разочарованный тем, что кузен в штатском костюме. Ничто не напоминает о его
принадлежности к военному сословию. Он всегда представлял его себе офицером,
затянутым в мундир, а он стоит перед ним в обыкновеннейшей серой паре.
Иоахим расхохотался и назвал его наивным. О нет, мундир он преспокойно
оставил дома. Мундир, да будет известно Гансу Касторпу, вещь обязывающая. Не
во всякое заведение пойдешь в мундире. "Ах так, покорнейше благодарю", -
вставил Ганс Касторп. Но Иоахим, видимо, не нашел ничего обидного в своем
замечании и стал расспрашивать о новостях "Берггофа" и о его обитателях не
только не высокомерно, но с чистосердечным умилением возвратившегося на
родину. Затем из смежного номера вышла фрау Цимсен и поздоровалась с
племянником так, как здороваются в подобных обстоятельствах, а именно -
сделала вид, что радостно удивлена, застав его здесь, - эта мина
меланхолически смягчалась усталостью и затаенной грустью, относившейся к
положению Иоахима, - и они спустились на лифте в первый этаж.
У Луизы Цимсен были такие же прекрасные, черные, кроткие глаза, как у
Иоахима. Ее волосы, тоже черные, но уже с сильной проседью, были заботливо
уложены и закреплены почти невидимой сеткой, что хорошо гармонировало с ее
рассудительной, дружелюбно-сдержанной, мягкой манерой держаться и, несмотря
на слишком очевидное простодушие, сообщало приятное достоинство всему ее
существу. Она явно не понимала, и Ганс Касторп этому не удивлялся, веселья
Иоахима, его учащенного дыхания, торопливых речей, всего, что, надо думать,
противоречило его поведению дома и в дороге и вправду так не вязалось с его
положением, не понимала и даже чувствовала себя уязвленной.
Этот приезд представлялся ей грустным, и она полагала, что
соответственно должна и вести себя. Чувства Иоахима, буйные чувства того,
кто возвратился домой из дальних странствий, пересиливавшие сейчас все
остальное и еще больше воспламененные тем, что он вновь вдыхал наш
несравненно легкий, пустой и возбуждающий воздух, были для нее непостижимы и
непроницаемы. "Бедный мой мальчик", - думала она и при этом видела, как
бедный мальчик предается неуемному веселью со своим кузеном, как они
освежают в памяти множество воспоминаний, забрасывают друг друга вопросами
и, едва дослушав ответ, с хохотом откидываются на спинку стула. Она уже не
раз говорила: "Полно вам, дети!" И в заключение сказала то, что должно было
прозвучать радостно, а прозвучало отчужденно и даже укоризненно: "Право же,
Иоахим, я давно тебя таким не видела. Нам, оказывается, надо было приехать
сюда, чтобы ты выглядел, как в день своего производства!" После чего веселое
настроение Иоахима как рукой сняло. Он опомнился, сник, замолчал, не
притронулся к десерту - весьма лакомому шоколадному суфле со сбитыми
сливками (зато Ганс Касторп воздал ему должное, хотя со времени обильного
ужина прошло не более часа) и под конец вообще уже не поднимал глаз,
вероятно оттого, что в них стояли слезы.
Это, конечно, не входило в намерения фрау Цимсен. Она ведь только
стремилась внести в разговор благопристойную сдержанность, не ведая, что
среднее и умеренное чуждо этим высям, что выбор здесь существует лишь между
крайностями. Видя сына таким поникшим, она сама готова была заплакать и
чувствовала искреннюю благодарность к племяннику за его старания вновь
развеселить глубоко опечаленного Иоахима. Да, что касается личного состава
пациентов, говорил Ганс Касторп, то он, как Иоахим сам увидит, претерпел
некоторые изменения, многое обновилось, а многое, напротив, за время его
отсутствия вновь восстановилось в прежнем виде. Двоюродная бабушка,
например, опять уже давно здесь со всей своей компанией. И по-прежнему они
сидят за столом Штер. Маруся то и дело хохочет.
Иоахим молчал, но фрау Цимсен эти слова напомнили об одной встрече, о
приветах, которые она должна передать, пока не забыла, о встрече с дамой,
скорее симпатичной, хотя и несколько экстравагантной и с очень уж ровными
бровями, которая в мюнхенском ресторане - по пути они на один день
задержались в Мюнхене - подошла к их столу, чтобы поздороваться с Иоахимом.
Тоже бывшая пациентка "Берггофа", пусть Иоахим подскажет...
- Мадам Шоша, - тихо проговорил Иоахим. - Она сейчас на одном из
альгейских курортов, а осенью собирается в Испанию. На зиму она, вероятно,
приедет сюда. Просила передать привет и наилучшие пожелания.
Ганс Касторп был уже не мальчик, он владел сосудо-двигательными
нервами, которые могли заставить его лицо покрыться краской или побледнеть.
Он сказал:
- Ах, так это была она? Смотри-ка, уже вернулась из Закавказья. И,
говоришь, собирается в Испанию?
- Эта дама назвала какой-то городок в Пиренеях Хорошенькая, вернее,
обаятельная женщина. Приятный голос, приятные движения. Но уж слишком
свободные, небрежные манеры, - заметила фрау Цимсен. - Подходит и
заговаривает с нами по-приятельски, расспрашивает, рассказывает, хотя
Иоахим, как выяснилось, никогда не был ей представлен. Очень странно.
- Это Восток и болезнь, - отвечал Ганс Касторп. - Тут с меркой
гуманистической культуры подходить не стоит, ничего не получится.
