военного. Мароцке придавал больше значения дисциплине, чем все другие
учителя, критическим взглядом окидывал выстроившихся перед ним во фронт
школяров и требовал кратких, четких ответов. В таком смешении мистицизма и
военной выправки было что-то отталкивающее.
переписанным заданием, причем тыкал пальцем в каждую тетрадь. Некоторые
мальчики, ничего не переписавшие, подсовывали ему старые тетради, но он
этого не замечал.
свое "служебное рвение" уже не на Овидия, а на свойства бора, хлора и
стронция. Ганс Герман Килиан удостоился похвалы за то, что знал, что
BaSO4, или тяжелый шпат, является распространеннейшим суррогатом свинцовых
белил. Да и вообще учитель благоволил к нему, как к будущему офицеру.
Ганно и Кай ровно ничего не знали, что и было соответствующим образом
отмечено в записной книжке доктора Мароцке.
немедленно угас. Правда, доктор Мароцке стал производить опыты; что-то
затрещало, откуда-то вырвались цветные пары... но все это - чтобы хоть
чем-нибудь заполнить остаток урока. Уже под самый конец он продиктовал
домашнее задание. Тут затрещал звонок. Вот и третий урок с плеч долой!
неудачей. Сейчас предстоял урок английского, которого никто не боялся и
который не сулил ничего, кроме забав и шалостей. Его вел кандидат
Модерзон, молодой филолог, в течение двух или трех недель, в порядке
испытания, преподававший в школе, или, как говорил Кай граф Мельн,
гастролировавший в надежде подписать ангажемент. Но на ангажемент у него
было мало надежды, - слишком уж весело проходили его уроки.
класс. На дворе сейчас никому не нужно было мерзнуть, так как дежурство в
коридоре уже перешло к г-ну Модерзону, а он не осмеливался выпроваживать
мальчиков во двор. Кроме того, надо было подготовиться к тому, чтобы
достойно его встретить.
Все болтали и смеялись, радуясь предстоящей комедии. Граф Мельн, подперев
голову руками, продолжал читать о Родерике Эшере, Ганно сидел тихо,
наблюдая за происходящим. Мальчики перекликались разными звериными и
птичьими голосами, кто-то пронзительно закукарекал; на задней скамейке
захрюкал Вассерфогель, точь-в-точь как свинья, причем никто не мог бы и
предположить, что эти звуки выходят из его глотки. На классной доске уже
красовалась какая-то косая рожица, нарисованная "рапсодом" Тиммом. Когда
г-н Модерзон вошел, ему, несмотря на все усилия, не удалось закрыть за
собой дверь, так как в щель была засунута здоровенная еловая шишка,
которую в конце концов извлек оттуда Адольф Тотенхаупт.
криво выставлявший вперед одно плечо, с кислым лицом и жидкой черной
бороденкой, явно пребывал в замешательстве, щурил свои блестящие глазки,
вздыхал, открывал рот, словно собираясь что-то сказать, но не находил
нужных слов. Сделав три шага от двери, он наступил на пистон -
первосортный пистон, - который разорвался с таким треском, словно это был
динамит. Г-н Модерзон вздрогнул, затем натянуто улыбнулся, стараясь
сделать вид, что ничего не случилось, и по привычке, скособочившись,
оперся рукой об одну из передних парт. Но эта его излюбленная поза была
заранее учтена: парту так основательно вымазали чернилами, что маленькая
неловкая рука учителя стала совсем черной. Он опять сделал вид, что ничего
не произошло, спрятал выпачканную руку за спину, прищурился и мягким,
слабым голосом заметил:
беспомощного, перекосившегося лица. Но хрюканье Вассерфогеля становилось
все громче и натуральнее, а об оконные стекла внезапно ударилась целая
пригоршня гороху, с треском отскочившего и шумно рассыпавшегося по полу.
поверил, - во всяком случае он, ни слова не говоря, поднялся на кафедру и
спросил классный журнал. Сделал он это не для угрозы, а просто потому, что
хоть и дал уже пять или шесть уроков в этом классе, но почти ни одной
фамилии не запомнил и всякий раз вызывал к доске наугад, по списку.
