политотдела дивизии Мусенок! Передаю важное сообщение...
-- на проводе повис начальник политотдела.
заканчивавший расчеты поддержки огнем остатков полка Бескапустина,
переходящих в контратаку, для того, чтобы облегчить положение щусевского
батальона и помочь задыхающемуся соседу своему -- Сыроватко, пусть он и
хитрец, и выжига, но все же друг по несчастью. Огонь был нужен плотный,
беглый и точный, бить из орудий надо было между идущими в атаку капустинцами
и не накрыть отрезанный, обороняющийся в оврагах батальон Щуся. Огонь надо
было корректировать, вести его следом за цепями, если они, цепи эти, еще
есть, если наберется людей на цепи. Не отрываясь от карты, Понайотов
протянул руку, прижал трубку к уху -- по телефону с Мусенком говорил
командир полка.
реку! Эта новая, великолепная победа ярко подчеркивает торжество сталинской
стратегии и тактики над немецкой, возросшую мощь советского оружия, зрелость
Красной Армии..." А вы, насколько мне известно, даже знамя не переправили...
-- у нас батальон погибает, передовой, в помощь ему в сопровождении
артналета мы переходим в контратаку. Отобьемся -- пожалуйста, передавайте...
Тамань. В честь этих блистательных побед напечатаны приказы Верховного
главнокомандующего и статья Емельяна Ярославского о вдохновляющем слове
вождя. Всем вашим бойцам надо знать, чтоб устыдиться, -- топчетесь на
бережку, понимаете ли, пригрелись...
на единственно работающую линию, представители же разных родов войск
маялись, связываясь с левобережьем по аховым рациям.
сдавали.
партии? -- повысил голос Мусенок.
фамилии дерзкого командира.
поговорите, сейчас невмоготу, сейчас линия позарез нужна... одна линия
работает... -- встрял в разговор Понайотов.
понимаете ли...
всем телефонистам на линии! Отключить начальника политотдела! Начать работу
с огневиками!
продолжал греметь в трубку отключенного телефона:
слышавший, но в пререкания не вступивший.
Бескапустин.-- У тебя, видать, дела хороши, все у тебя есть, недостает лишь
боевого партийного слова...
вся шерсть дыбом.
как Мусенок, мне в одиночку не переговорить. Пошевелили мы противника,
пошебутились, отвлекли на себя. Помогай теперь ты Щусю. -- И через паузу,
постучав трубкой по чему-то твердому, изможденным голосом добавил: -- Да не
хитри, не увивайся. Воюй. Положение серьезное. Понайотов, а, Понайотов!
Начинай, брат, работать. А тебя, Алексей Донатович, завсегда, как черта в
недобрый час, из-под печки выметнет. Гнида эта заест теперь...
основательно искрошенному, избитому немцами оврагу и орал:
деревьями, подле палаток. В отдалении, под вздувшимся грубыми складками
брезентом, в ложбинах которого настоялось мокро от недавнего дождя,
покоились те, которым уже ни перевязки, ни операции, ни еда, ни догляд, ни
команды не требовались. Какой-то любопытный раненый боец, опиравшийся на
дубовый сук, приподнял палкой этот угол брезента, и Зарубин увидел так и сяк
набросанных на холодную, смятую траву худых, грязных, сплошь босых и
полураздетых людей.
реку, попасть в санбат, в жилое место, бойцы отдавали с себя
братьям-солдатам последнюю одежонку, обувь, кресало, огрызки карандаша --
все свои богатства отдавали.
повязкой на лице, которая, однако, не могла заслонить яркости лица, прежде
всего круто очерченные брови и серые глаза, которые казались выпуклыми,
брови, почти перехлестнувшие переносье, взлетающие к вискам и уже на острие
сломленные, -- придавали некую суровость этому лицу -- так вот разом
увиделась эта женщина! "Засиделся в норе, извалялся в крови, в грязи...
Каждая женщина теперь мадонной видится", -- смутился майор.
веревками прикрепленный к дубам с коротко обрубленными сучьями. Указав на
сучки, женщина знаком велела раздеваться. Майор сбросил с плеч шинель,
попробовал наклониться, чтобы поднять ее, но его косо повело к выходу. Зажав
бок одной рукой, он другою схватился за туго натянутую веревку -- чтоб не
упасть. Женщина подняла шинель, повесила ее и, взявши руку майора, ловко ее
занеся на свою теплую и гладкую шею, повела раненого в операционное
отделение.
толстых плахах, и на одном из них лежал, не двигаясь, раненый с накрытым
марлей лицом. В человеке рылись, выворачивали чего-то красно-тряпичное люди
в окровенелых фартуках, в желтых перчатках, с которых слюняво стекала
желто-багровая жидкость.
получилось. Тогда умело, как будто в портновской мастерской, одним резом
располосовали на нем в распашонку слипшиеся тряпки, швырнули их к выходу, в
кучу грязных военных манаток. В кармане гимнастерки были два письма и
фотография дочки, партбилет, офицерское удостоверение, -- майор поднял руку,
чтоб кого-то позвать, попросить, и та же яркобровая женщина, уже сквозь
марлевую повязку коротко уронила: "Не беспокойтесь!" Зарубину помогли
взобраться на высокий стол. От соседнего операционного стола обернулся
человек в серо-голубой медицинской спецовке, завязанной тесем- ками на
спине, в такого же цвета чепце. Сдернув повязку с лица, он присел на пень
неподалеку от стола. Был он усатый и седой. В рот хирурга сунули папироску,
прижгли ее от немецкой позолоченной зажигалки, хирург умело, не
притрагиваясь к папиросе, потянул, зажмурился и расслабился всем телом,
похоже было -- уснул, но через минуту-другую снова потянул, почмокал
папироской -- не тянулось. Он раздраженно сбросил мокрые, окровавленные
перчатки себе под ноги, взял папироску меж пальцев, приткнулся к готовно
поднесенному огоньку и глубоко, сладко курнул.
унылым голосом заметила женщина с плоской, квадратной спиной, на которой
многими петельками был завязан халат. -- А привезут ли?..
недовольным, сердитым голосом попытал Зарубина:
полка, Иван Харитонович Вяткин, отдыхает, -- и увидел, как за соседним
операционным столом женщина, заканчивающая операцию, на мгновение замерла и
поникла.
подставил руки, на которые стали надевать новые резиновые перчатки. Пока
надевали перчатки, снаряжали доктора для дальнейшей работы, он вел
отвлеченные разговоры с больным, расспрашивал про плацдарм, хотя и
чувствовалось, что обо всем, что там происходит, он хорошо осведомлен.
Осмотрев обработанную рану, хирург потыкал в нее зондом. Зарубин услышал,
как зондом скребнуло по осколку.
поймешь, хирург спросил: -- Хлороформ? Местная анестезия?
переговаривающихся людей, колдующих над ним, то впадал в забытье, отделялся
в нечуткую, тусклую глубь и расслабленно, покорно отдавался ей, погружаясь в
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Свержин Владимир
Свержин Владимир
Лукьяненко Сергей
Березин Федор