Чтение 138–й страницы книги ~Петр и Алексей~

русским резидентам при чужеземных дворах составленное
Шафировым, Толстым и Меншиковым известие о кончи-
не царевича:
"По объявлении сентенции суда сыну нашему, мы, яко
отец, боримы были натуральным милосердия подвигом с
одной стороны, попечением же должным о целости и впредь
будущей безопасности государства нашего с другой,- и не
могли еще взять в сем многотрудном и важном деле своей
резолюции. Но всемогущий Бог, восхотев чрез Собствен-
ную волю и праведным Своим судом, по милости Своей,
нас от такого сумнения и дом наш, и государство от опа-
сности и стыда освободити, пресек вчерашнего дня (писано
июня в 27 день) его, сына нашего Алексея, живот, по
приключившейся ему, при объявлении оной сентенции и
обличении его столь великих против нас и всего государ-
ства преступлений, жестокой болезни, которая вначале
была подобна апоплексии. Но, хотя пото^ он и паки в
чистую память пришел и, по должности христианской,
исповедался и причастился Св. Тайн, и нас к себе про-
сил, к которому мы, презрев все досады его, со всеми
нашими здесь сущими министры и сенаторы пришли, и
он чистое исповедание и признание тех всех своих пре-
ступлений против нас, со многими покаятельными слеза-
ми и раскаянием, нам принес и от нас в том прощение
просил, которое мы, по христианской и родительской долж-
ности, и дали. И тако, он сего июня 26, около 6 часов
пополудни, жизнь свою христиански скончал".

Следующий за смертью царевича день, 27 июня, де-
вятую годовщину Полтавы, праздновали, как всегда: на
крепости подняли желтый, с черным орлом, триумфаль-
ный штандарт, служили обедню у Троицы, палили из
пушек, пировали на почтовом дворе, а ночью - в Летнем
саду, на открытой галерее над Невою, у подножия петер-
бургской Венус, как сказано было в реляции, довольно
веселились, под звуки нежной музыки, подобной вздохам
любви из царства Венус:

Покинь, Купидо, стрелы:
Уже мы все не целы...

В ту же ночь тело царевича положено в гроб и пере-
несено из тюремного каземата в пустые деревянные хоромы
близ комендантского дома в крепости.

Утром вынесено к Троице, и "дозволено всякого чина
людям, кто желал, приходить ко гробу его, царевича и
видеть тело его, и со оным прощаться".

В воскресенье, 29 июня, опять был праздник - те-
зоименитство царя. Опять служили обедню, палили из
пушек, звонили во все колокола, обедали в Летнем двор-
це; вечером прибыли в адмиралтейство, где спущен был

новый фрегат "Старый Дуб"; на корабле происходила
обычная попойка; ночью сожжен фейерверк, и опять ве-
селились довольно.

В понедельник, 30 июня, назначены похороны цареви-
ча. Отпевание было торжественное. Служили митрополит
Рязанский, Стефан, епископ Псковский, Феофан, еще шесть
архиереев, два митрополита палестинских, архимандриты,
протопопы, иеромонахи, иеродиаконы и восемнадцать при-
ходских священников. Присутствовали государь, госуда-
рыня, министры, сенаторы, весь воинский и гражданский
стан. Несметные толпы народа окружали церковь.

Гроб, обитый черным бархатом, стоял на высоком ка-
тафалке, под золотою белою парчою, охраняемый почет-
ным караулом четырех лейб-гвардии Преображенского пол-
ка сержантов, со шпагами наголо.

У многих сановников головы болели от вчерашней по-
пойки: в ушах звенели песни шутов:
Меня матушка плясамши родила,
А крестили во царевом кабаке.

И в этот ясный летний день казались особенно мрач-
ными тусклое пламя надгробных свечей, тихие звуки
надгробного пения:
Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже
честь болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бес-
конечная.

И заунывно повторяющийся возглас диакона:
Аще молимся о упокоении души усопшаго раба Божия
Алексия, и о еже проститися ему всякому прегрешению
вольному же и невольному.
И глухо замирающий вопль хора:
Надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа!
Кто-то в толпе вдруг заплакал громко, и дрогание
пронеслось по всей церкви, когда запели последнюю песнь:

Зряще мя безгласна и бездыханна, приидите, ecu любя-
щие мя, и целуйте мя последним целованием.

Первым подошел прощаться митрополит Стефан. Ста-
рик едва держался на ногах. Его вели под руки два про-
тодиакона. Он поцеловал царевича в руку и в голову,
потом наклонился и долго смотрел ему в лицо. Стефан
хоронил в нем все, что любил - всю старину Москов-
скую, патриаршество, свободу и величие древней церкви,
свою последнюю надежду - "надежду Российскую".

После духовных по ступеням катафалка взошел царь.
Лицо его было такое же мертвое, как все последние дни.
Он взглянул в лицо сына.
Оно было светло и молодо, как будто еще просветлело
и помолодело после смерти. На губах улыбка говорила:
все хорошо, буди воля Господня во всем.

И в неподвижном лице Петра что-то задрожало, за-
двигалось, как будто открывалось с медленным, страш-
ным усилием - наконец, открылось - и мертвое лицо ожи-
ло, просветлело, точно озаренное светом от лица усопшего.

Петр склонился к сыну и прижал губы к холодным
губам его. Потом поднял глаза к небу - все увидели, что
он плачет - перекрестился и сказал:
- Буди воля Господня во всем.

Он теперь знал, что сын оправдает его перед Вечным
Судом и там объяснит ему то, чего не мог понять он
здесь: что значит - Сын и Отец? '*

Народу объявили так же, как чужеземным дворам,
что царевич умер от удара.

Но народ не поверил. Одни говорили, что он умер
от побоев отца. Другие покачивали головами сомнитель-
но: "Скоро-де это дело сделалось!", а иные утверждали
прямо, что, вместо царевича, положено в гроб тело какого-
то лейб-гвардии сержанта, который лицом похож на него,
а сам царевич, будто бы, жив, от отца убежал не то в
скиты за Волгу, не то в степные станицы, "на вольные
реки", и там скрывается.

Через несколько лет, в Яменской казачьей станице, на
реке Бузулук, появился некий Тимофей Труженик, по
виду нищий бродяга, который на вопросы: кто он и отку-
да? - отвечал явно:

- С облака, с воздуха. Отец мой - костыль, сума -
матушка. Зовут меня Труженик, понеже тружусь Богу
на дело великое.
А тайно говорил о себе:

- Я не мужик и не мужичий сын; я орел, орлов сын,
мне орлу и быть! Я - царевич Алексей Петрович. Есть
у меня на спине крест, а на лядвее