стихотворение...
месте и с необыкновенной ловкостью обстреливал класс горохом.
под кукареканье, гогот, хрюканье и стук подтвердил, что Вассерфогель умер.
рот и, раскрыв журнал, ткнул указательным пальцем своей маленькой,
неловкой руки в первую попавшуюся фамилию.
Мельн, и класс с гиканьем подтвердил его слова.
воскликнул:
будете смеяться, поставлю вам дурной балл за поведение.
негромко фыркнуть, после чего он уже не мог удержаться от смеха. Эта шутка
показалась ему очень остроумной, особенно же насмешливым было его "к
сожалению!" Но когда г-н Модерзон его окликнул, он сразу затих и стал
хмуро смотреть на кандидата. В эту минуту он как-то особенно отчетливо
видел его, видел каждый волос его жидкой бороденки, сквозь которую
просвечивала кожа, его блестящие карие, безнадежно-унылые глаза; видел на
его маленьких, неловких руках по две пары манжет - такое впечатление
создавалось оттого, что рукава сорочки были одинаковой длины и ширины с
пристегнутыми манжетами, - видел всю его жалкую, понурую фигуру. Видел и
то, что творилось в душе учителя. Ганно Будденброк был, кажется,
единственным, чью фамилию запомнил г-н Модерзон, и это служило для
злополучного кандидата поводом то и дело призывать его к порядку,
назначать ему штрафные работы - словом, всячески его тиранить.
других, и пользовался смиреньем Ганно для того, чтобы непрерывно давать
ему почувствовать свой авторитет, который он не смел проявлять в отношении
других - шумливых и дерзких.
думал Ганно. - Я не травлю вас, не издеваюсь над вами, кандидат Модерзон,
потому что считаю это грубым, безобразным, пошлым. А чем вы платите мне?
Но так было и так будет всегда и везде. - При этой мысли страх и
отвращенье вновь овладели душой Ганно. - И, на беду, я еще насквозь вижу
вас!.."
напротив, сам вызвался прочитать английские стихи. Речь шла о
стихотворении под названием "The monkey", жалких, ребяческих стишках,
которые должны были учить эти молодые люди, в большинстве своем уже
помышлявшие о мореплавании, о коммерции, о серьезной работе:
Модерзон хоть и сидел напротив, но с ним можно было не церемониться. Шум
между тем еще усилился. Одни шаркали ногами по пыльному полу, другие
кукарекали, хрюкали, горох так и летал по классу. Разнузданность уже не
знала границ. В этих пятнадцати-шестнадцатилетних юношах проснулись все
дикие инстинкты их возраста. Теперь уже по рукам стали ходить непристойные
рисунки, вызывавшие громкий смех.
прислушался. Произошло что-то даже умилительное: откуда-то с задних
скамеек понеслись тонкие, кристально чистые звуки, нежно, сладостно и
проникновенно зазвеневшие во внезапно наступившей тишине. Кто-то принес в
класс часы с репетиром, и вот среди английского урока они заиграли: "Ты со
мной, у сердца моего". Но едва смолкла нежная мелодия, как случилось нечто
страшное, жестокое, неожиданное, всех заставившее оцепенеть, точно гром,
грянувший среди ясного неба.
рыкающее чудовище, в мгновенье ока очутившееся возле кафедры. То был
Господь Бог!
кафедры, на ходу обтирая сиденье носовым платком. Мальчики прикусили языки
и вскочили все как один; они вытянули руки по швам, встали на носки,
склонив головы в приступе неистового раболепства. В классе воцарилась
мертвая тишина. Кто-то вздохнул, не выдержав такого напряжения... Затем
все опять смолкло.
колонны, поднял руки в грязных, похожих на воронки, манжетах и, растопырив
пальцы, внезапно опустил их, словно собираясь взять полный аккорд.
директору, и тот уселся возле кафедры.
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Круз Андрей
Круз Андрей
Распопов Дмитрий
Ибсен Генрик