Чтение 137–й страницы книги ~Двадцатые годы~

- То есть как это?
Вместо ответа Слава обратился к Заузолкову:
- Брюхатовская домина совсем никуда не годится?
- Как сказать... - Заузолков догадался, куда клонит Ознобишин. - Остов
есть, но из чего стены ставить, печи складывать? Ни леса, ни кирпича...
- Амбары какие-нибудь, сараи найдутся?
Заузолков почесал карандашиком в волосах.
- Вижу, куда ты клонишь, товарищ Ознобишин. Ну, найдем один-два амбара,
а кому строить?
- Нам, комсомольцам! - воскликнул Слава. - Панков будет строить, ему
народный дом нужнее всего.
Ушел разговор от Федоровых...
Снова пошли в усадьбу Брюхатовых. Фундамент не пострадал. Стены кое-где
лежат, а где и стоят. Балки провисли...
- Ох, и задал ты нам задачку, товарищ Ознобишин, - пожаловался
Заузолков. - Как, Панков, осилишь?
Панков озадачен, но ведь самолюбие тоже не скинешь со счетов?
Вернулись обратно в исполком, собрал Заузолков президиум, позвали
комсомольцев, прикидывали, судили, рядили, вчера еще никому в голову не
приходило восстанавливать разрушенный дом, но стоило подбросить людям идею,
как они загорелись, принялись спорить, считать, мечтать... Невозможное
становилось возможным.
Трое суток провели Ознобишин и Ушаков в Колпне, а на четвертые
выяснилось, что нужно возвращаться в Малоархангельск. Требуется решение
уездного исполкома, одобрение отдела народного образования, согласие
финотдела...
Со сметой, с ходатайством волисполкома собрались Ушаков и Ознобишин
домой.
- Отправлю вас к вечеру, скорее доберетесь по холодку, - решил
Заузолков. - Пошлю с вами Панкова, пусть тоже похлопочет.
- Я же на лошади, - напомнил Слава.
- Лошадь отправим обратно с оказией, - сказал Заузолков. - Дам свою
пролетку, на ней Панков и вернется.
Пролетку, запряженную парой лошадок, подали задолго до захода солнца, а
отъезд затянулся, что-то не было еще решено, что-то не договорено, отъехали
уже в сумерках, кучер, молодой, веселый, уверенный, утешил седоков:
- Домчу еще до полуночи, спать будете в своих постелях!
Проехали верст шесть-семь. Стемнело. Кучер шутил не переставая.
Панков его хорошо знал, двадцати пяти ему нет, а успел и в дезертирах
побывать, и на фронте, женат, двое ребятишек, любит возить начальство,
жалованья ему не платят, но он надеется на поблажки по налогу...
- Что тебя из дому гонит, Николай? - спросил Панков больше для гостей,
чем для себя.
- Ндрав такой! - весело, хоть и без особой ясности, объяснил Николай. -
Знакомства люблю заводить.
Ехали полем, с одной стороны тянулись овсы, с другой - подсолнухи, в
стороне синел лес.
- Семечек хотите? - спросил Николай, придерживая лошадей. - Эвон какие
подсолнухи!
Можно бы, конечно, пощелкать семечки, две-три головки никому не убыток,
но положение обязывало отказаться.
- Нет уж, не надо...
Проехали еще с полверсты.
Николай остановил лошадей.
- А я все же наломаю подсолнухов, - сказал он, соскакивая с козел.
- Да не надо! - крикнул Ушаков.
Но Николай уже скрылся, слышно было, как трещат стебли.
- Неудобно, - пробурчал Слава. - Увидит кто...
Панков согласен с Ознобишиным, не в убытке дело.
- Пойду позову...
Выпрыгнул из пролетки, побежал следом за Николаем.
Хоть и вызвездило, все равно ничего не видно.
- Только время теряем, - заметил Слава с досадой.
И вдруг - выстрел!
Откуда бы это?
Еще!
Стреляют...
Панков побежал обратно, перескочил канаву...
Ушаков перегнулся через козлы, схватил вожжи и погнал лошадей.
- Н-но!
Сам потом не мог объяснить, испугался ли он или его подтолкнула
предусмотрительность.
Лошади понесли.
- А Панков? - крикнул Слава Ушакову.
Панков на ходу вскочил в пролетку. А со стороны подсолнечников -
выстрелы. Один, другой, третий...
- Где Николай? - Слава схватил Ушакова за плечо. - Стой!
- Гони! - заорал Панков. - Гони!
- Да ты что, очумел? - закричал Слава. - Николай-то остался...
- Ничего, не пропадет, - пробормотал Панков, переводя дыхание, - на
своем поле не заблудится.
- На своем?
- Ну, на нашем, на колпнянском.
- А если убьют?
- Не убьют, - зло сказал Панков. - За две хворостины не убьют. Дадут по
затылку в крайнем случае. Сам виноват, не мы его, а он звал за
подсолнухами...
Отнял вожжи у Ушакова и погнал лошадей.
Слава не соглашался с Панковым, но тот так свирепо гнал лошадей и так
свирепо молчал, что с ним было лучше не связываться.
Выстрелы стихли, лошади пошли ровнее, и летняя безмятежная ночь
вступила в свои права.
- Нет, я не согласен, - сказал Слава. - Может быть, повернуть?
- На-кась, выкуси, - буркнул в темноте Панков, и было непонятно, что
именно он предлагал выкусить. - Лучше было бы, если б вас перестреляли?
Изумление прозвучало в голосе Ушакова:
- А ты думаешь...
- Ничего я не думаю, - уже спокойнее отозвался Панков. - Черт-те кто
там стрелял, может, и вправду стерег подсолнухи, а может, и нарочно ждал,
чтобы полезли мы за подсолнухами.

