не могли не сказаться на его облике. И я ожидал, что уродства сенатора
станут еще уродливей, но они не усилились, а смягчились. Он похудел,
голова уже лежала не на плечах, а ворочалась на прорисовавшейся шее. И
широкое лицо стало гораздо уже, нос уменьшился. Красивым он, конечно, не
стал, но и прежним уродством не отвращал.
за то, что он плохо вел начатую им войну.
восстанавливать его стершиеся в песке истории следы? Аментоле вы власть
оставили, только ограничили ее. Значит, и ответственность за все его дела
не сняли. Хочу, чтобы он был наказан за то, что потерпел поражение.
Побежденных всегда осуждали. Не будем пренебрегать хорошими традициями.
своей прежней деятельности? Но вы собираетесь расширить борьбу. Против
кого расширение?
и завершить чудовищной глупостью! Судить вас за это, судить!
намерение идти в обвиняемые. И не выискивать в отдельных поступках во
время войны какие-то грехи, войну в целом вы провели блестяще, это
признает даже такой политический дебил, как наш президент Аментола. Ваш
поступок со мной! Ведь шедевр! Акция высшего порядка! Я исступленно спорил
с вами, но уже в тот момент сознавал, что сражен высшей силой. Только
политический гений мог так спланировать мое похищение. Кто был автором
этой удивительной идеи - вы или Гамов?
сыграл и я. Вся же организация легла на полковника Прищепу.
другу, недотепе Джону Вудворту, такие операции не по плечу. Пользуюсь
случаем, чтобы принести вам искренние поздравления по случаю великолепной
смерти на эшафоте. Я не отрывался от стереовизора, когда вы просунули
голову в петлю. До ужаса было похоже на правду. Кстати, именно
воспоминание о том происшествии привело меня к вам.
себя под суд. Все ваши действия - такие дикие парадоксы, такие до
гениальности непредвиденности, что вас зачаровала собственная
необычайность. Но сейчас не будет любимых вами розыгрышей. Отдавая себя
под суд, вы возрождаете силы, сраженные вами и жаждущие отмщения. Не
заблуждайтесь! Если станете перед реальным судом, отыщутся сотни поводов,
чтобы послать вас на виселицу. Не рискуйте своей жизнью. Вы прекрасно
победили нас, не лишайте же мир результатов своей победы.
способен и оправдывать, это тоже его функция. Кстати - почему бы вам не
принять участие в нашем суде над собой? Не обвинителем, этого вы не
пожелаете, а защитником?
защиты.
такой еще недавно злой и проницательный враг нынче просится в защиту -
немаловажное свидетельство, что наша победа стала признаваться благом для
всех. И было тягостно, что он увидел в суде одно осуждение. Я вдруг понял,
что воспринял неожиданный проект Гамова как новую его блажь, как новый
крутой вираж в политике, который закончится таким же успехом, как и
прежние его виражи, скачки и зигзаги. Я спросил себя - а желает ли он
благополучного исхода? И что сочтет благополучным исходом - оправдание или
осуждение? Нет, какое-то легкомыслие таилось в моем решении присоединиться
к Гамову на скамье подсудимых!
Путрамента с дочерью, и Людмилу Милошевскую с Понсием Марквардом и
Вилькомиром Торбой, и его величество Кнурку Девятого, и генерала Армана
Плисса, и философа Ореста Бибера - разумеется, вместе с писателем
Арнольдом Фальком. Я бросил список на стол и приказал секретарю:
захватили власть.
рядом по двое размещались его безликие судейские офицеры в черных
воротниках. За продольным столом уселись обвинение и защита со своими
свидетелями - по одну сторону стола Пимен Георгиу, по другую - Константин
Фагуста. А за третьим столиком - для докладчиков - заняли места мы с
Гамовым. Я не удержался от шутки:
места, с которых мы объявили свержение председателя Маруцзяна и маршала
Комлина? Когда их увели под конвоем, вы еще сказали что-то непонятное,
вроде "Эс швиндельт". Старое состояние не возвращается?
но он не вспомнил, что тогда говорил.
уточнение списков свидетелей и еще многое такого же рода.
из всех, кто окружал нас, Пимен Георгиу был самым невзрачным -
низкорослый, худой, немногословный, с невыразительным лицом. Мне, впрочем,
всегда казалось, что именно эта неприметность, эта привычка рядом с любым
из нас стираться во второстепенность и является главной характерностью его
характера. Он просто должен был быть таким, чтобы быть на своем месте. Он
не имел права обладать другим голосом, кроме нашего, другим пером, кроме
предписанного. Низкорослость и неприметность отлично укладывались в такую
схему.
приобрел громогласность, что в сером лице вдруг запылал румянец, что
глубоко - почти до полного исчезновения - утопленные в глазницах глаза
вдруг выперли наружу и стали извергать пламя. Георгиу выше собственной
головы не прыгнул. И вместе с тем стал иным. В нем появилась
значительность. И оттого, что значительность наполняла каждое его слово,
каждую мину, каждую позу, исчезло и то, что всего более отличало его -
неприметность. Глашатай правительства, он был невиден. Обвинитель
правительства, он стал виден всем. Из фигуры он вдруг обратился в
личность. Каждое слово его многочасовой обвинительной речи звучало ударом
похоронного колокола. Он не просто обвинял нас, а пригвождал обвинениями,
вбиваемыми по шляпку.
противоборствуют две стороны - удачи и поражения, добрые дела и скверные,
проникновенья в истину и самообольщения лжи. И потому не надо впадать в
восторг от успеха и в панику от неудачи. Но есть все же гигантская разница
между противоположными сторонами единого процесса, каждая требует особой
оценки. Нельзя принимать как равно неизбежные добро и зло, как нельзя
одинаково относиться к красоте и уродству - красота все же восхищает, а
уродство все же порождает отвращение. Хорошее и скверное неизбежны в
великих процессах истории, но столь же неизбежно, что за хорошее надо
хвалить, за плохое - осуждать. Именно это он собирается делать. Он будет
исследовать только плохое, только зло, только преступления, привнесенные в
нашу жизнь правительством Гамова. Гамов предводительствовал в войне. Война
есть величайшее зло, независимо от того, во имя каких целей - естественно,
благостных, иные неэффективны - ведут борьбу. Войну он не исследует. В ней
зло неизбежно, оно - душа войны, оно пронизывает весь ее ход от начала до
завершения. Он сосредоточится на тех преступлениях, которые не были
неизбежны, но широко использовались как моторные стимулы государственного
процесса: то, чего можно было не делать, но что было сделано.
неслыханные кары, не только ущемляющие физическое существование, что в
делах войны, в общем, обычно, но и антиморальные, которые обвиняемые
прикрывали словцом "неклассичные". Расстрел виновного на войне - акт
классический, он обычен. А выбрасывание того же виновного в навозную яму?
Жизнь сохранена, но опозорена - лучше ли смерти такая жизнь? Гамов,
овладев властью, объявил всенародно, что ему мало быть властью строгой,
суровой или жестокой. Он будет властью свирепой, только такая
Василенко Иван
Маркеев Олег
Лукин Евгений
Зыков Виталий
Каргалов Вадим
Прозоров Александр