Чтение 136–й страницы книги ~Очарованная душа~

ленной в себя! Соберите ее руками на своей груди!..

- Скоро я буду "собирать" свое одеяло...

- Но вы не только здесь, в этой постели. Вы повсюду, во всем живущем.
Эта ясная ночь, прикрывающая своим темным крылом тысячи спящих существ,
- ведь она и в вас, она принадлежит вам; в своей нищете вы владеете бо-
гатством тех, кого вы любите, молодостью Франца, его будущим. А у меня -
у меня ничего нет. И у меня есть все.

- У вас есть ваша чудесная кровь, она греет вас.

- Ах, если бы я могла отдать ее вам!

Она сказала это так страстно, что по всему ее телу, как в наполненной
до краев чаше, бурно взыграла эта кровь, о которой с такой завистью го-
ворил умирающий! Боже, как хотелось Аннете перелить ее в него!..

Жермена это взволновало. Он хотел ответить, но с ним сделался припа-
док удушья. Он чуть не умер. Аннета осталась возле него на всю ночь; она
поддерживала его голову на подушке. Ее присутствие придало ему силы вы-
нести муки. Ведь ему нечего было скрывать от нее и нечего было открывать
ей. Бесполезно было показывать ей свое страдание: она чувствовала его
под своими пальцами. Во время передышки его губы тронула судорожная ус-
мешка. Он сказал:

- Тяжело это все-таки - умирать.

Она отерла ему пот со лба.

- Да, родной. К счастью, я тоже умру. Иначе трудно было бы простить
себе, что живешь, когда другие умирают.

Утром он стал просить ее уйти. За эти часы, когда он не мог говорить,
у него было время подумать о ней, о ее доброте, о том, что она отдавала
себя всю без остатка, о том, как он этим злоупотреблял. Он просил ее
простить его. Она сказала:

- Вы не представляете себе, как это хорошо, когда друг злоупотребляет
нами!.. Вот если любимые отказываются от нашей помощи - это нас убива-
ет...

Она имела в виду сына. Но до этого она ни разу не говорила о нем с
Жерменом. И бармен никогда не проявлял к нему интереса. Только в послед-
ние дни, освобождаясь шаг за шагом от своих болей вместе с жизнью, он
захотел наконец узнать ту боль, которую носила в себе его подруга.

Теперь она была его сиделкой почти каждую ночь. Приехала его сестра,
которую вызвали телеграммой, но он не хотел никого видеть, кроме Аннеты.
Он опять злоупотреблял ею, но для своего успокоения говорил себе, что
это ненадолго. И раз сама Аннета счастлива этим!.. Да, великодушное
сердце - он это знал - создано для того, чтобы нести чужое бремя, и Жер-
мен, с тревожным чувством думал о страданиях, навстречу которым она
идет.

Он меньше стал говорить о себе. Да и трудно ему было говорить. Он
заставлял говорить ее. Он хотел знать ее потаенную жизнь. И теперь, ког-
да он умирал, она уже не таила ее от него. Она рассказала ему все без
прикрас, стараясь не выдать своего волнения. Словно повесть о другой
женщине. Он выслушал ее, не проронив ни слова. Она не смотрела на него.
Он смотрел на ее губы и читал по ним недосказанное. И понимал его яснее,
чем она сама. Эта жизнь наполняла его по мере того, как утекала его
жизнь. И в конце концов наполнила... Так наполнила, что, умирая, он по-
любил ее впервые. Полюбил всю и в сокровенной глубине души сочетался с
ней браком. Она не узнала об этом... У нее было к нему чувство сестры, и
любовь не коснулась ее своим крылом. Смерть вызывает страстное сострада-
ние. Но любовь инстинктивно отворачивается от смерти. Жермен это знал и
ничего не требовал... Он поборол себя.

Эта перемена в чувствах Жермена к женщине, которая, сама того не по-
дозревая, стала его женой, сказалась лишь в том, что он счел себя вправе
в первый и последний раз дать совет Аннете, которая не знала, как стро-
ить свою семейную жизнь, как вести себя с сыном. Он своим мужским чутьем
понял Марка гораздо лучше, чем она, хотя никогда не видел его. Он уяснил
себе причину недоразумения, выросшего между матерью и сыном. У него уже
не оставалось времени, чтобы помочь им преодолеть его, но он сделал над
собой отчаянное усилие, чтобы направить их обоих на верный путь. Он ска-
зал:

- Аннета, это хорошо, что я ухожу. Я принадлежал по своему духовному
складу к породе людей, которым не будет места при будущем строе жизни. К
породе людей, потерявших все иллюзии, касаются ли они будущего или про-
шедшего. Я понял все, я не верю ни во что. Слишком много мне отпущено
понимания - это убило во мне способность к действию. А действовать необ-
ходимо! Держитесь! Инстинкт сердца, которым вы владеете, надежнее, чем
мои вечные "за" и "против". Но инстинкт - это еще не все. Вам поставлены
границы. Вы женщина. Но вы создали мужчину. У вас есть сын. Он упирается
в эти границы, как при рождении упирался в стенки вашего чрева, ища из
него выход. Не раз еще он нанесет вам раны. Пойте, как Жанна д'Альбре,
гимн его освобождению. Славьте брешь, через которую он выйдет из вас!
Передайте ему от меня, что все понимать, как я, все любить, как вы, не-
достаточно... Пусть он выбирает!.. Хорошо быть справедливым. Но истинная
справедливость не в том, чтобы сидеть перед весами, следя за колебаниями
чаш. Надо судить и приводить приговор в исполнение. Смелее!.. Довольно
предаваться мечтам! Пусть настанет час пробуждения!.. Прощай, Сон!..

