Тем, что он - злодеяние? Что значит слово "злодеяние"? Совесть моя
спокойна. Конечно, сделано уголовное преступление; конечно, нарушена буква
закона и пролита кровь, ну и возьмите за букву закона мою голову... и
довольно! Конечно, в таком случае даже многие благодетели человечества, не
наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы были быть казнены
при самых первых своих шагах. Но те люди вынесли свои шаги, и потому они
правы, а я не вынес и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот
шаг".
вынес его и сделал явку с повинною.
тогда над рекой и предпочел явку с повинною? Неужели такая сила в этом
желании жить и так трудно одолеть его? Одолел же Свидригайлов, боявшийся
смерти?
когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях
своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть
предвестником будущего перелома в жизни его, будущего воскресения его,
будущего нового взгляда на жизнь.
ему было порвать и через которую он опять-таки был не в силах перешагнуть
(за слабостию и ничтожностию). Он смотрел на каторжных товарищей своих и
удивлялся: как тоже все они любили жизнь, как они дорожили ею! Именно ему
показалось, что в остроге ее еще более любят и ценят, и более дорожат ею,
чем на свободе. Каких страшных мук и истязаний не перенесли иные из них,
например бродяги! Неужели уж столько может для них значить один
какой-нибудь луч солнца, дремучий лес, где-нибудь в неведомой глуши
холодный ключ, отмеченный еще с третьего года и о свидании с которым
бродяга мечтает, как о свидании с любовницей, видит его во сне, зеленую
травку кругом его, поющую птичку в кусте? Всматриваясь дальше, он видел
примеры, еще более необъяснимые.
и не хотел совсем замечать. Он жил, как-то опустив глаза: ему омерзительно
и невыносимо было смотреть. Но под конец многое стало удивлять его, и он,
как-то поневоле, стал замечать то, чего прежде и не подозревал. Вообще же и
наиболее стала удивлять его та страшная, та непроходимая пропасть, которая
лежала между ним и всем этим людом. Казалось, он и они были разных наций.
Он и они смотрели друг на друга недоверчиво и неприязненно. Он знал и
понимал общие причины такого разъединения; но никогда не допускал он
прежде, чтоб эти причины были на самом деле так глубоки и сильны. В остроге
были тоже ссыльные поляки, политические преступники. Те просто считали весь
этот люд за невежд и холопов и презирали их свысока; но Раскольников не мог
так смотреть: он ясно видел, что эти невежды во многом гораздо умнее этих
самых поляков. Были тут и русские, тоже слишком презиравшие этот народ, -
один бывший офицер и два семинариста; Раскольников ясно замечал и их
ошибку.
ненавидеть - почему? Он не знал того. Презирали его, смеялись над ним,
смеялись над его преступлением те, которые были гораздо его преступнее.
барское вовсе дело.
своей казармой. Он ходил в церковь молиться вместе с другими. Из-за чего,
он и сам не знал того, - произошла однажды ссора; все разом напали на него
с остервенением.
надо.
как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился было на
него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча:
бровь его не шевельнулась, ни одна черта его лица не дрогнула. Конвойный
успел вовремя стать между ним и убийцей - не то пролилась бы кровь.
Соню? Она у них не заискивала; встречали они ее редко, иногда только на
работах, когда она приходила на одну минутку, чтобы повидать его. А между
тем все уже знали ее, знали и то, что она за ним последовала, знали, как
она живет, где живет. Денег она им не давала, особенных услуг не оказывала.
Раз только, на рождестве, принесла она на весь острог подаяние: пирогов и
калачей. Но мало-помалу между ними и Соней завязались некоторые более
близкие отношения: она писала им письма к их родным и отправляла их на
почту. Их родственники и родственницы, приезжавшие в город, оставляли, по
указанию их, в руках Сони вещи для них и даже деньги. Жены их и любовницы
знали ее и ходили к ней. И когда она являлась на работах, приходя к
Раскольникову, или встречалась с партией арестантов, идущих на работы, -
все снимали шапки, все кланялись: "Матушка, Софья Семеновна, мать ты наша,
нежная, болезная!" - говорили эти грубые, клейменые каторжные этому
маленькому и худенькому созданию. Она улыбалась и откланивалась, и все они
любили, когда она им улыбалась. Они любили даже ее походку, оборачивались
посмотреть ей вслед, как она идет, и хвалили ее; хвалили ее даже за то, что
она такая маленькая, даже уж не знали, за что похвалить. К ней даже ходили
лечиться.
он припомнил свои сны, когда еще лежал в жару и в бреду. Ему грезилось в
болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и
невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были
погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то
новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти
существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя,
становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди
не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали
зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих
научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения,
целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не
понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина,
и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не
знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что
добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга
в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но
армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались,
воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг
друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего
зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые
обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои
поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди
сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не
расставаться, - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем
сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и
резались. Начались пожары, начался голод. Все и вс° погибало. Язва росла и
подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько
человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род
людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал
этих людей, никто не слыхал их слова и голоса.
мучительно отзывается в его воспоминаниях, что так долго не проходит
впечатление этих горячешных грез. Шла уже вторая неделя после Святой;
стояли теплые, ясные, весенние дни; в арестантской палате отворили окна
(решетчатые, под которыми ходил часовой). Соня, во все время болезни его,
могла только два раза его навестить в палате; каждый раз надо было
испрашивать разрешения, а это было трудно. Но она часто приходила на
госпитальный двор, под окна, особенно под вечер, а иногда так только, чтобы
постоять на дворе минутку и хоть издали посмотреть на окна палаты. Однажды,
под вечер, уже совсем почти выздоровевший Раскольников заснул; проснувшись,
он нечаянно подошел к окну и вдруг увидел вдали, у госпитальных ворот,
Соню. Она стояла и как бы чего-то ждала. Что-то как бы пронзило в ту минуту
его сердце; он вздрогнул и поскорее отошел от окна. В следующий день Соня
не приходила, на третий день тоже; он заметил, что ждет ее с беспокойством.
Наконец его выписали. Придя в острог, он узнал от арестантов, что Софья
Семеновна заболела, лежит дома и никуда не выходит.
болезнь ее не опасна. Узнав в свою очередь, что он об ней так тоскует и
заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла
его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она
скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу. Когда он читал эту
записку, сердце его сильно и больно билось.