остроумца, замечательно сочетая эту митру с cri
dernier*(2) петербургской архитектуры конца века - египетским портиком (что
есть тоже, заметим в скобках, изрядный оксюморон). "И над лимонной Невою"
пересекает два моста, и мы уже где-то на Островах, ибо трудно представить
себе цыганку, пляшущей - даже за сторублевую - тут же на набережной:
городовому это бы не понравилось.
этого зимний закат может придать этот колер речной поверхности в городе, где
происходит действие и где эффект этот зафиксирован всеми мирискусниками до
единого. "И" связывае т, разумеется, нувориша и его развлечения под "хруст
сторублевый", но связь эта не только буквальная, кинематографическая, ибо
хруст сторублевый - замечательный отдельный кадр; "и" выступает тут еще и в
своем качестве усилительного союза. Мы должны имет ь в виду, однако, что
имеющее место усиление - не только дидактическое, осуждающее (довольно
стандартная этическая оценка и в самом деле унизительной сцены: купец
гуляет), но - в масштабе стихотворения - еще и интонационное.
набирает центробежную силу, ищущую разрешения в лирическом или в чисто
дидактическом взрыве. Помимо социального комментария, в строке "Мне никогда,
никогда не плясала цыганка",
пляшущей черноволосой фигуры на фоне статичной лимонного цвета зимней реки,
в стихотворении возникает тема, говоря мягко, противоположного пола, которая
- предваряемая срывающимс я на фальцет "никогда-никогда" - и решает в
конечном счете судьбу стихотворения. Интонация отрицания как бы
перевыполняет норму (требуемую) и перехлестывает параметры информации,
приближаясь к исповеди. Цель забывается, остается только динамика самих ср
едств. Средства обретают свободу и сами находят подлинную цель
стихотворения.
Черное море..." - тот самый лирический и дидактический взрыв. "Чуя грядущие
казни..." - это уже дикция, в новом социуме неприемлемая, выдающая автора с
головой, а также - по лное им забвение существующей опасности,
продиктованное, прежде всего, средствами, которыми он пользуется. До
известной степени это, конечно, еще ответ на вопрос "Где вы были в 1917
году?", но ответ действительно младенческий, безответственный, сознатель но
фривольный, произнесенный почти гимназистом: "Я убежал к нереидам на Черное
море". (И то сказать: ему было тогда всего лишь 26 лет - для себя
сорокалетнего, он тогда - в 17-м - мальчишка.)
стихотворение.
воспоминания. Воспоминание всегда почти содержит элемент самооправдания: в
данном случае механизм самооправдания просто приводит память в действие.
Воспоминание всегда почти элегия: клю ч его, грубо говоря, минорен; ибо тема
его и повод к нему - утрата. Распространенность этого ключа, т. е. жанра
элегии в изящной словесности, объясняется тем, что и воспоминание и
стихотворение суть формы реорганизации времени: психологически и ритмичес
ки.
не ограничивается. Предметом воспоминания в нем, помимо героини
стихотворения, точнее - помимо определенных черт ее облика, является прежде
всего другое стихотворение: то го же автора и с тем же адресатом.
Стихотворение это - "Золотистого меда струя из бутылки текла...", написанное
О. М. в 1917 году в Крыму в альбом Веры Судейкиной, впоследствии - Веры
Стравинской. Однако, прежде чем мы обратимся к нему, я хотел бы поко нчить с
третьей строфой "С миром державным..."
тотчас после "грядущих казней" и "рева событий мятежных", обязана своим
впечатлением фривольности простодушно-лапидарному по своему лексическому
качеству "убежал". На деле это
купальщиц, долженствующее вызвать ассоциацию с греческой мифологией, ибо
речь идет о традиционном для русской поэтической культуры толковании Крыма
как единственного - помимо кавказского п обережья, Колхиды, - доступного для
нас приближения к античности. Выбор "нереид" продиктован тем простым
обстоятельством, что наиболее прямой ход в том же направлении - т. е.
