иного нету у нее! - досказывает торопливо, почуя малую промашку свою. (Не
корова все ж, да и волость Ерга - жирный кус! Всеволожи, верно, проведали
уже! Поди землю роют, князю в уши невесть чего и набаяли! И надобно
теперь, сейчас, настоять, выстоять, на коленах вымолить... Неволею
принудить князя великого! Дмитрий Иваныч сватом - кто станет противу?)
продали, запоручили девушку за маститого боярина, за вдовца, за строгого,
как насказали невесте, хозяина, что и сохранит, и охранит, и прибавит
добра того, родового! А что хромой (кличка та пристала сызмладу, когда
повредил стопу, упавши с коня), дак не плясать же ему! Куда ехать, дак на
коне верхом, в седле сидит - загляденье! А и так крепкий мужик, ражий муж,
в полной силе еще, сумеет удоволить молодую жену!
придачу Иван Андреич Хромой, тем сугубую зазнобу сотворив старшему
Всеволожу.
огорчился сердцем Дмитрий Александрович Всеволож. На князей не обижаются,
не то волостей ся лишить придет! А вот на Акинфичей и пуще всех на
возлюбленника княжого Федьку Свибла огорчился сурово!
укоризн едва не дошли до кулаков. А и тут княжая спесь токмо и удержала
Дмитрия. Зазорно показалось драться не орудием, а пястью, подобно смердам!
зипун вишневого рытого бархата, прошел мимо, высоко задирая плечи...
прибавляя излиха. Великий князь слушал хмуро, сопел. Подумал, головой
отмотнул:
передовом полку! Что ж я героя чести лишу? Тебе головой выдам? Что тогда
старшая дружина скажет! Безлепицу молвишь, Федор! - осадил.
младшего брата, Ивана Хромого, наградил молодой женою да волостью Ергой в
придачу, - вся ли плата, княже, за огромный Белозерский удел? Гневен был
Федор, но сдержал себя на сей раз. Князя раздражать - себе навредить. А и
Всеволожи стоят костью в горле! У брата Дмитрия Всеволожа, у Ивана
Лексаныча, вишь, волости под Переславлем, ближе некуда! Впору друг у друга
скотину с чужих полей гонять да дружине на пожнях кольями биться!
забывши про общее дело, не разодрались друг с другом и не изгубили страну.
Не предали запустению язык и землю русскую. Всегда надобен, во все века,
князь ли, царь - глава! И от Господа чтоб! В роду едином! Митрополит
Алексий, покойник, понимал таковую нужу хорошо. Понимали ли это, становясь
боярами, принятые, пришлые смоленские и литовские княжичи?
объединения страны. Ссорились и при нем! Но взаболь натравить князя одного
на других - было трудно. Посопит, похмурит брови да и промолчит. Понимай
как знаешь! И вчерашние вороги нехотя, да смиряли взаимную прю. Так было
часто. Хотя и не всегда. До сей поры нет-нет да и вспоминается Дмитрию
неправый суд над Иваном Вельяминовым, тем паче что и погибший тогда в
одночасье великокняжеский младень нет-нет да и восстает перед очи.
отодвинул от себя. Не тем голова полнилась. Серебро для Орды требовалось
во все возраставших количествах. Федор Кошка безвылазно сидел в Сарае, и
приходило, пришло нынче то, о чем вчера еще и думать было непереносно
Дмитрию. Приходило старшего сына Василия отсылать в Орду.
едут бояре лучших родов. Едет Александр Минич, брат убитого на Тросне
героя. Данило Феофаныч Бяконтов уже готовит дружину. Хлопочут клирики, с
княжичем отправляется целая ватага духовных. Собирают лопоть, припас,
<поминки> - дары ордынским вельможам и хану, серебро, серебро, серебро.
Ключники, посельские, чины двора, все в хлопотах и в разгоне. Договаривают
напоследях, кому что поручено и что еще надлежит содеять.
Волга прошла, уже и по Клязьме, ниже-то города, ото льду путь чист!
подымается по ступеням терема, отдает слуге суконный дорожный вотол, дает
стянуть с себя мокрые сапоги (в Красном едва не провалился под лед),
протягивает руки к рукомою. Думает.
