поэтов в строю оставалось мало, тащить обратно болезного иногда было некому,
но и тут Матрена Ивановна с кем-то договаривалась.
подушки, и сам, настроив и передав фотоаппарат маме, как бы подгреб нас к
себе, и сфотографиро- вался с нами.
всего в "Детгизе" -- для детей. Дожил он до "Избранного". Даже завистники
начали у него появляться.
проектор и нашлись средства нанять женщину в помощь, на "санитарный день". В
ванной была приделана какая-то замысловатая конструкция -- приспособление. В
доме по-прежнему пели-чирикали птицы, ухоженная кошка в отдалении щурилась
на них и облизывалась. Как-то проговорилась Матрена Ивановна с глубокой
грустью, что нашла она женщину и для Жени, чтобы он себя мужчиной-то познал,
да гостья, к сожалению, оказалась не очень порядочной, начала тащить из
дома.
наведаться к Фейерабендам. И, конечно же, видел, что, несмотря на все усилия
Матрены Ивановны и Жени, дела у них шли все труднее, все хуже. Немного как
бы отечное лицо делалось у Жени бледно-желтым, взор блеклый, оживлявшийся от
радости встречи, вдруг западал в полутень, становился неподвижным. С большим
уж трудом взбадривал себя Женя, но духом все еще был крепок. Его окрестили,
и в его комнате появилась икона. В комнате у Матрены Ивановны был целый
иконостас. Много часов простаивала русская женщина перед иконами, просила
Бога о милости болезному сыну.
попугайчиков научил разговаривать, резал из дерева сказочные фигурки и
немало в этом преуспел: попадали его изделия и на выставки народного
творчества.
интересными делами, сказал, что иные молодые и здоровые русские люди гробят
себя, топчут жизнь свою...
все, чем заполнена была его комната, всю живность, цветы, картины,
фотографии и, не жалуясь, а протяжно, с выношенным и давно погасшим горем
сказал:
день -- походить по городу на собственных ногах, немного бы походить по
лесу, по парку, посмотреть на ходячих людей, как они выглядят в жизни... И
все!.. И был бы согласен умереть без сожаления, без оглядки... А-а, да чего
уж там... Налей-ка, Петрович, по рюмахе.
Ивановны, тихое, горестное, в котором она изо всей-то Богом ей данной
немалой силушки старалась сдержать крик боли и отчаяния. Она родила сына и
всю жизнь, каждодневно, творила для него возможное и невозможное, нянчила
его, лучше сказать по-украински -- кохала.
Заезжавшие свердловчане сказывали, что, обустроив могилку Жени, прибрав его
творческое наследство, совсем уединилась Матрена Ивановна, стала крепко
попивать, когда и как отправилась на покой, легла рядом с сыном -- мало кто
знает.
российских поэтов, то выбрали из книжки Евгения Фейерабенда -- "Муравья" --
на мой взгляд, это стихотворение нужно уже не только поэтам, от нас ушедшим
в бесконечность, но и всем русским людям оно нужно.
лежала невзрачная алюминиевая пластинка овальной формы. На пластинке можно
прочесть клеймение: 2Fahv Ers. Aut. 2.459. В самом низу овала выбита буква
А. С волнением прочел я сопроводительное письмо фронтовика: "23 апреля 1944
года, после госпиталя я пробирался в свою воинскую часть, от станции Великие
Луки до Ново- Сокольников.
взор, страшные следы войны.
называемый "пятьсот веселый", двигался еле-еле. Едва дотянув до
Плескачевской будки, наш тихоходный состав, испустив дух, устало загремел
буферами: кончились дрова.
высыпал из теплушек и направился в густой смешанный лес. Мы -- небольшая
группа офицеров-попутчиков, на всякий случай соблюдая осторожность -- война
была рядом, решили в своей полосе тщательно осмотреть близлежащую местность,
так как ранее слышали о "бродячих" фрицах, которые разбежались при
отступлении.
где-то далеко барабанил дятел, сильно пахло хвоей и прелыми листьями. Воздух
был и чист, и свеж.
шедший впереди громко крикнул: "Ребята! Смотрите: мертвые немцы!" -- И
верно, недалеко от лесной тропинки, по которой мы шли, в яме, похожей на
воронку от крупной авиабомбы, в самых различных позах, как застала их
смерть, лежали пять немецких солдат, пять замерзших трупов.
высокими, темно-зелеными, разлапистыми, мрачными елями, припорошенными
Лукин Евгений
Браун Дэн
Лукьяненко Сергей
Чернецов Андрей
Лондон Джек
Акунин Борис