Итак, значит, мадам Шоша собирается в Испанию. Гм! Испания также
удалена от гуманистической середины, - только в сторону жестокости, а не
мягкости это не бесформенность, не сверхформа, я бы сказал: смерть как
форма - не растворение в смерти, а суровый уход в нее, смертная суровость,
черная, аристократическая и кровавая, инквизиция, накрахмаленные брыжи,
Лойола, Эскуриал... Интересно, понравится ли мадам Шоша Испания. Хлопать
дверьми она там отучится, и, может быть, там даже сольются в человечности
оба антигуманистических лагеря. Но может, конечно, из этого получиться и
нечто злостно террористическое, коль скоро Восток направился в Испанию...
Нет, он не покраснел и не побледнел. Впечатление, произведенное на него
нечаянно вестью о мадам Шоша, выразилось в речах, единственным ответом на
которые могло быть смущенное молчанье. Иоахим не так испугался, он давно
знал, что кузен научился мудрствовать здесь наверху. Но взгляд фрау Цимсен
отразил крайнюю растерянность она повела себя так, словно Ганс Касторп
сказал грубейшую непристойность: после тягостной паузы произнесла несколько
слов, тактично сглаживающих неловкость, и встала из-за стола. Прежде чем
уйти к себе, Ганс Касторп передал распоряжение гофрата, согласно которому
Иоахим, завтра во всяком случае, должен был остаться в постели и ждать его
визита. Дальше будет видно. Вскоре они все трое лежали по своим комнатам,
где окна были распахнуты в прохладу летней высокогорной ночи, каждый со
своими мыслями, - у Ганса Касторпа они вращались вокруг мадам Шоша и
возможного ее возвращения через полгода.
Итак, бедняга Иоахим водворился на родине для прохождения, как на том
настаивали врачи, небольшого дополнительного курса лечения. Выражение
"небольшой дополнительный курс", видимо, было паролем, который в низине
придумали, а здесь оставили в силе. Даже гофрат Беренс принял эту формулу,
хотя сразу уложил Иоахима на месяц в постель: это-де необходимо для того,
чтоб исправить наиболее грубые нарушения, для новой акклиматизации, а также
для регулирования калорийного бюджета. Вопрос о сроке дополнительного
лечения он сумел обойти. Фрау Цимсен, дама разумная, рассудительная,
характера отнюдь не сангвинического, вдалеке от постели Иоахима предложила
наметить срок отъезда на осень, скажем на октябрь, и Беренс с нею как будто
согласился, заявив, что к этому времени дело уж конечно продвинется. В
общем, гофрат пришелся ей очень по душе. Он вел себя по-рыцарски, то и дело
говорил "сударыня", преданно, по-мужски, смотрел на нее своими налитыми
кровью глазами и пользовался студенческим жаргоном, так что она, несмотря на
свою горесть, не могла удержаться от смеха... "Я знаю, что Иоахим в надежных
руках", - сказала она и через неделю после приезда отбыла обратно в Гамбург,
ведь о необходимости особо тщательного ухода в данном случае не могло быть и
речи, вдобавок с Иоахимом остался его двоюродный брат.
- Итак, радуйся: осенью, - говорил Ганс Касторп, сидя в No 28 у постели
Иоахима. - Старик в известной мере связал себя этими словами ты так и
рассчитывай. Октябрь - вот твое время. В октябре некоторые отправляются в
Испанию, а ты вернешься под свое a dera*, чтобы отличиться "сверх
положенного"...
______________
* Знамя (исп.).
Главным его занятием было ежедневно утешать Иоахима, который, лежа
здесь наверху, пропускал начавшуюся в августе большую военную игру, ибо это
ему всего труднее было снести, и он прямо-таки презирал себя за проклятую
слабость, напавшую на него, можно сказать, в последнюю минуту.
- Re ellio car i *, - заметил Ганс Касторп. - Ну что поделаешь? Тут и
самый храбрый офицер ничего поделать не может. Эту беду на себе испытал даже
святой Антоний{229}. Бог ты мой, да ведь маневры бывают каждый год, а кроме
того, ты знаешь, как здесь течет время! Да его здесь просто не существует, а
ты не так долго отсутствовал, чтобы с легкостью не войти в этот темп: не
успеешь оглянуться, и твой дополнительный курс позади.
______________
* Бунт плоти (лат.).
И все-таки обновление чувства времени, испытанное Иоахимом благодаря
жизни на равнине, было слишком значительно, чтобы он мог не страшиться этих
четырех недель. Правда, ему усердно помогали скоротать их симпатия, которую
решительно во всех возбуждала его прямодушная натура, проявлялась в виде
нескончаемых визитов. Приходил Сеттембрини, участливый, обаятельный, и
величал Иоахима "ca ita o", поскольку уже раньше титуловал его лейтенантом
Нафта тоже посетил его, а потом стали приходить и все старые знакомые,
пациенты "Берггофа", дамы - Штер, Леви, Ильтис и Клеефельд, господа Ферге,
Везаль и другие, чтобы, улучив свободную от своих обязанностей минутку,
посидеть у его постели, еще раз повторить слова о небольшом дополнительном
курсе и порасспросить о его жизни на равнине. Многие даже приносили цветы.
По прошествии четырех недель он встал, так как температура у него настолько
упала, что он мог ходить куда вздумается, и в столовой занял место между
двоюродным братом и супругой пивовара, фрау Магнус, напротив господина
Магнуса, - угловое место, на котором некогда сидел дядя Джемс, а потом в
течение нескольких дней госпожа Цимсен.
Мережковский Дмитрий
Василенко Иван
Панов Вадим
Посняков Андрей
Майер Стефани
Никитин Юрий