кутая плечи в дорожный вотол, на стремнину прущей полно в подмываемых
берегах весенней влаги, дивясь силе реки, гадая, так ли, с тем же
удивлением озирали волжские берега отец и дед, первый-то раз? И не заметил
сперва отрока, остановившегося вблизь, опершись, как и он, о дощатый
набой, за которым тугими масляными струями ярилась, завивалась белыми
барашками синяя взволнованная вода. Не сразу и понял Иван, что отрок сей -
это и есть княжич Василий, будущий великий князь московский, и надобно,
верно, заговорить с ним. Дак - не о чем! Хоть и хочется заговорить (уже не
от материных наставлений, а самому пала жалость в ум погордиться чем али
указать на что юному княжичу). Да пока гадал да мечтал, не заметил беды.
Отрок, спасибо, крикнул ему звонко:
судна. Нижняя райна прошла у него над самою головой.
и не так, как мечталось.
превосходства. Его, видно, позабавили смущение и растерянность незнакомого
молодого московского воина.
совсем уж серым недотепою перед отроком-княжичем, добавил: - У меня батя
покойный много ездил! С покойным Алексием был в Киеве, спасал владыку... -
сказал - и поперхнулся Иван. Не знал, дале говорить али дождать
вопрошания?
(и не только готовно, но и с радостью) всякий и всегда, вопросил княжич.
страхом: а не ведает ли княжич о том, давнем, убийстве Хвоста?
пытался вспомнить.
И дедушко наш тоже... - И, уже с отчаянием, сникая голосом, теряя нить
разговора, домолвил: - А прадедушка наш, Федор Михалкич, грамоту на
Переяслав князю Даниле привез... С того ся и прозываем Федоровы!
него, при прадедах! И ничего он не ведал, ни о какой грамоте, батя,
кажись, и не баял о том!
вторично.
сам ведал о грамоте той. Но - слово за слово - к счастью, никто не
торопил, не звал, начал сказывать.
волжской воды, и тянулись, медленно проходили мимо далекие зеленые берега.
Пустыня! Редко мелькнут тесовые кровли недавно восстановленных хором.
После татарских упорных погромов испуганные нижегородские русичи не
рисковали, как прежде, вылезать на глядень, хоронились в лесах, по-за
топями, на малых реках. И все-таки тутошняя жизнь упорно пробивалась
сквозь все преграды, укреплялась и лезла, неодолимо превращая татарскую
реку Итиль в русскую Волгу...
оправиться и найти верные слова, лишенные хвастовства (ведь не сам, не
отец даже - дедушка отцов!), но и той избегнуть противной, унижающей и
унизительной скороговорки, с которой торопятся иные перед властным лицом,
боярином, князем ли, умалиться уже и до неуваженья к пращурам своим.
(Противное свойство, выродившееся в последующее: <Мы ста сермяжные!>)
Саныч... Не, што я! Андрей Ярославич, должно... Не! Саныч! Брат старшой
князю Даниле... Словом, хотел под себя забрать, выморочно дак! А Иван-то
Митрич умирал и дяде Даниле отписал свой удел. Нашему деду и вручил перед
смертью грамоту - скачи, мол! Он и поскакал. В ночь. Кажись, имали ево,
дак утек! А на Москвы долго в терем княжой еще не пускали, уже Вельяминов
помог, Протасий... С того и рать послали москвичи к Переславлю! Передолили
Андрея, словом... Дак ищо в пору ту, кажись, Акинф Великий под Переслав
подступал, уже было передались ему! Дак деда опять с грамотою пробирался в
город, весть давал. С того и Акинфа разбили, голову подняли на копье! А
наш дедушко той поры на Москву перешел жить, ко князю Даниле...
рослого молодца. В иное время, быть может, и внимания бы не обратил -
кметь и кметь! Но тут, на роковом пути в чужую, страшную Орду, к чужому
хану, - и не в одиннадцать летов можно бы было оробеть! Когда сама
встревоженная душа искала невольно, к чему и к кому прилепиться, - рассказ
незнакомого воина звучал иной, доселе непонятной Василию мудростью. Быть
может, и его спасет, оградит, заслонит от случайной стрелы татарской или
гибельного сабельного замаха (или хоть грамоту передаст в руки далекого
родителя, оставшего там, на Москве!) такой вот (да и не этот ли самый!)
