Чтение 138–й страницы книги ~Призвание варяга~

меня любой ценой, ибо он знает, что я - приеду!"

Тогда Учитель встал, обнял Ученика и сказал:

- "Поздравляю тебя, маленький Бао Цинь, ты лучше других понял истинную
суть моего Учения. От Судьбы не уйти.

Тебе не бывать купцом, ибо купец никогда не бросит своего барахла. И
мудрецом тебе тоже не бывать, ибо твой отец - Князь и воспитал тебя по
своему образу и подобию, ибо твой дед тоже воспитывал твоего отца по своему
образу и подобию. И что бы ты ни сделал, о чем бы ты ни подумал, ты был,
есть и будешь Князем, но не купцом, и не монахом. Это и есть - Судьба. А от
нее - не уйти!"

Говорят, что тринадцатилетний Бао Цинь расцеловал Учителя на прощание,
поклонился ему до земли и вернулся в дом отца своего. Когда через три года
князь Цинь погиб в сражении с китайской армией, старшие его дети сказали:

- "Мыслимое ли дело - воевать с Поднебесной? Мы что песчинки против
полноводной реки",- и сдались на милость победителя. И только самый младший
из них - Бао Цинь ушел с верными людьми в горы и продолжил войну.

Через двадцать лет циньские армии заняли Поднебесную, а "маленький Бао"
казнил своих братьев и провозгласил Китай - Империей, а себя Императором -
Цинь Ши Хуанди.

В том же году он стал строить Стену, чтоб защитить Китай от дикарских
набегов, а Мо Цзы объявил святым и небесным покровителем своего дома. Никто
не помнит,- кто был до него, ибо именно Цинь Ши построил Стену и сделал
Китай Китаем.

Когда Цинь Ши спрашивали: "Что есть Судьба?", он отвечал:

"Судьба не в том, что ты станешь Князем, вором, иль мудрецом. Она не в
том, будешь ли ты обедать на золоте, копаться в дерьме, владеть
куртизанками, или быть чьим-то "мальчиком".

Судьба в том, что если твой дед был Князем и твой отец Князь,- нет
силы, что принудит тебя умереть рабом. Это и есть Судьба.

Ну, а ежели жизнь раба милей тебе княжеской Смерти, значит мать твоя
была с конюхом и это тоже -- Судьба".

* ЧАСТЬ IVa. Чернильница Эйлера *

"Право наше Исконное, - Умереть,

как наши деды умирали".

Долго ли, коротко ли, - привезли меня в Россию в кандалах и оковах.
Здесь меня встретил "Сашенька" Чернышев, коий и ознакомил меня с русскими
сплетнями.

Оказалось, что пока я там считал себя "в сердце всех европейских
интриг", здесь -- в России Бонапарт сватался к нашей кузине -- малолетней
Анне Павловне! Это не самое удивительное.

Самое удивительное состоит в том, что ему был дан резкий отказ в самой
жесткой и недвусмысленной форме. Отказ настолько обидный и оскорбительный,
что Война меж Россией и Францией стала решенной: Бонапарт (по слухам)
сказал, что не успокоится, пока не "свергнет отцеубийцу" (имелся в виду мой
кузен -- Александр); Государь объявил, что не считает "безродного
узурпатора" имеющим Право на "хоть какое-то царство"!

Как бы там ни было, Цензура противника не пропустила ни шороха о столь
важной распре. Мы (во Франции) видели, как резко изменилось отношение к нам
-- "русским", но приписывали сие к старым счетам. Теперь многое стало ясным,
но я не понимал: мой кузен был тонкий политик, а тут -- его поведение было
сродни... Уж не знаю чему.

Анна Павловна (как и Александр) страдала наследственным сифилисом и
никак не могла оставить потомства! Брак ее...

Через много лет я осмелился спросить у кузена, - как он смог отказать?
Я не числил за ним такой доблести. А тут, -- назвать буржуя - "буржуем" и
осмелиться не подать руки наглецу! При том, что отношение сил -- явно
неравно... Ныне сие почитается монархистами, как образец поведения в миг
смертельной угрозы, -- да, Государи бывают слабы, но это не повод к родству
с наглеющим Хамом!

Разговор наш был в Таганроге -- в ноябре 1825 года. Мы о многом
поговорили в те дни...

x x x

Темная ночь, чуть похрустывает свеча на столе, за окном моросит долгий
дождь и в комнате - влажно и сыро.

Кузен кутается в пуховый платок, его прозрачно-бледные руки белым
пятном лежат на дощатом столе... Он может встать и выйти из комнаты. Я не
смог бы его задержать: в темноте я не вижу своей вытянутой руки, да и... Не
стану я его останавливать.

Я не верю в насилие. Просто... Просто -- кончено все...

Мы в Таганроге. За нашей спиною измученная страна, Страна усталая
долгим, бездарным правлением... Не сегодня -- завтра возможен мятеж.
Поднимутся не просто мятежники, - поднимется Гвардия... Сможет ли сей
человек остановить сей кошмар. Я не думаю.

Я рассказываю ему о том, как это было во Франции. Слабый король, страна
доведенная до цугундера масонами с гешефтмахерами... Потом -- взрыв. Террор.
Гильотины на улицах.

Я вижу лишь один выход. Перемена правительства. Новый Стяг, новый Герб,
новый Гимн. Сие покажется Мистикой, - но все эти "глупости" -- и есть
Судьба.

Запретить масонство и вольнодумство. Закрыть все "якобинские" кафедры в
Университетах -- профессоров со студентишками сразу в Сибирь, иль на
общественно-полезный труд. Это ничего что - насилие! Немного пота с этих
бездельников -- капля в сравнении с реками крови, да -- с гильотин!

Замена всех учебных программ. Отныне всю философию с диалектикой
"давать" лишь с ведома Церкви! За малейшее непочтение к догматам Веры --
"волчий билет"! На всю жизнь...

Обвинить былое правительство в масонстве и всех грехах... Ввести
безжалостную цензуру, укрепить церковь, "сыскное" и прочее... Раздавить
якобинскую гадину, пока она не окрепла!

Может ли пойти на все это -- сидящий передо мной человек?

Нет.

Поэтому он должен уйти.

Он и сам сие осознал...

Но введу вас в курс дела. К разговору сему мы шли долго... Началось все
в феврале 1825 года.

Когда Кристофер Бенкендорф стал совсем плох, он позвал меня с Nicola и
спросил:

- "Я -- старый солдат... Скажите мне -- не тая... Я мешаю избранию
Nicola на престол?"

Кузен сразу вспыхнул:

- "Папа, как ты мог думать о сих вещах? Я никогда на посмею подняться
на трон через твой труп!"

Старый, опытный жеребец ухмыльнулся, но потрепал своего жеребенка по
гриве и обратился ко мне:

- "Хорошего я сына произвел... Уважил меня. Нет -- уважил! Но, - ближе
к делу. Теперь скажи ты -- племянник, стоит ли мне посоветовать Господу, -
не пора ль ему призывать к себе -- Старого Жеребца?! Только -- честно!"

Я усмехнулся, поклонился родному дяде и коротко отвечал:

- "Я верю в Мистику. На все -- Воля Божия. Когда он призовет Вас, тогда
и поговорим о смене царствований...

Ну, а если -- серьезно... Я желаю Вам всяческих благ и еще, - как
минимум - года жизни. Стоит Вам умереть и все наши немцы открыто поднимут
мятеж против русских, ибо, после гибели моего отца, Вы - глава "Ливонского
клана".

Мы принуждены будем выступить, но я еще не уверен в русских товарищах.
Казна пуста и мы платим жалованье половине русских солдат из кармана нашего
Дома... Год назад русские еще стеснялись брать деньги. Сегодня -- они ждут
их, как обычного жалованья... Завтра они сами дойдут до того, что с Николаем
дела сразу наладятся. Но сегодня...

Ежели Вы желаете добра сыну с племянником, постарайтесь прожить еще --
год. А там -- на все Воля Божия".

Старик улыбнулся в ответ, а потом знаком просил меня выйти. В последние
дни он все больше любил сидеть с Nicola. Просто сидеть и молчать, - чисто
ливонское развлечение...

Умер он -- месяцев через семь. Никто и не верил уже, что он способен
так долго жить. Когда доктора спрашивали у него (а у старика был цирроз!),
дядя мой хрипел сквозь прокушенный рот:

- "Я обещал моим мальчикам! Да лечите ж меня, черт бы вас побери! Годик
бы мне еще -- годик! Морфию дайте мне, морфию!"

Он умер в сентябре 1825 года... В возрасте 76 лет. Когда из его комнаты
вышел врач, я слышал, как граф Уваров сказал:

- "Господи, он отмучился и за детей, и -- внуков своих! Ежели теперь
Господь не даст Nicola царствовать, я уж -- не знаю... Я решу -- Бога нет!"

Так сказал граф Уваров. Сережа Уваров -- герой Войны и Бородинского
дела. Будущий министр просвещения...

После смерти дядюшки моего должно было пройти сорок дней -- после чего
Nicola смел начать Борьбу за Престол. Но уже в день его похорон пришло
сообщение: Государь Император бежал из Санкт-Петербурга. На Кавказ -- к
графу Ермолову. Под защиту казацких сабель. (А вражда моих егерей и казаков
ни для кого не была страшной тайной.)