29

Вспоминая о Колпне, Слава упрекал себя за то, что взял в подарок
книжку, узнай о подарке Панков, он вполне бы мог вообразить, что именно
книжка и побудила Славу сохранить Федоровым дом.
Слава показал книжку в укомоле. Железнов обнаружил полное равнодушие, а
вот Ушакову стихи понравились. "Такие же трогательные, как некоторые
романсы", - сказал он.
Отчасти вроде наставления Фране Слава выразительно прочел:

Лучшая девушка дать не может
Больше того, что есть у нее.

- Как, как? - воскликнула Франя. - Дай мне это переписать!
И вдруг книжка пропала!
Слава вернулся вечером домой и перед сном хотел почитать стихи.
Протянул руку за книжкой и не нашел. Поднял с подушки голову - книжки нет.
Куда она запропастилась? Вскочил с кровати... Нету! Перерыл все на столе.
Нет!
Лежал и злился, дождался утра, отправился к Фране.
- Ты у меня взяла "Жемчуга"?
- А я и не знала, что у тебя есть жемчуга!
- Книжку, книжку, не остри, помнишь, я тебе читал?
- Не нужны мне от тебя ни жемчуга, ни бриллианты!
Обидно, что книжка исчезла, но прошло несколько дней, и Слава
примирился с пропажей.
И тут в укомол поднялся Селиверстов и передал Ознобишину, что его
разыскивает Семин.
Слава позвонил:
- Ты чего, Василий Тихонович?
- Зайди к нам...
Вызов не удивил Славу, время было еще тревожное, то тут, то там
происходили события, требовавшие вмешательства следственных и карательных
органов, возникали обстоятельства, при которых Семину приходилось иногда
обращаться к Ознобишину.
Уездная Чрезвычайная комиссия помещалась в маленьком кирпичном
особнячке, и особнячок этот мрачных ассоциаций у жителей города не вызывал,
заподозренных в серьезных преступлениях отправляли в Орел, а местная ЧК
преимущественно занималась сбором всякой информации, скромные масштабы ее
деятельности огорчали Семина, и при первой возможности он старался проявить
себя во всем блеске.
У входа в особнячок сидел солдат и щелкал от скуки семечки. Ознобишина
он знал и пропустил, даже не выписав ему пропуск.
- Ну вот я, - сказал Слава Семину. - Пришел.
- Я вызывал тебя, - поправил его Семин.
- То есть просил зайти, - поправил его Слава.
- Я вызывал тебя, - повторил Семин.
Он вступал в игру, потому что Семину нравилось играть роль следователя,