простой ратник? Ежели и сам престол наш, государей московских, когда-то
решился мужеством простого ратника переяславского, не пожелавшего изменить
прадедушке Даниилу!
великокняжеского престола, - даже придвинулся ко кметю, почти вплоть,
ощущая идущую от того силу и тепло стройного, ладно сработанного тела.
- И сын нарожден! Будет кому, ежели что, ежели какая судьба, отомстить за
отца!
рукав, вопросил княжич.
как и батя, как и мы все... - И замолк, и не знал, сказывать ли теперь,
как батюшка спасал покойного владыку Алексия и как погиб в ратном споре с
Литвой. Не прозвучал бы его новый рассказ зряшною выхвалой.
посмотрев на Ивана и кивнувши ему дружески головой, убежал вприпрыжку в
беседку, откуда укоризненно уже выглядывал сенной боярин, приставленный
ежечасно охранять княжича от всякой дорожной беды, а такожде и знакомств,
невместных сыну великого князя московского, к которым тем паче склонны все
отроки в его-то возрасте любопытства и первого знакомства с жизнью! Слава
Христу, кметь, кажись, не бражник, не тавлейник, худому чему не научит
княжича, а все ж таки опас поиметь стоило...
почти не встречался, и познакомиться ближе им довелось уже только в Орде,
когда после долгих и увертливых торгов, споров-перекоров, хитрых подходов
с непременною раздачей <поминок> направо и налево, в которых юных княжич
не мог понять ровно ничего, прояснело наконец, что дарами и серебром
великим одолевает все-таки, одолела уже Москва! И за сказочную цену в
восемь тыщ серебра (о чем бояре, скакавшие туда и назад по пыльным,
прихотливо извитым ордынским степным дорогам, все лето сговаривали с
далеким батюшкою) Тохтамыш оставляет владимирское княжение по-прежнему за
Москвой, за великим князем Дмитрием.
томительной силой потянуло на родину - так потянуло, что глядеть в молодой
жестокий лик нового хана стало Василию совсем уж невмоготу и обрыдли
бесконечные приемы с бараниной и непременным питьем кумыса, бесконечные
степные охоты-облавы, что радовали и развлекали его попервости, - к осени
выявилась, приблизила новая беда, горчайшая и тяжелейшая первой: великий
хан Тохтамыш порешил оставить княжича Василия наряду с тверским княжичем
Александром и суздальскими князьями Дмитриевичами у себя при дворе в
вечных заложниках, как поступали очень часто повелители земель восточных,
но как совсем не водилось допрежь того на Руси, ниже и при хане Узбеке. Не
жили русские княжичи яко заложники от своих отцов при дворе ордынском!
исполниться пятьдесят лет. Много это или мало? Как поглядеть! По жизни
смотря! По успешливости ее или же неуспехам. В успешной, ладно построенной
жизни, поди, и немного совсем! Не то в жизни, исполненной поражений и
неудач. Начинать заново в пятьдесят - трудно!
шатания в митрополии, не изгнанье Киприана и прочая, и прочая, навряд и
решился бы князь Михайло порушить прежний договор с московским князем
Дмитрием и устремиться в Орду, дабы вновь добиваться ускользающего и,
похоже, вовсе ускользнувшего от тверской княжеской династии великого
княжения владимирского!
потом по всему княжению, вовсе истощив тверскую казну, не решился Михайло
повезти с собой наследника, княжича Ивана. Забрал второго, Александра,
Сашу, и - как в воду глядел! Сына, слава Богу, второго, не первого,
пришлось-таки оставить в Орде.
причуды нового хана, подчас не желавшего понимать самое очевидное, обрыдла
крысиная возня подкупов, полуизмен, доносов (при Мамае и то не было того,
вернее - не так лезло в очи!). Обрыдло, что все эти степные эмиры и беки,
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей