быть, действительно я кругом виноват?
приветствовать. Условились, что мы подходим к месту сьезда ровно в три
часа.
проверяю скорость нашего движения, задерживаю колонну, позволяю ребятам
отдохнуть, напиться воды, поглазеть на город. Такие марши для колонистов -
приятная вещь. На улицах нам оказывают внимание, во время остановок
окружают нас, расспрашивают, знакомятся. Нарядные, веселые колонисты
шутят, отдыхают, чувствуют красоту своего коллектива. Все хорошо, и только
немного волнует нас цель нашего похода. На моих часах стрелки показывают
три, когда наша колонна с музыкой и разверну-
тым знаменем подходит к месту сьезда. Но навстречу нам выбегает
разгневанная интеллигентка и вякает:
презрением.
километров! Нельзя же быть такими жестокими только потому, что вам хочется
блеснуть!
же можно было оставить их дома?
бледнеют в строю, и их глаза смотрят на меня с последней надеждой.
хитрая!
протягивает руку по направлению к знамени:
два... Видите, у нас строй и знамя... Видите?
уходит.
текущего дела, но они создавали вокруг меня невыносимое организационное
одиночество, к которому, впрочем, можно и привыкнуть. Я уже научился
понемножку каждый новый случай встречать с угрюмой готовностью
перетерпеть, как-нибудь пережить. Я старался не вступать в споры,
а если и огрызался, то, честное слово, из одной вежливости, ибо нельзя же
с начальством просто не разговаривать.
между мной и "ими" последнюю, непроходимую пропасть.
них спальню в одной из классных комнат, а днем организовали гулянье в
лесу. Пока ребята развлекались, Ужиков проник в их комнату и утащил
портфель, в котором рабфаковцы сложили только что полученную стипендию.
могут". Нам всем было нестерпимо стыдно. До поры до времени похититель
оставался неизвестным, но для меня это обстоятельство было самым важным.
Кража в тесном коллективе не потому ужасна, что пропадает вещь, и не
потому, что один бывает обижен, и не потому, что другой продолжает
воровской опыт, а главным образом потому, что она разрушает общий тон
благополучия, уничтожает доверие товарищей друг к другу, вызывает к жизни
самые несимпатичные инстинкты подозрительности, беспокойства за личные
вещи, осторожный, притаившийся эгоизм. Если виновник кражи не разыскан,
коллектив раскалывается сразу в нескольких направлениях: по спальням ходят
шепотыв, в секретных беседах называют имена подозреваемых, десятки
характеров подвергадются самому тяжелому испытанию, и как раз таких
характеров, которые хочется беречь, которые и так еле-еле налажены. Пусть
через несколкьо дней вор будет найден, пусть он понесет заслуженное
возмездие, - все равно, это не залечит ран, не уничтожит обиды, не
возвратит многим покойного места в коллективе. В такой, казалось бы,
одинокой краже лежат начала печальнейших затяжных процессов вражды,
озлобленности, уединения и настоящей мизантропии. Кража принадлежит к тем
многочисленным явлениям в коллективе, в которых нет субьекта влияния, в
которых больше химических реакций, чем зловредной воли. Кража не страшна
только там, где нет коллектива и общественного мнения; в этом случае дело
разрешается просто: один украл, другой обокраден, остальные в стороне.
Кража в коллективе вызывает к жизни раскрытие тайных дум, уничтожает
необходимую деликатность и терпеливость коллектива, что особенно гибельно
в обществе, состоящем из "правонарушителей".
посадил Ужикова в канцелярии и дверях поставил стражу, чтобы предотвратить
самосуд. Совет командиров постановил передать дело товарищескому суду.
Такой суд собирался у нас очень редко, так как хлопцы обычно доверяли
решению совета. От товарищеского суда Ужиков ничего хорошего не мог
ожидать. Выборы судей происходили в общем собрании, которое единодушно
остановилось на пяти фамилиях: Кудлатый , Горьковский, Зайченко, Ступицын
и Перец. Переца выбрали, чтобы не обижать куряжан, Ступицын славился
справедливостью, а первые три обещали полную невозможность мягкости или
снисхождения.
приехавшие нарочно к этому делу.
грубил мне и колонистам, посмеивался и вызывал к себе настоящее отвра-
щение. Аркадий прожил в колонии больше года и за это время, несомненно,
эволюционировал, но направление этой эволюции всегда оставалось
сомнительным. Он стал более аккуратен, прямее держался, нос у него уже не
так сильно перевешивал все на лице, он научился даже улыбаться. И все же
это был прежний Аркадий Ужиков, человек без малейшего уважения к кому бы
то ни было и тем более к коллективу, человек, живущий только своей
сегодняшней жадностью.
грозило, кроме совета командиров или общего собрания, а эта категория
явлений Ужиковым просто не ощущалась. Инстинкт ответственности у Ужикова
еще более приутпился, а отсюда пошли и новая его улыбка, и новая нахальная
мина.
импонирует.
свидетей и потерпевших. Их показания были полны сурового осуждения и
насмешки. Миша Овчаренко сказал:
Я так скажу, дорогие мои, не может этого быть, он не может такое -
позорить колонию. Он не колонист, куда там ему, а разве можно сказать
такое, что он человек? Посудите сами, разве он человек? Вот, скажем,
собака или кошка - так, честное слово, лучше. Ну, а если спросить, что ему
сделать? Нельзя же его взять и выгнать, это ему не поможет. А что я
предлагаю: нужно построить ему будку и научить гавкать. Если дня три не
покормить, честное слово, научится. А в комнаты его пускать нельзя.
судейским столом. Аркадий серьезно повел глазом на Мишу, покраснел и
отвернулся.
пламенную речь. Некоторые места этой речи я сейчас помню:
что он виноват, что его нужно крепко наказать, а некоторые требуют
увольнения. Он, конечно, виноват, но еще больше виноваты все колонисты.
человека, который утверждает, что они виноваты в краже Ужикова.
воспитывали, вы не подошли к нему, как следует, по-товарищески, вы не
обьяснили ему, как нужно жить. Здесь говорят, что он плохо работает, что и
раньше крал у товарищей. Это все доказывает, что вы не обращали на Аркадия
должного внимания.
по лицам товарищей. Необходимо признать, что пацаны не напрасно