и прислуга-мастерица на все руки, - больше ему ничего от нее не было
нужно, и ничем больше она ему и не была; казалось, он ждет от нее забот
и услуг, которые она обязана оказывать ему по долгу службы. Аннета, как
и он, находила это естественным. Он благодарил ее небрежно, только из
учтивости. Скорее она безмолвно благодарила его за то, что он нуждался в
ней.
он нравится. Если человек любит вас ради вас, нельзя не быть ему призна-
тельным. Но как лелеет женщина того, кто любит ее ради себя! Он думает
только о себе; не отдаваясь сам, он берет вас и проглатывает - вы приш-
лись ему по вкусу...
тоте; он был приветлив, нежен, обаятелен; он позволял жалеть и холить
себя; он благоволил выражать свои желания, которые она торопилась испол-
нить, если - только не угадывала и не выполняла их раньше; она спуска-
лась и поднималась по лестнице раз десять в день, чтобы купить ему
апельсинов, газеты, какую-нибудь понадобившуюся ему вещь или отнести на
вокзал спешное письмо. Если она видела, вернувшись после недолгого от-
сутствия, что он полон нетерпения и выговаривает ей за опоздание, это
было ей щедрой наградой. Если он садился возле нее в сумерки на балконе,
печальный, подавленный, и приникал к ней так, будто хотел согреться у ее
ног, и вдруг начинал плакать, Аннета, уронив работу, клала голову взрос-
лого младенца себе на плечо... А наплакавшись всласть (как хорошо, что
этот человек, не стыдясь, разрешает отирать себе слезы!), Франц начинал
говорить. Он облегчал сердце, поверял Аннете свои тайные муки, начиная
от пережитых в детстве - о них он не решался рассказать все даже Жермену
- и кончая последней раной, кровоточившей и днем и ночью: теперь он ви-
нил себя в том, что мало бывал с другом во время его болезни, что недос-
таточно любил его и не сумел это скрыть... Она слушала так внима-
тельно!.. Ему становилось легче от одного прикосновения нежной женской
щеки к его голове, от ласкающих звуков ее голоса, от сладостных слов
сострадания, которые она осторожно вкрапливала в его жалобу. И он испо-
ведовался в том, чего никогда еще не смел высказать вслух. Она не удив-
лялась. Она принимала без возмущения, как будто сама уже все это пережи-
ла, ничем не прикрашенный рассказ о его душевной жизни, все его призна-
ния, подчас непристойные, прегрешения против нравственности, которые,
быть может, оттолкнули бы ее, если бы она прочла о них в книге. Она слу-
шала его, как на исповеди, тайна которой священна; тот, кто слушает,
очищен божественной любовью - милосердием: ни загрязнить, ни разгневать
его эти признания не могут; он причастен к слабостям человеческой приро-
ды; слабость того, кто исповедуется, - это его слабость; жалея его, он
принимает вину на себя. И теперь, омыв ему ноги своими руками, он любит
его еще сильнее.
ное безразличие, то предавался внезапно нахлынувшему отчаянию, которое,
казалось, хватало его за глотку и душило (по ночам, уткнувшись в подуш-
ку, он задыхался от рыданий, и Аннета не раз прибегала из соседней ком-
наты утешать его), а затем наступила разрядка... Сначала болезненное из-
неможение и тихие слезы - как небо на перевале между зимой и весной, не-
подвижное и утомленное, с задернутым пеленою солнцем и неслышными дождя-
ми... Потом стыдливое пробуждение и восстановление сил: больной стесня-
ется выздоравливать и хотел бы утаить от посторонних глаз дерзкую ра-
дость возврата к жизни; долгие разговоры вполголоса часами, когда сердце
стремится излить на кого-нибудь волну обновленной жизни, но признается в
этом шепотом верному другу...
мертвых листьев, под сухими кустами выглядывают первые фиалки и в горах
уже робко крадется весна, между тем как озябшая долина еще дремлет в
густой сини туманов и сумрака. Франц медленно шел, опираясь на руку Ан-
неты. Оба думали о друге. Он был с ними. Он как будто ждал, когда они
встретятся, чтобы быть с каждым из них. Каждый чувствовал его в другом.
Но когда они оставались один на один с самим собой, Жермен отступал
вдаль; его незримое присутствие ощущалось, как далекая тень. Франц во
время этих прогулок жался поближе к Аннете, чтобы снова найти Жермена.
Из страха потерять руку ушедшего, он цеплялся за руку той, которая оста-
лась на земле. Теперь он был щедр на тепло и ласку, а врожденное обаяние
его благородной натуры придавало им особую прелесть. Он дорожил Аннетой
и старался выказать ей это; он уже не мог без нее обходиться. Аннету это
трогало, однако она не заблуждалась. Она была француженка и умела разби-
раться в" людях, даже когда относилась к ним пристрастно. Но француженка
- это женщина, а женщина меньше всего понимает (потому что не хочет по-
нимать) самое себя.
были поглощены продолжительной агонией Жермена, требовательной скорбью
Франца. Три долгих месяца она была этим занята всецело; уйти от этого
было бы бесчеловечно (этим по крайней мере она успокаивала свою со-
весть). Но теперь уже долг не удерживал ее здесь. Он призывал ее туда,
на противоположный берег... Сын смотрел на нее с укоризной... Мысль о
нем никогда не покидала ее. День ее был наполнен другими заботами, но не
было ночи, когда бы она не думала о нем и не казнилась. Ее мучила мысль
о грозивших ему опасностях. После налета авиации тридцатого января она
чуть было не уехала к нему. Они почти не писали друг другу, а в редких
письмах скупились на проявления нежности. Это объяснялось и недосугом и
какой-то скованностью, проистекавшей от тайной неловкости: вдали от сына
Аннета чувствовала свою вину перед ним, но ей не хотелось признаться се-
бе в этом, - свою принужденность она приписывала тому, что он виноват
перед ней. А он не прощал ей последней встречи, обидных слов недоверия,
прозвучавших для него, как пощечина. По ночам, перебирая еще раз подроб-
ности всей сцены, он в ярости кусал подушку. Но, уж разумеется, он ско-
рее согласился бы умереть, чем выдать себя хотя бы намеком. В письмах к
матери, холодных, гордых, сухих, он силился показать ей, что она его ни-
сколько не интересует. И, что хуже всего, Аннета, отвлеченная более важ-
ными заботами, казалось, не обращала на это внимания! В ответ на его
письма она набрасывала несколько беглых, ничего не говорящих строк. А
тут еще шалости почты. Ее новогоднее поздравление пробыло в пути две не-
дели. А резкий приступ болей у Жермена, целые сутки поглощавший все силы
и чувства Аннеты, изгладил из ее памяти дату рождения сына. И Марк, как
он ни щеголял своим презрением к телячьим нежностям, чуть не заплакал!
Он быстро справился с подступившими слезами, но они жгли его, и он сам
не мог бы сказать, говорит ли в нем разочарование, обида или другое
чувство, в котором обида-то и не позволяет ему сознаться. От Аннеты все
это было скрыто. Когда она заметила свою оплошность, ей стало больно, но
она не сочла нужным признаться в этом сыну... Ведь он (еще одно доказа-
тельство его равнодушия к ней!), по-видимому, не очень-то этим огорчил-
ся!.. Ах, если бы он был общительным и нежным, как Франц!.. Несмотря на
разницу в возрасте, она часто сравнивала их. Франца ей хотелось считать
своим сыном. Этим она оправдывала привязанность, которой отдала все си-
лы, даже ту долю, что должна была бы принадлежать Марку. Но это оправда-
ние было надуманным: Аннета плутовала в игре. Повинуясь спасительному
инстинкту, к несчастью, пришедшему на выручку с запозданием, она корила
себя за то, что слишком много думала о горе, которое причинит ей разлу-
ка. Однако демон женского сердца умеет найти для себя лазейку. Он шептал
ей на ухо, что, оставшись, она раскаивалась бы в том, что не уехала, а
уехав - в том, что не осталась. Но раз она не остается, то уж она даст
волю своему тайному чувству. Подавляешь в себе желание, в котором не хо-
чешь признаться, чтобы затем без стеснения взять свое.
рила об отъезде, он встал на дыбы. Он и слышать не хотел о том, что у
нее есть какие-то другие обязанности. Он почувствовал себя оскорбленным.
Присутствие Аннеты сделалось для Франца привычным и необходимым. Он едва
не обезумел при мысли, что лишится ее. Аннета, ничуть не рассерженная
этими требованиями, вылившимися из самого сердца, втайне даже польщенная
властностью Франца, сопротивлялась не очень стойко. Она оттягивала со
дня на день окончательное решение. Франц коварно прятал от нее газеты, и
Аннета забывала их требовать. Восьмого и одиннадцатого марта Париж снова
подвергся разрушительным воздушным налетам; Франц, знавший о них, решил
ничего не говорить Аннете. Он уверил ее, что отсутствие известий объяс-
няется тем, что франко-швейцарскую границу закрыли на первую половину
марта. Но со стороны Аннеты было непростительно, что она не искала дру-
гих объяснений. И она была за это наказана. Двадцать второго марта ее
как громом поразили два сообщения. В газетах она прочла о взрыве в Кур-
тиле и налете немецкой авиации на Париж. А из письма Сильвии, бывшего в
пути десять дней, узнала об аресте Питана.
лечен к ответу за нее, за бегство Франца. В то время участие в таком де-
ле могло быть истолковано как государственная измена. Что произошло за
последние десять дней - с тех пор как было отправлено письмо? В те дни
жестокой диктатуры, особенно жестокой ввиду близости врага, суд карал
быстро: сделавшись лишь орудием мести, он не церемонился с законом...
Аннета давно не проявляла интереса к политике. Ради двух человек она за-
была обо всем на свете. Теперь это казалось ей преступлением...
в Париж, она сама идет навстречу той же опасности, которая грозила Пита-
ну. Но Аннета страшилась не столько этой опасности, сколько мысли, что
она предала Питана, который может подумать, будто она увиливает от своей
доли ответственности. Теперь уж никаких промедлений! Немцы наступают и
со дня на день могут отрезать дорогу на Париж. Если над ее сыном, над ее
родными нависла угроза, то место ее подле них.
Василенко Иван
Адамов Григорий
Перумов Ник
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Контровский Владимир