Чтение 138–й страницы книги ~Наваждение~

девушку за талию, она же склонила голову ему на плечо.

Щеки Элистэ покрылись румянцем.

- Дядюшка, это не смешно! - воскликнула она. - И даже несправедливо!
Мне это не нравится.

Молчание.

Неслышный ветерок всколыхнул крохотные ветви, и малюсенькие лепестки
дождем осыпались на волосы девушки. Молодой человек смахнул их, и девушка
наградила его улыбкой.

- Дядюшка, я вам доверилась, а вы надо мной издеваетесь. Как вам не
стыдно! Как вы могли?!

Молчание.

Молодой человек поцеловал девушку в губы.

Элистэ вскочила На глазах у нее выступили слезы.

- Не хочу этого видеть! - закричала она. - Не желаю!

Ее переполняли злость и стыд. И как солнечный свет, пропущенный
сквозь линзу, так и все ее возмущение и решимость сфокусировались на
миниатюрной пасторальной сценке. Впервые упражнения, которыми она исправно
занималась все эти дни, обрели для нее реальный смысл - они научили ее,
что такое полное неприятие и как его добиться.

Деревца, цветы и кукольные фигурки исчезли в мгновение ока.

- Ну и ну! - сказал Кинц. - Какие страсти, дитя мое.

Она ошеломленно поглядела на пустой коврик, подняла взгляд на Кинца и
вновь посмотрела вниз.

- И это сделала я?

- Воистину ты, моя дорогая, и еще как успешно Поздравляю! Я горжусь
моей красавицей племянницей. - Элистэ продолжала во все глаза смотреть на
дядюшку Кинца, и его восторги уступили место замешательству. - Дитя мое,
ты не гневаешься? Я уже сожалею, что прибегнул к такому недостойному
приему. Ты прощаешь своего старого дядюшку?

- Ну, конечно. О чем говорить! Но наваждение - оно и вправду исчезло
по моей воле? Это не вы его уничтожили?

- Разумеется, нет. Разве тебе самой ничто не подсказывает?

- Нет... то есть, может быть... не уверена...

- Недостает уверенности и самоконтроля, но ежедневные упражнения
разовьют и то и другое. Ты ведь продолжишь упражнения, дорогая моя?
Теперь, когда убедилась, что дело того стоит?

- Убедиться-то убедилась, но радости от этого мало. Убедиться, что
наваждения - всего лишь тени, узнать, что мысль, простое усилие сознания
способны их уничтожить... Чары наполовину утратили для меня свою прелесть
и тайну.

- Увы, дитя мое, это печальная правда. Такова плата за знание. И все
же натренированный разум надежно защищает от наваждений. Я хочу быть
уверенным, что разум моей племянницы недоступен внушениям.

- Я тоже, так что придется привыкнуть видеть вещи в их истинном
свете. Я продолжу упражнения, дядюшка.

- Отлично, моя дорогая. Полагаю, ты об этом не пожалеешь.

Дядюшка Кинц вскоре ушел - последнее время он ночами общался с
конными статуями в районе столичного Арсенала. Элистэ вернулась к себе,
смирившись с тем, что в очередной раз будет ужинать в одиночестве. Но тут
она ошиблась: Дреф вошел следом за ней. Она не видела его и не говорила с
ним уже двое суток - он все время где-то пропадал. Элистэ сразу поняла:
что-то произошла - вид у него был подавленный и усталый. Он был сам на
себя не похож.

- Дурные известия? - тревожно спросила она.

- Да. Вы лучше присядьте.

Она села. Судя по всему, дурные известия имели к ней самое прямое
отношение. С нарастающим беспокойством Элистэ следила, как он вынул из
кармана бумагу, развернул, разгладил и положил на стол.

- Полюбуйтесь. Вечером расклеили по всему городу.

Элистэ осторожно взяла бумагу и прочитала:

"Распоряжение Комитета Народного Благоденствия: НАГРАДА В СТО РЕККО
за сведения, которые помогут задержать..."

Это превзошло ее самые мрачные опасения. Два портрета, два врага
народа, два имени: бывший Возвышенный Кинц во Дерриваль, бывшая
Возвышенная Элистэ во Дерриваль. Описание внешности разыскиваемых верно до
последней мелочи. Изображения: две гравюры на дереве грубой работы -
дядюшки Кинца, весьма неточное, и ее, удивительно похожее - лицо
сердечком, широко расставленные глаза, изгиб губ, все как есть.

Недоумевая, Элистэ долго изучала бумагу.

- Нам никогда не установить наверняка, откуда у них ваши имена и
изображения, но кое о чем я догадываюсь, - ответил Дреф на ее
невысказанный вопрос. - Помните, в Дерривале отряд собратьев добрался до
домика вашего дяди? Их не остановило наваждение, скрывающее тропинку, они
прекрасно знали, куда идут.

- Я тогда так и не поняла, в чем дело. Дядюшка Кинц говорил, что за
нами, должно быть, следили, но я не представляю, каким образом.

