бы кровь кипела, чтобы пульс неистово бился, чтобы вся душа переверну-
лась. Но, если, заменяя слово, как это делается в филологии, смягченным
синонимом, вы производите простое устранение; если, вместо того чтобы
совершить гнусное убийство, вы просто удаляете с вашего пути того, кто
вам мешает, и делаете это тихо, без насилия, без того, чтобы это сопро-
вождалось страданиями, пытками, которые делают из жертвы мученика, а из
вас - в полном смысле слова кровожадного зверя; если нет ни крови, ни
стонов, ни судорог, ни, главное, этого ужасного и подозрительного мгно-
венного конца, то вы избегаете возмездия человеческих законов, говорящих
вам: "Не нарушай общественного спокойствия!" Вот таким образом действуют
и достигают своей цели на Востоке, где люди серьезны и флегматичны и не
жалеют времени, когда дело касается сколько-нибудь важных обстоятельств.
иначе мы были бы очень несчастны. После всякого энергического поступка
нас спасает наша совесть; она находит нам тысячу извинений, судьями ко-
торых являемся мы сами; и хоть эти доводы и сохраняют нам спокойный сон,
они, пожалуй, не охранили бы нашу жизнь от приговора уголовного суда.
Вероятно, совесть чудесно успокоила Ричарда III после убийства обоих сы-
новей Эдуарда IV; в самом деле, он мог сказать себе: "Эти дети жестокого
короля-гонителя унаследовали пороки своего отца, чего, кроме меня, никто
не распознал в их юношеских наклонностях; эти дети мешали мне составить
благоденствие английского народа, которому они неминуемо принесли бы
несчастье". Так же утешала совесть и леди Макбет, желавшая, что бы там
ни говорил Шекспир, посадить на трон своего сына, а вовсе не мужа. Да,
материнская любовь - это такая великая добродетель, такая могущественная
движущая сила, что она многое оправдывает; и после смерти Дункана леди
Макбет была бы очень несчастна, если бы не ее совесть.
ными парадоксами, которые граф высказывал со свойственной ему простодуш-
ной иронией.
мрачном свете! Или вы так судите о человечестве потому, что смотрите на
него сквозь колбы и реторты? Ведь вы в самом деле выдающийся химик, и
этот эликсир, который вы дали моему сыну и который так быстро вернул его
к жизни...
этого эликсира было достаточно, чтобы вернуть к жизни умиравшего ребен-
ка, но три капли вызвали бы у него такой прилив крови к легким, что у
него сделалось бы сердцебиение; шесть капель захватили бы ему дыхание и
вызвали бы гораздо более серьезный обморок, чем тот, в котором он нахо-
дился; наконец, десять капель убили бы его на месте. Вы помните, как я
отстранил его от флаконов, когда юн хотел их тронуть?
ществует: медицина пользуется самыми сильными ядами, но, если их умело
применять, они превращаются в спасительные лекарства.
Адельмонте, который и научил меня его применять.
де Вильфор.
то пользуюсь им; со всяческой осторожностью, разумеется, - прибавил он
смеясь.
нервной и так склонной к обморокам, был бы очень нужен доктор вроде
Адельмонте, который придумал бы что-нибудь, чтобы я могла свободно ды-
шать и не боялась умереть от удушья. Но так как во Франции подобного
доктора найти нелегко, а ваш аббат едва ли склонен ради меня совершить
путешествие в Париж, я должна пока что довольствоваться лекарствами гос-
подина Планша; я обычно принимаю мятные и гофманские капли. Посмотрите,
вот лепешки, которые для меня изготовляют по особому заказу: они содер-
жат двойную дозу.
молодая женщина, и с видом любителя, знающего толк в таких препаратах,
понюхал лепешки.
всегда возможно, например, когда человек в обмороке. Я предпочитаю мое
средство.
как оно действует, но, вероятно, это секрет, и я не так нескромна, чтобы
вас о нем расспрашивать.
долгом вам его сообщить.
- яд. Одна капля возвращает к жизни, как вы сами в этом убедились; пять
или шесть неминуемо принесут смерть тем более внезапную, что, растворен-
ные в рюмке вина, они совершенно не меняют его вкуса. Но я умолкаю, су-
дарыня, можно подумать, что я вам даю советы.
де Вильфор, которая должна была у нее обедать.
граф, а не второй, - сказала г-жа де Вильфор, - если бы я имела честь
быть вашим другом, а не только счастье быть вам обязанной, я бы настаи-
вала на том, чтобы вы остались у меня обедать и не приняла бы вашего от-
каза.
тельством, которого не могу не исполнить. Я обещал проводить в театр од-
ну греческую княжну, мою знакомую, которая еще не видала оперы и рассчи-
тывает на меня, чтобы посетить ее.
который я провел в беседе с вами, а это совершенно невозможно.
имя Адельмонте.
ожидания. "Однако, - подумал он, уходя, - это благодарная почва; я убеж-
ден, что брошенное в нее семя не пропадет даром".
ролевской Музыкальной академии должно было состояться большое торжество.
Левассер, впервые после долгой болезни, выступал в роли Бертрама, и про-
изведение модного композитора, как всегда, привлекло самое блестящее па-
рижское общество.
кестре; кроме того, для него всегда нашлось бы место в десятке лож близ-
ких знакомых, не считая того, на которое он имел неотъемлемое право в
ложе светской золотой молодежи.
где хотел.
ее графу де Морсер, который, в виду отказа Мерседес, передал ее Дангла-
ру, уведомив его, что попозже он навестит баронессу с дочерью, если дамы
соблаговолят принять ложу. Дамы, разумеется, не отказались. Никто так не
падок на даровые ложи, как миллионеры.
положение депутата оппозиции не позволяют ему сидеть в министерской ло-
же. Поэтому баронесса послала Люсьену записку, прося заехать за ней, -
не могла же она ехать в Оперу вдвоем с Эжени.
бы предосудительным, но если мадемуазель Данглар поедет в театр с ма-
терью и ее возлюбленным, то против этого никто не возразит, - приходится
мириться с общественными предрассудками.
обычай нашего высшего света - приезжать в театр после начала спектакля;
таким образом, во время первого действия те, кто приехал вовремя, не мо-
гут смотреть и слушать пьесу: они лишь созерцают прибывающих зрителей и
слышат только хлопанье дверей и разговоры.
нижних боковых лож. - Вот как! Графиня Г.
кая графиня Г.?..
тельная венецианка?
на его поклон.
Андреев Николай
Круз Андрей
Круз Андрей
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Смит Кордвейнер