Уже трудно было понять, говорит ли он сам с собой, или с Аннетой.

Насмотревшись на нее в последний раз, он повернулся спиной к свету -
расстался с живыми - и, уйдя в молчание, уперся взглядом в стену. Он не
открыл больше рта до последнего смертного вздоха, когда тело его перес-
тало корчиться в судорогах.

У Аннеты не было времени думать о своих страданиях. Горе Франца цели-
ком захватило ее. Оно было беспредельно. Надо было отдаться этому горю
или бежать от него. И она вся отдалась ему.

В первые часы безудержные проявления этой муки смущали присутствую-
щих. Франц не владел собой, как подобало бы благовоспитанному человеку,
которого постигла утрата. Это было отчаяние ребенка или возлюбленного.
Он не хотел отойти от тела друга. Его любовь, его скорбь выражали себя
громогласно. Семейство Жермена было этим возмущено. Чтобы покончить с
этими крайностями, а главное, не давать пищи злословию, надо было увести
Франца. И это поручили Аннете. Прежде чем доставить тело в вагон, чтобы
похоронить на родине, его перенесли в маленькую местную церковь, где бы-
ло совершено отпевание.

Шаванны уехали - и живые и покойник, самый живой из них, угасший све-
точ их рода. Невольно вспоминалась старина, когда на похоронах несли за
колесницей и гербами опрокинутый факел. С Аннетой простились коротко и
чопорно. Г-жа де Сейжи-Шаванн, сестра Жермена, заставила себя выразить
Аннете сердечную благодарность за ее великодушные заботы; подавив зата-
енную неприязнь, она сделала над собой усилие и даже поцеловала Аннету.
Этим, мнилось ей, она сполна уплатила свой долг. Одна лишь г-жа де Ша-
ванн-мать облила слезами щеки Аннеты, назвала ее: "Дочь моя..." - но ук-
радкой. Она могла бы полюбить ее. Как ни чужды, как ни дики ей казались
мысли Аннеты, она бы к ним привыкла; чужие мысли не трогали ее, если
только дело не касалось религии. Но г-жа де Шаванн была слаба... Спо-
койствие прежде всего! Не надо делать ничего такого, что может внести
рознь в семью... Они сказали друг другу: "До свиданья!" Но и она и Анне-
та знали, что этого свиданья не будет.

Пока шло отпевание и пока тело везли на станцию, Аннета была с Фран-
цем. Мысленно она следила за процессией, шла по обледенелой дороге, ви-
дела по краям ее примулы, расцветавшие под сумрачным февральским небом.
Тишину нарушал очень далекий, очень медленный, приглушенный расстоянием
похоронный звон. И Аннета старалась занять Франца, чтобы он не услышал
звона; отвлекая его внимание разговором, она уловила свисток отходящего
поезда... Укол в сердце... Жермен тронулся в путь... И ей показалось,
что мертвый друг умер вторично.

Пришлось позаботиться об оставшемся. Тот, другой, уже не нуждается в
нас. До сих пор Аннета всю силу своей жалости обращала на него. Теперь
жалеть его нечего. И сострадание изливается на живого. Ведь мертвый до-
верил ей Франца.

"Я тебе завещаю его. Замени меня! Он твой".

С Францем можно было дать волю жалости. Он непохож был на Жермена,
который весь сжимался, когда его жалели, отвергал жалость. Франц ее тре-
бовал. Он не стыдился обнаруживать свою слабость. Аннета была ему благо-
дарна за это. Ему казалось естественным, что он просит о помощи, естест-
венным, что Аннета ее оказывает. Это была радость, от которой Аннета от-
выкла. Ее сын и Жермен скупо отпускали ей эту радость!.. Ведь они из тех
гордецов, что стискивают зубы, лишь бы не выдать своих чувств, стыдятся
своего сердца, скрывают, как позор, ту жажду нежности, которую они всо-
сали в себя с молоком матери!.. Франц не скрывал этой жажды. Он наивно
требовал своего глотка, как должного. Он походил на новорожденного мла-
денца, который тычется в грудь и губами и ручонками, точно слепой...

"Пусть будет так, малютка! Пей меня! Вот я кладу свой сосок тебе в
рот..."

Но этот женоненавистник, не знавший вкуса материнского молока (мать
он потерял вскоре после рождения), не думал о женщине, грудь которой со-
сал. Он любил не женщину - он любил только грудь. Ему надо было утолить
свою отчаянную жажду.

Аннета это знала. Она была для него нянькой его скорби - не больше;
она баюкала и усыпляла ее. И она любила его только материнской любовью,
которая усиливалась с каждым днем по мере того, как росла его потреб-
ность в ней. Впрочем, материнская любовь объемлет все виды любви. Пусть
она не знает их всех по имени, но нет ни одного, которого она не пригре-
ла бы тайком.

Франц ничего не скрывал от Аннеты. Он был перед ней весь нараспашку.
Позабыв всякую стыдливость, он считал естественным, чтобы она взяла на
себя заботу о его особе, о его горе, утрате, тревоге, так же как и о его
теле, здоровье, питании, жилье, костюме. Кормилица и нянька, наперсница