внизу отчетливую тень нашего самолета. К сожалению, он снижался. Без
всякого повода с моей стороны он вдруг резко пошел на крыло, и если бы
можно было увидеть смерть, мы, без сомнения, увидели бы ее на этой
плоскости, отвесно направленной к морю.
стрелку сбросить пулеметные диски. Еще десять минут - и самые пулеметы,
кувыркаясь, полетели в море.
ответил, что недалеко, минут двадцать шесть. Конечно, соврал, чтобы
подбодрить меня, - до берега было не меньше чем тридцать.
Случалось, что, преодолевая страх, я отсчитывал их с отчаянием, со злобой.
Случалось, что они лежали на сердце, как тяжелые круглые камни, и я
тоскливо ждал - когда же, наконец, скатятся в прошлое еще один мучительный
камень-минута!
страшное веселье разливалось в душе, я торопил и подталкивал их.
даже взглянуть, мы плюхнулись в воду и не пошли ко дну, как это ни было
странно, а попали на отмель. Ко всем неприятностям теперь присоединились
ледяные волны, которые немедленно окатили нас с головы до ног. Но что
значили эти волны, и то, что машину мотало с добрый час, пока мы добрались
до берега, и тысяча новых трудов и забот в сравнении с короткой фразой в
очередной сводке Информбюро: "Один наш самолет не вернулся на базу"?
сели далеко от жилых мест? Не знаю. Штурману было не до вычислений, и,
пока мы шли над морем, его интересовал единственный курс - берег. Теперь
ему было снова не до вычислений, потому что я приказал закрепить машину, и
мы работали до тех пор, пока не повалились кто где на сухом берегу, между
камней, припекаемых солнцем. Тихо лежали мы, глядя в небо - чистое,
просторное, ни облачка, ни тучки - и думая каждый о своем. Но это свое у
каждого определялось общим чувством: "Победа".
налипший песок, и он сам засыхал под солнцем и отваливался кусками.
Победа. Погасшая трубка лежала у штурмана на груди, он вдруг громко
всхрапнул, и трубка скатилась. Победа. Ничего не надо, только смотреть в
это полное голубизны, сияния, могущества небо и чувствовать под ладонями
теплые гальки. Победа.
заставить себя подняться, чтобы достать из машины бутерброды, которые Анна
Степановна сунула мне на дорогу...
причиной дыма, о котором доложил стрелок, был снаряд, разорвавшийся в
кабине. Если не считать сотни или две пробоин, самолет выглядел вполне
прилично - хотя бы в сравнении с той грудой железа, на которой мне иногда
приходилось садиться. Но у него был один недостаток - он больше не мог
летать, и своими средствами невозможно было привести в порядок моторы.
молока, шоколада и сливочного масла, а на второе тот же суп, но уже в
сухом виде, - было решено.
песчаную "кошку", - все равно мы не могли поднять ее на высокий берег;
радист, заметил на берегу не то дом, не то деревянную вышку. Она пропала,
едва мы подрулили под берег, - скрылась за поворотом. Возможно, что это
был навигационный знак - то есть прибрежное сооружение, которое очень
редко посещается судами. Тогда нам от него было бы мало толку. А если нет?
завалиться между камней, выбрав уютное подветренное местечко, и отдыхать,
глядя на проходящие голубоватые льдины, с которых, звеня и сверкая,
сбегала вода. Но радио, к сожалению, было разбито, и как его ни вертел
упрямый радист, оно было немо, как камень.
навигационному знаку, который мог оказаться электромаяком, или туманной
предостерегательной станцией, или еще чем-нибудь в этом роде.
Правда, он называл не те координаты, которые назвал я, когда Ледков
спросил, где же, по моему мнению, находятся остатки экспедиции капитана
Татаринова.
которую я ткнул пальцем на карте Ледкова, - что я невольно осмотрелся
вокруг - не увижу ли сейчас в двух шагах, вот за тем камнем, самого
капитана...
как была найдена экспедиция капитана Татаринова. В сущности говоря, у меня
было очень много данных - гораздо больше, чем, например, у известного
Дюмон-Дюрвиля, который еще мальчиком с поразительной точностью указал, где
он найдет экспедицию Лаперуза. Мне было даже легче, чем ему, потому что
жизнь капитана Татаринова тесно переплелась с моей и выводы из этих
данных, в конечном счете, касались и его и меня.
он вернулся к Северной Земле, которая была названа им "Землей Марии": от
79ё35' широты, между 86-м и 87-м меридианами, к Русским островам и к
архипелагу Норденшельда. Потом - вероятно, после многих блужданий - от
мыса Стерлегова к устью Пясины, где старый ненец встретил лодку на нартах.
Потом к Енисею, потому что Енисей - это была единственная надежда
встретить людей и помощь. Он шел мористой стороной прибрежных островов, по
возможности - прямо...
которым десятки раз летали наши самолеты, везя почту и людей на Диксон,
машины и товары на Нордвик, перебрасывая геологические партии для розысков
угля, нефти, руды. Если бы капитан Татаринов теперь добрался до устья
Енисея, он встретил бы десятки огромных морских судов. На островах, мимо
которых он шел, он увидел бы теперь электрические маяки и радиомаяки, он
услышал бы наутофоны, громко гудящие во время тумана и указывающие путь
кораблям. Еще триста-четыреста километров вверх по Енисею, и он увидел бы
Заполярную железную дорогу, соединяющую Дудинку с Норильском. Он увидел бы
новые города, возникшие вокруг нефтяных промыслов, вокруг шахт и
лесозаводов.
отправленных писем осталась на Н., я надеялся, что мы вместе прочтем их
после войны. Эти письма стали чем-то вроде моего дневника, который я вел
не для себя, а для Кати. Приведу из него лишь те места, в которых
говорится о том, как была открыта стоянка.
месту, которое казалось мне таким бесконечно далеким. В двух шагах от
огромной морской дороги лежит оно, и ты была совершенно права, когда
говорила, что "отца не нашли лишь потому, что никогда не искали". Между
маяком и радиостанцией проведена телефонная линия, и не временная, а
постоянная, на столбах. Горнорудные разработки ведутся в десяти километрах
к югу, так что если бы мы не открыли стоянку, через некоторое время
шахтеры наткнулись бы на нее.
удивительного! Мало ли что можно найти на морском берегу! Но это была
парусиновая лямка, в которую впрягаются, чтобы тащить нарты. Потом стрелок
нашел алюминиевую крышку от кастрюли, измятую жестянку, в которой лежали
клубки веревок, и тогда мы разбили ложбину от холмов до гряды на несколько
квадратов и стали бродить - каждый по своему квадрату...
открыли жизнь целой страны, погибшей еще до нашей эры. Так постепенно
стало оживать перед нами это место. Я первый увидел брезентовую лодку, то
есть, вернее, понял, что этот сплющенный блин, боком торчащий из размытой
земли, - лодка, да еще поставленная на сани. В ней лежали два ружья,
какая-то шкура, секстант и полевой бинокль, все заржавленное,
заплесневелое, заросшее мхом. У гряды, защищающей лагерь с моря, мы нашли
разную одежду, между прочим расползшийся спальный мешок из оленьего меха.
Очевидно, здесь была разбита палатка, потому что бревна плавника лежали
под углом, образуя вместе со скалой закрытый четырехугольник. В этой
"палатке" мы нашли корзинку из-под провизии с лоскутом парусины вместо
замка, несколько шерстяных чулок и обрывки белого с голубым одеяла. Мы
Лукьяненко Сергей
Василенко Иван
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Березин Федор
Плотников Александр