именование Крыма Тавридой - поэт в данном случае себе позволить не мог, хотя
стихотворении строчкам, вызвавшим столь разнообразное толкование у столь
многих комментаторов: "И от красавиц тогдашних - от тех европеянок нежных,
/Сколько я принял смущенья, надс ады и горя!" Вера Судейкина - одна из тех
тогдашних красавиц, с которыми прошедшие до написания этого стихотворения
годы обошлись по-разному, кончившись для многих из них, в частности для Веры
Судейкиной, впоследствии Стравинской, - эмиграцией, перемещ ением в Европу.
"Европеянки нежные" означает "европеянок" не тогдашних, но нынешних: к
моменту написания стихотворения пребывающих в Европе. Риторический вопрос об
"этом городе", довлеющем и поныне, заставляет предположить, что те, кого
поэт имеет в виду , были дамами именно петербургскими, и именно их
присутствием объяснялась и оправдывалась привязанность к - и душевная
зависимость автора от - этого города. Но мы забегаем вперед.
выполняет задачу сознательной, в лучшем случае бессознательной,
дезориентации читателя не столько анкеты, сколько стихотворения. В глазах
этого читателя множественность нереид , множественность тогдашних (и не
будем упускать из виду элемент снисходительности и резиньяции,
присутствующих в этом эпитете и долженствующих примирить недреманное око
такого читателя с последующей оценкой) красавиц приемлемее, нежели
единственная нере ида, нежели единственная красавица - пусть и тогдашняя.
Забегая опять-таки весьма и весьма вперед, добавлю, что и размытость
концовки стихотворения вполне возможно продиктована той же заботой о том же
недреманном оке, под надзором которого поэту существ овать - в этом ли
социуме, в частных ли обстоятельствах.
выигрывает и вспоминаемый мир - не столько серебряный, сколько -
индивидуально для автора - золотой век. Точнее: не столько выигрывают они,
сколько проигрывает настоящее, опрок идывая первоначальный замысел
примирения с новой действительностью и адаптации к ней, начинающейся всегда
с забвения и с отречения от прошлого. "Сколько я принял смущенья, надсады и
горя!" - одна только многократность упоминаемых переживаний превращает
прошлое в эпоху куда более интенсивной душевной деятельности, нежели
настоящее.
по своему лексическому удельному весу "смущенье" превосходит остальные
определения в данном контексте и поэтому занимает первое место в их списке.
За скобки хотелось бы вын ести - пусть ненадолго - что смущенью присуща
определенная единственность, одноразовость - бо'льшая, во всяком случае, чем
надсаде и горю. За скобками мы и оказываемся, рассматривая "С миром
державным..." как постскриптум к написанному в альбом Вере С удейкиной в
1917-м году "Золотистого меда струя из бутылки текла...".
пятистопный дактиль первого и пятистопный же анапест второго по сути
являются нашим доморощенным вариантом рифмованного гекзаметра, о чем
свидетельствует их массивная цезура. М не и вообще представляется, что
тяготение Мандельштама к гекзаметру заслуживает отдельного разговора, если
не исследования. Всякий почти раз, когда речь заходит об античности или о
трагедийности ситуации или ощущения, Мандельштам переходит на тяжело цезу
рированный стих с отчетливым гекзаметрическим эхом. Таковы для примера
"Бессонница. Гомер. Тугие паруса...", "Сохрани мою речь навсегда за привкус
несчастья и дыма...", "Есть иволги в лесах..." или стихи памяти Андрея
Белого. Механизм этого тяготения к г екзаметру - или гекзаметра к этому
поэту - разнообразен; с уверенностью можно сказать только одно: что он не
гомеровский, не повествовательный. С не меньшей уверенностью можно сказать,
что, по крайней мере, в случае с "Золотистого меда..." механизм это т вполне
постижим.
Контровский Владимир
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Березин Федор