бар-ррдак!", издали, должно быть, с передвижной радиостанции, доносилось:
"Мы немцев побьем, опять запоем! И-и-и-и пес-ню домой пр-р-ринесе-о-о-ом!"
властный окрик: "Отставить!" Это в который раз выносит к машинам
затравленного зайца -- ребята веселятся, пугая и без того полумертвую от
страха зверушку.
крики сделались громче, и никак не мог я оторвать взгляда от скользящей по
колесу красной струнки.
меня смотрел ефрейтор. -- Пособи. ЧЕ сделаш. Сами, может, эдак же ни
седня-завтре...
на клейкое колесо, взгромоздился на борт "студебеккера" и засел на нем
верхом, не зная, куда поставить ногу. Кузов был забит ранеными. У кабины на
канистре сидела вымазанная кровью, будто клоун краской, молоденькая
санитарка с сумкой через плечо. На коленях она держала голову танкиста,
замотанного с лицом, с волосами и шеей в бинты. Желтая мазь, похожая на
солидол, проступала сквозь бинты. Из-под разорванного на груди, прожженного
во многих местах комбинезона выставлялся новенький погон с двумя просветами,
алел уголок яркой ленточки "Красного Знамени", выше золотился гвардейский
значок. Тонкий, жалобный крик, переходящий в сип и клекот, доносился из
толщи бинтов. Санитарка немигающими глазами смотрела на меня, на ефрейтора,
моля нас взглядом о помощи, избавлении от беды. Ефрейтор не поспешил к ней,
он приподнял лежащего у борта обожженного бедолагу, завернутого в
плащ-палатку, потому что одежду и белье с него сорвали, макнув пальцы в
котелок, помазал мокром растрескавшиеся губы и глаза в опаленных ресницах.
биться, разбросал палатку, остался совершенно голый, полез за борт. Волдыри
на его теле прорывались, свертывалась белая кожа, выдавливая из пузырей
жижицу, но танкист ровно бы не чуял боли, он лез и лез за борт. Был он к
тому же и слепой -- понял я. Ефрейтор осторожно прислонил бедолагу к борту,
завернул в палатку и покаялся:
парень, поскорее... -- И, словно вняв его словам, парень смолк, распустился
телом, и тут же смолк командир на коленях у санитарки.
голову раненого, и он опять вскрикнул пронзительно, будто дробью стегнутый
заяц.
обратился ко мне: -- Давай, браток, поить будем.
наступая на чьи-то руки, ноги, на мокрые бинты. Шлепало, чавкало, страшно
было шагать, не хотелось верить и трудно, невозможно было соглашаться с тем,
что брожу я в человеческой крови.
брезентами закрывали танки, самолеты и машины. Брезент скомкан, сбит к
заднему борту -- в пути машину обстреливали, бомбили, кто мог двигаться и
выскочить из машины, -- выскакивали и прятались, те, кто не мог, залазили
под брезент и постепенно сползали к заднему тряскому борту.
случай все же посмотри. Я майора у этой дуры возьму, а то она его
догробит... -- И, шагнув к кабине, напустился на девку: -- Ты чЕ его
трясешь? ЧЕ тетешкашь? Кукла он тебе, майор-то? Кукла?!
полезла в сумку и, дрожа челюстью, твердила, оправдываясь и утешая:
родненькие! Счас!..
ефрейтор. -- Где твой медсанбат? -- И, поправляя на майоре комбинезон,
стараясь раскопать в бинтах пальцами дырку, чтобы сунуть в рот ему смоченный
в воде грязный носовой платок, сдавленным шепотом повторил вопрос: -- Где?
сосны, сосны кругом, желтенькие сосны... Одинаковые... Среди сосен палатки,
палатки... -- Она вдруг залилась слезами.
девушка... А с позиции хто? Глазки лейтенантам строить едете? Брюхи
накачать? Гер-ррои!..
