можно было заключить, что он не потерял времени даром, в особенности, если
вспомнить, что три самых дорогих года были отданы на войну.
чувствовалась, если вглядеться, во многом. Как прежде, в порту готовились
к Карской, но уже не стояли у причалов огромные иностранные пароходы, не
сновали по городу веселые, удивленные негры. Как прежде, на лесную биржу с
верховьев Енисея, Ангары, Нижней Тунгуски прибывали плоты, и домики на
плотах с дымящимися трубами, с развешанным на веревках бельем, как прежде,
создавали на Протоке мирное впечатление плавучей деревни. Но опытный
взгляд легко мог определить далеко не мирное назначение деревянного сырья,
из которого состояла эта деревня.
поехали в Медвежий Лог, где когда-то стоял единственный чум моего приятеля
эвенка Удагира, а теперь раскинулись два великолепных, просторных квартала
двухэтажных домов: мне представилось, что в здешних местах уже как бы
перекинут мост между "до войны" и "после войны". Отразившая нападение и
победившая жизнь с прежним суровым упрямством утверждала себя в великой
северной стройке.
стрелков на аэродром, а сам остался с Ледковым в его кабинете в
окрисполкоме.
ней проститься перед отлетом.
мы без него, как без рук. И это совсем нетрудно устроить.
когда командир дивизиона не разрешил ему идти в рискованный поход на
подводной лодке. - Может быть, в отпуск? А так, насовсем, не захочет.
Особенно теперь.
Ледков понял меня иначе: "Теперь, когда убит Володя".
благородный мальчик! И прекрасные стихи писал. Вы знаете, доктор тайком
посылал их Горькому, и потом у Володи была переписка с Горьким. Одну фразу
из письма Горького Володе мы взяли как тему для школьного плаката...
которые живут в таких же суровых условиях, как вы, но будущей вашей
работой вы сделаете всех детей земли такими же гордыми смельчаками". Над
этой действительно великолепной фразой был нарисован Горький, немного
похожий на ненца.
новых улиц, бегущих от прибрежья к тайге. Лесозавод дымил, электротележки
бегали между штабелями у биржи, а вдалеке, нетронутые, сизые, стояли леса
и леса...
окном, шел властный немой разговор - разговор, который начался в ту
минуту, когда советский человек впервые вступил на забытые берега Енисея.
протезе, - подошел к окну. Волнение пробежало по его суровому солдатскому
лицу с умными, между припухших монгольских век, глазами я понял, что и он
оценил эту минуту.
казалось, что сделано много. А теперь я вижу, что из тысячи задач мы
решили две или три.
якобы должны были храниться какие-то предания о людях со шхуны "Св.
Мария". Правда ли, что он ездил туда и опрашивал ненцев?
сказал он, окидывая взглядом вертящуюся этажерку с множеством папок и
свернутых трубок бумаги. - В общем, примерно так: в прежнее время, когда
еще "отец отца жил", в род Яптунгай пришел человек, который назвался
матросом со зверобойной шхуны, погибшей во льдах Карского моря. Этот
матрос рассказал, что десять человек спаслись и перезимовали на каком-то
острове к северу от Таймыра. Потом пошли на землю, но дорогой "очень шибко
помирать стали". А он "на одном месте помирать не захотел", вперед пошел.
И вот добрался до стойбища Яптунгай.
Окончив говорить - умер".
Ледкова, я нашел привычный маршрут - к Русским островам, к мысу
Стерлегова, к устью Пясины...
отметил северную границу района.
двенадцать. Из них двое - механик Тисс и матрос Скачков - погибли в первый
год дрейфа. Остается десять. Но дело даже не в этом. Я и прежде мог с
точностью до полуградуса указать путь, которым они прошли. Но мне было
неясно, удалось ли им добраться до Пясины.
Татаринова, если они еще находились где-нибудь на земле...
с Ледковым, - сказал я, заехав к Анне Степановне ночью и найдя ее
поджидающей меня за накрытым столом. - Но надо ехать. Только расцелую вас
- и айда.
вздохнув, и перекрестила меня. - И вы не говорите его. Вернетесь и будете
счастливы, и мы, старики, еще погреемся подле вашего счастья.
догадаться, лишь взглянув на часы, - мы стартовали из Заполярья.
Красноватое солнце высоко стояло на небе. Как дым огромного локомотива,
бежали, быстро нарастая, пушистые облака.
Экипаж без меня проверял моторы, и я беспокоился, основательно ли была
сделана эта проверка.
Правда, мы не видели, как он затонул. Но после нашей торпеды он начал
"парить", как говорят моряки, то есть потерял ход и скрылся под облаками
пара.
между мною и штурманом произошел краткий спор (который лучше не приводить
в этой книге) по вопросу о том, не принадлежит ли этот корабль к составу
Северного флота. Убедившись, что это не так, мы ушли от него, как это
любил делать мой штурман. Потом резко развернулись и взяли курс на цель.
мне пришлось проделать, чтобы сбросить торпеду по возможности точно. Это
была восьмерка, почти полная, причем в перехвате я произвел две атаки -
первая была неудачной. Потом мы стали уползать, именно уползать, потому
что, как это вскоре выяснилось, и немцы не потеряли времени даром.
было думать об этом, потому что я уже лез на рейдер со стиснутыми зубами.
Зато теперь у меня было достаточно времени, чтобы убедиться в том, что
машина разбита. Горючее текло, масло текло, и если бы не штурман,
своевременно пустивший в ход одну новую штуку, мы бы давно погорели.
Правый мотор еще над целью перешел с маленького шага на большой, а потом
на очень большой - можно сказать, на гигантский.
с парашютами. Но эти лодочки мы испытывали под Архангельском, на тихом,
глухом озерке, и то, вылезая из воды, дрожали, как собаки. А здесь под
нами было такое неуютное, покрытое мелкобитым льдом холодное море!
делал мой экипаж. Их было много - гораздо больше, чем мне бы хотелось.
После одного из них, очень печального, штурман спросил:
Панов Вадим
Самойлова Елена
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Куликов Роман
Плотников Александр