- Я тоже, но зато догадываюсь, кто именно. Сестрица тогда заявила мне
на прощанье: "Но погоди, может, и мне известно такое, о чем ты не знаешь".
Боюсь, она не шутила.

- Стелли? Но что она могла узнать и что сделать? И почему вы ничего
мне не сказали?

- Я тогда не придал ее словам большого значения. Возможно, тут я
ошибся. У вашего отца не было устройства, с помощью которого она могла бы
нас выследить? Скажем, подзорной трубы, изготовленной одним из ваших
талантливых предков?

- Не знаю. Страшно подумать, что они рылись в наших вещах.

- Ну, это еще полбеды. Безусловно, однако, что ясновидение, которое
так помогло нашим обремененным заботами друзьям в Комитете, не проникает
дальше столичных ворот, а то с чего бы им заваривать всю эту кашу? Вы
понимаете, какая вам грозит опасность?

Элистэ разглядывала свое изображение. Невероятное, просто
удивительное сходство. "Награда о сто рекко..." Ей с трудом в это
верилось. Она молча кивнула.

- Не вздумайте выходить на улицу. Отныне вам предстоит скрываться в
этих стенах.

Скрываться. Здравая мысль. Она словно очнулась.

- А как же дядюшка Кинц? Он только что ушел. Откуда ему знать про
плакат? Нужно его догнать, предупредить...

- Спокойнее. Во-первых, ваш дядя не слепой, и раз уж он вышел, то
наверняка увидит плакат - их расклеили по всему городу.

- Но он такой рассеянный, он просто не обратит внимания...

- Во-вторых, у нас нет причин бояться за мастера Кинца - способности
надежно ограждают его от обычных опасностей. Волнуюсь я главным образом за
вас. Не следовало вам возвращаться в Шеррин.

- Тогда у нас не было выбора.

- Теперь есть. Я вам устрою побег. Мы переправим вас в Стрелл.

- Ничего подобного. Я не поеду, и на сей раз вам придется с этим
смириться. Прошу - оставьте при себе ваши бесконечные доводы и не
называйте меня неразумным ребенком. Сперва выслушайте, что я хочу сказать.
Поймите, именно сейчас я не хочу бросать дядюшку - бросать одинокого
беглеца в незнакомом городе, который, вероятно, кажется ему чужим
враждебным миром. Со мной ему спокойнее, а вам ведь нужно, чтобы он
чувствовал себя спокойным и довольным, верно? В противном случае он не
сможет помочь вашему Нирьену. Кстати о Нирьене. Разве вы сами не
просиживаете с единомышленниками дни и ночи, обсуждая планы вызволения
наставника? Знаю, отвечать вы не станете, тогда я задам другой вопрос: у
вас есть лишнее время на организацию моего побега? Времени потребуется
немало, а у вас хлопот выше головы. Не лучше ли подождать, пока судьба
мастера Нирьена решится в ту или иную сторону?

- Напрасно боитесь, что я назову вас неразумным ребенком. Вы
меняетесь прямо на глазах.

- Нет, всего лишь взываю к здравому смыслу. Я останусь в этой
квартире и затаюсь как мышка. Соседи видели меня редко, да и то мельком,
теперь же не будут видеть совсем. Я сменю прическу, чтобы не так походить
на портрет. Во всяком случае, сходство не столь уж полное - разве у меня
такой острый подбородок? Я буду вести себя так, как нужно, но из Шеррина
не уеду. Это мое последнее слово.

- Будь в моих силах заставить вас уехать, не сомневайтесь, я бы это
сделал. Оставаться в столице для вас - чистое безумие, неужели не ясно?
Как вам объяснить...

- Ох, Дреф, не стоит драматизировать. Здесь я в сравнительной
безопасности; тем более что ждать недолго - как только дядюшка управится
со своим делом. Так будет лучше для всех.

- Для всех, но не для вас. Ваше безрассудное упрямство...

- Лучше позаботьтесь о Шорви Нирьене, он нуждается в этом больше, чем
я. Как идет суд?

- Как и следовало ожидать. Шорви и остальные слишком хорошо
защищаются, их красноречие весьма досаждает Государственному обвинителю,
судьям и присяжным Народного Трибунала. Я думаю, этому положат конец -
обвиняемым скоро заткнут рты.

- Вы хотите сказать, что Нирьена с друзьями убьют до окончания
процесса?

- И лишат Кокотту ее законного лакомства? Вряд ли. Куда вероятнее,
что под каким-нибудь надуманным предлогом Шорви просто лишат права
защищаться, и это решит исход дела.

- Что вы тогда предпримете, Дреф? Я ведь знаю, вы что-нибудь да
сделаете.

- Я? Если уж сам Кинц во Дерриваль признался, что бессилен одолеть
молчание "Гробницы", то на что надеяться мне?

- Ложная скромность вам не к лицу; ваши надежды не имеют границ, как