переправляя с плацдарма, и кто-то, а кто, я так никогда и не узнаю, так же
вот, как ефрейтор майору, держал мою голову на коленях, чтобы я не
захлебнулся в дырявой лодке.
и штурмовики. Что-то узрев или пугая нас, они вслепую бомбили и обстреливали
из пулеметов и автоматических пушек густые сосняки. Вот пошли поблизости,
пикируют, эхом леса усиливается стрельба, шум разрывов. Пронеслись,
прогрохотали "фокки" над нашей машиной, над нашими головами, и я увидел,
как, приникнув друг к другу, прижались в кабине, загородив сразу утихшего
майора, санитарка и ефрейтор.
еще не закричали те, кого зацепило, еще не загорелись машины и не запрыгали
с них бойцы, еще не объявились храбрые хохотуны и матерщинники, только
слышно было, как поблизости проваливается меж сучьев срубленная вершина
сосны, проваливается стариковски медленно, с хрустом, шелестом, но вот
коснулась подножья и, слабо выдохнув, легла на золеный хвойный бок.
каски и котлы с картошкой, послышалось привычное, как для верующих "0тче
наш": "МатьМать! Мать!.." И вес покрыл визгливый голос:
сыпанули лопнувшие патроны.
вцепившейся в него, и начал растирать грудь майора под комбинезоном.
зашевелились и закричали.
мне найти медсанбат. Помоги!
грязные, перекошенные рты, уговаривая захлебывающихся, страданием
ослепленных людей, которые вцеплялись в меня, не отпускали, я наполнялся
черным гневом, будто сырая, худо тянущая труба сажей. Фельдшер и шофер ушли
искать медсанбат -- ничего лучшего не придумали, как бросить раненых на
девушку.
тут!..
узкоплечую фигуру в грязном, просторном комбинезоне, подтянувшую почти к
подбородку колени и, словно от мороза, упрятавшую руки под грудью. И что-то
в темных ли волнистых волосах, в завихренной ли, "характерной" макушке, в
нежной ли полоске кожи, белеющей между скомканным воротником и
загорело-грязной шеей, пригвоздило меня к месту.
встряхивало на кореньях, скатало в кучу, но скомканный танкист с
"характерной" макушкой лежал отдельно, в уголке кузова. "Да он живой! Чего
же ты стоишь, остолоп?!" -- И чувствуя -- не живой, нет, зная уже, кто это,
но заставляя себя не верить глазам своим, я перевернул танкиста и
отшатнулся: горло его забурлило мокротой, под ладонями что-то заурчало, на
меня, оскалив рот со сношенными почти до скобок коронками, обнажив серые,
цингой порченные пеньки зубов, в полуприщур смотрел сквозь густоту ресниц и
медленно выпрямлялся, будто потягиваясь в ленивом сне, дядя Вася.
вылилась в углы затвердевшего рта, утекла под комбинезон. Я провел ладонью
по дяди Васиному лбу, прикрыл его глаза, подержал на них пальцы и, когда
отнял руку, полоска темных ресниц осталась сомкнутой: быть может, дядя Вася
еще видел меня и теперь успокоился, подумалось мне.
сделавшиеся черствыми волосы дяди Васи, и на правом виске, у самой почти
залысины увидел три белеющие царапины -- следы зубов неистового коня Серка,
отметину деревенского детства, которое дядя мой не помнил, если и помнил, то
не любил о нем говорить.
кровавую жижу, не знаю, как вдруг услышал, что меня трясут за плечо.
зачем-то. Я кивнул.
Врач где? Медикаменты? Вода? Спирт? Где медсанбат, спрашиваю? Мы не нашли
медсанбат... -- напустился он на санитарку. -- Ты зачем на передовую ехала?
Пусть меня расстреляют...
ефрейтора пустой уже котелок.
Аникина Наталья
Ильин Андрей
Ильин Андрей
Акунин Борис
Афанасьев Роман
Пехов Алексей