всегда перед большими событиями, Евдокия. Кормилица держит на руках,
столбиком, запеленутого Андрея. Тот вертит головенкой, пытается выбраться
из свивальников, пыхтит. Обе девочки, маленькая Маша робко, Сонюшка,
которой уже десять летов, смелее, приникли к коленам отца. Он рассеянно
тяжелой рукой ерошит и оглаживает головенку Юрия, тоже приникшего к отцу,
взглядывает на несчастного - верно, повредили во время родов - Ванюшку,
что смотрит жалобно, кивая раздутою головенкой на тоненькой шее. Нянька
поддерживает его за плечи. Думали, не жилец! А и не знай, лучше ли жить
такому? Ну, да Богу видней! Может быть, иной раз и от какого зла отведет,
устыдишь, глянув на несчастного малыша, что сейчас медленно, несмело
улыбается, увидавши наконец и признав родителя.
московского престола, должен вот-вот воротиться. Поскакал с дворским в
Симонов монастырь. Баяли, давеча игумен Сергий явился с Маковца. Князь
давно приучил себя не обижаться на причуды преподобного. Будучи зван к
великому князю, беседует тамо с хлебопеком, почитая то не менее важным,
чем отъезд княжеского сына в Орду.
разгоревшийся взор, и у Дмитрия промельком проходит в уме: как-то поладят
между собою старшие братья, когда его, Дмитрия, не станет на свете?
(Допрежь того вовсе не думалось о смерти-то!) Покойный батько Олексий
крепко наказывал: не делить княжества на уделы, не рушить с такими трудами
созданного единства земли! Юрко, Юрко! Не тебе, Василию достоит приняти
вышнюю власть на Руси! Ежели удержу! Ежели не отберут у меня великое
княжение Владимирское! Ежели не погибнет все дело Москвы! Батько Олексей!
Повиждь с выси горней, повиждь и вразуми малых сих!
- и тогда - Юрию! Или вот этому, что упорно возится, выбираясь из
свивальников, Андрейке. Ежели не погибнет земля. Ежели устоит княжество и
не расточится власть, добытая трудами многими и многих... Ежели
двоюродник, Владимир Андреич, не подымет какой колготы (нет, нет! Только
не он!).
приникает к коленам родительским, пуская пузыри, трется щекой о руки отца.
И у Дмитрия где-то там, внутри, становит щекотно и жарко, как бывает в
детстве, когда подступают слезы. Но вот нянька уводит Ванюшку. (А что,
коли один бы такой вот и остался наследник у него? Тогда что?! И кому?!
Михайле Тверскому? Олегу?! И все даром, дымом, попусту, все, что творили
батюшка, и дядя, и владыка Олексей, и деды, и прадеды... Не может земля
быти без своего главы! И не можно землю кажен раз передавати другому! По
то и погибла великая киевская Русь! Это из наставлений Олексиевых понял
крепко.)
задавленный, придавленный, - тот же вопрос. Поступки нового хана, чужого,
далекого, из Синей Орды, недавно ни за что ни про что разорившего Русь,
кто возможет с уверенностью предсказать? Словно со злосчастного погрома
Москвы все воротило на древние круги своя, и снова степь, костры, дикая
конница, ужас испуганных беззащитных рубленых городов, сожидающих приступа
и огня, полоняники, по пыльным степным дорогам бредущие к рынкам Кафы и
Солдайи, дабы быть продану и исчезнуть где-то там, в далекой Сирии, стать
ли рабом жидовина-купца, служанкой в каменном тереме франкского рыцаря,
наложницею-рабыней в гареме сорочина-бессерменина или закованным в цепи
гребцом на генуэзской галере... Словно вернулось все на столетье назад!
Столетье побед и борьбы, столетье катастроф и усилий, и, Господи, дозела
ли ты испытал ны? И сколь еще мужества и терпения потребно явить в себе
несчастной русской земле!
новогородскими гривнами. По двору проводят двинских жеребцов. Проносят в
накрытых платами клетках красных терских чилигов и кречетов, обученных на
боровую и болотную птицу и дичь. Хану повезут для потехи медведей в
дубовых клетках. Все как и прежде, все как и встарь!
девчушек, Соню с Машей, от своих колен, кивает няньке увести детей. Юрию
на прощанье с бледным окрасом улыбки на лице говорит:
теперича жить!
что в недолгих уже годах Соне надобно искать жениха, и ежели бы удалось (и
как не хочется, и как бы надобно!) выдать ее за литовского нынешнего
великого князя Ягайлу... Да нет, там, слышно, чужая, латынская плетня. И
то, что отодвигал от себя, чем небрегал, чему не верил никогда, хоть и
говорили, и упреждали его многажды святые старцы, - отпадение всей великой
Литвы в католичество, - такожде смутною тревогой вошло в душу.
за бедра, прижимает к себе, думает. В глазах щекотно от подступающих слез.
Куликов Роман
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Прозоров Александр