Чтение 135–й страницы книги ~Двадцатые годы~

- Лет вам мало, но вы уже начальство.
- Какой я начальник!
- А к нам только начальников и приводят.
- Николаевич.
Иронии в тоне Федорова Слава не уловил, и если она имела место, то
относилась больше к собственной незавидной участи принимать всех, кого ему
ни пошлют.
- Со мной лошадь, - нерешительно сказал Слава.
- А мы ее в конюшню. Овса, извините, нету, а сена сколько угодно.
- Присаживайтесь, - пригласила хозяйка. - Позволите чаю?
"Какая милая семья", - думал Слава.
Легко завязался разговор: о газетах, о новостях, о том, как трудно
налаживается мирная жизнь...
Узнав о том, что Ознобишин родом из Москвы, заговорили о столице,
вспомнили театры, музеи. Федоровы, и отец, и мать, пожаловались, не знают,
как быть: дочери Тане надо продолжать образование, и боятся отпустить одну
выяснилось, что Оля - племянница, недавно приехала из Крыма, тоже собирается
в Петроград или в Москву барышни поинтересовались, собирается ли учиться
Слава...
Такой разговор мог возникнуть в Москве с любыми родственниками Славы,
окажись он среди них: все вежливы, тактичны, доброжелательны.
Федоров посетовал на свое положение.
- Помещик, - сказал он с иронией. - Представитель дворянского
оскудения.
Разорился еще его отец, оставалась какая-то земля, но и с той пришлось
расстаться. Слава богу, сохранился дом. Он всегда был лоялен к новой власти.
Теперь вся надежда на университетское образование. Он филолог.
- Буду проситься в учителя. Если возьмут.
Федоров достал из кармана часы, нажал пружинку, часы тоненько
прозвонили четверть двенадцатого.
- Поздно, - сказала Екатерина Юрьевна. - Устроим вас в кабинете.
В резных шкафах стояли книги, не какие-нибудь редкие старинные книги,
обычная библиотека среднего русского интеллигента начала двадцатого века.
Издания Вольфа, Девриена, Маркса, литературные приложения к "Ниве",
Шеллер-Михайлов, Писемский, Гарин, Гамсун, Ибсен, Куприн, сборники
"Просвещения", "Шиповника", томики Блока, Гофмана...
Славе расхотелось спать.
- Можно посмотреть?
- Сколько хотите!
Постелили ему на диване, поставили на письменный стол лампу,
пепельницу.
- Курите?
- О нет!
- Тем лучше.
Слава остался один. Спать не хотелось. Он чувствовал, что влюбляется...
Таня нежнее, серьезнее, Оля непосредственнее, веселее, смелее. Он выбрал
Ольгу. И еще подумал, что обеих принял бы в комсомол. Таких девушек не
хватало в комсомоле. Они могли бы участвовать в спектаклях и даже руководить
какими-нибудь кружками.
На какое-то время Слава забыл о том, что ночует в помещичьем доме и,
возможно, среди классовых врагов.
Взгляд его рассеянно скользил по книжным корешкам, на краю стола лежала
раскрытая книжка. Стихи. Кто-то их недавно читал.
Посмотрел на обложку: "Н.Гумилев. "Жемчуга". Слава не помнил, попадался
ли ему когда-нибудь такой поэт. Нет, не попадался, такие стихи он запомнил
бы...

На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,

Чья, не пылью затерянных хартий, -
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь...

И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса, -
Ни один пред грозой не трепещет.
Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,
Этот острый уверенный взгляд,
Что умеют на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,

Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Ослепительный свет маяков?

До чего красиво! Разделся, лег. Никогда в жизни не приходилось ему
спать на таких тонких льняных простынях, чуть подкрахмаленных, чуть
шуршащих...
Он прочел стихи еще раз, еще и... заснул, осыпаемый золотой пылью,
сносимой ветром с драгоценных брабантских кружев.

28

Ярко светило солнце, и кто-то негромко, но настойчиво стучал в дверь.
Слава вскочил, книжка упала с постели, он поспешно поднял, натянул
брюки, рубашку, подбежал к двери, распахнул - за дверью стояли Оля и Таня.
- Умывайтесь скорее и приходите завтракать.
Утром все Федоровы выглядели еще приятнее, чем вечером, и завтрак
казался еще вкуснее, чем ужин, и чай с топленым молоком, и мягкий черный
хлеб, и кислое домашнее масло, и сваренные в мешочек яйца.
Все было удивительно вкусно, хозяева радушны, погода великолепна, а из
открытого окна в комнату врывался ветер далеких морей.
И вместе с ветром заглянул Панков.
- Славка!
- Васька!
Василий Панков - секретарь Колпнянского волкомола. Он строг, строг во
всем, строг к принимаемым решениям, строг к сверстникам, строг к себе. И
ленив. Не отступится от принципов, но и не торопится с их осуществлением.
- Здравствуйте, - небрежно поздоровался Панков с хозяевами, тут же о
них забыл и упрекнул Славу: - Чтобы сразу ко мне, у меня бы и переночевал.
Ну, идем, идем!
Панков презрительно посмотрел на рюмку для яйца, над которой склонился
Ознобишин.
- Да брось ты эту подставочку, дозавтракаешь у меня картошкой!
Слава виновато встал из-за стола, - прищуренные глаза Панкова
контролировали каждое движение Ознобишина, - и пошел в кабинет за вещами.
Следом за ним вошли Евгений Анатольевич и Оля.
- Задержитесь, приходите ночевать, - пригласил Евгений Анатольевич. -
Не обращайте внимания на своего приятеля, Заузолков лучше знает, что можно и
что нельзя.
Слава торопливо запихнул в портфель полотенце, мыльницу, зубную щетку,
окинул прощальным взглядом комнату, и глаза его остановились на недочитанной
книжке.
Он переложил ее с края стола на середину и провел по обложке ладонью.
В этом движении Евгений Анатольевич уловил оттенок грусти.
- Что за книжка? - спросил он, обращаясь скорее к племяннице, чем к
гостю.
- Стихи, - быстро проговорила Оля. - Гумилев.
- Понравилась? - спросил Евгений Анатольевич.
- Ах, очень! - вырвалось у Славы. - Я их ночью читал...
- Ну, если эти стихи вам так нравятся... - сказал Евгений Анатольевич,
- можно бы...
- Это моя книжка! - перебила его Оля.
- Вот я и говорю, - продолжал Евгений Анатольевич. - Ты могла бы
подарить ее нашему милому гостю...
Оля колебалась лишь одно мгновение.
- Ну что ж, я дарю вам эту книжку, возьмите!