Чтение 139–й страницы книги ~Рубеж~

один на один с его судьбой - чтобы потом и в гибели, в растворении
останков бывшего каф-Малаха, слышать до конца вечности:

- Батька! Да где ж ты?! чуешь ли?! На миг мне почудилось: я
стал прежним. На краткий миг, но и за него - спасибо.

- Батька! лови смыслу! белую, белую хватай!

Ловлю, сынок! Белую смыслу ловлю, Внутренний Свет ор-Пеним,
облаченный в мантию Света Внешнего ор-Макиф... ловлю, хватаю, держу
обеим" руками, зубами вцепился!.. ты только потом напомни, я тебя
обязательно научу, покажу... потом. Если выберемся. Нет! - когда
выберемся. А мы с тобой обязательно выберемся, на карачках выползем...

И снова нет.

В полный рост выйдем.

- Батька! вот еще!

Клянусь Азой и Азелем! - он дотянулся! Свет Скрытых Замыслов
хлест нул меня наотмашь, мгновенно впитываясь, и я выплюнул остатки
Хлеб. Стыда. Да, он, дитя моей несчастной Ярины, воистину может - но
он ещё не умеет! Умею я, бесполезный призрак, умею, но не могу - и
значит, не такой уж бесполезный? Не очесок шерсти на гребне, а знание
и память?

- Батька!

- Хватит! мне хватит!.. оставь себе...

Мне действительно хватило. Даже с избытком. Рав Элиша,
учитель мой ехидный еретик, - слышишь ли? У меня родился сын! Он уже
почти вырос мы вместе!

И ярче Света Скрытых Замыслов полыхнуло из немыслимой дали
тихое:

"Глупый, глупый каф-Малах... поздравляю, не сглазить бы..."

- Эй, Заклятый! держись!

Больше мне не нужен был никто из заблудившихся в Порубежье.

Только он, Иегуда бен-Иосиф, носитель моего убежища-
медальона, моя последняя надежда на нарушение Запрета.

Откликнулся ли он? услыхал ли? Не услыхал, но откликнулся -
сердцем, нутром знатока Имен. Зря, что ли, я сидел позади него в
седле: убеждал, просил, уговаривал? Душу грозил наизнанку вывернуть,
швырнуть в лицо не только смрад горящей семьи его, но и смрад таких
печей, где пылал и будет пылать народ Иегуды, что клочья пепла забьют
глотки насквозь за мириады Рубежей?!

Зря, что ли, он спорил со мной?!

Срослись мы, носитель медальона, сплавились; не так, конечно,
как с глупым героем Рио, тогда, в метели, но все-таки...

Я не открыл Окно.

Я его взломал.

Чувствуя, как клещом впился в меня мой Заклятый - силой имени
Айн, чье число семь десятков, и силой имени Далет, чье число четыре, а
вместе эти Имена тайно указывают на мужскую силу, сокрушающую пределы.

Хорошо взялся, Иегуда, щенок уманский!

Пошли насквозь прочь от Порубежья? прочь от клинка сотника
Логина?!

- Шма Исраэль! - лишь крикнул он в ответ. И калейдоскоп сфир
разлетелся мелкими цветными брызгами, той радугой, которая появляется
в небе, говоря обреченным:

"Нет защитника, и некому отменить приговор!"

Старый, очень старый человек сидит в огромной бадье, где
поверх мыльной воды наросла шапка пены.

Пена-усы, пена-борода, пена-слова.

- Позор на мою дряхлую голову! Ты что, голых старцев не
видел, плут и мошенник?! Морда твоя бесстыжая! Я смеюсь.

Я видел много старцев, и часть из них была голыми. Никакого
удовольствия.

- Он смеется! Нет, люди добрые, он смеется, вместо того чтобы
подойти и благочестиво потереть спинку старому рав Элише! Подхожу;
беру мочалку. Тру худую спину с резко выступающими позвонками.

- Ты ведь только что был здесь, у меня, - бурчит старик,
покряхтывая от удовольствия. - Спрашивал: как плодятся и размножаются
Ангелы... не наговорился?

Пожимаю плечами.

"Только что" не имеет для меня никакого значения.

Равно как и "здесь".

Старый, очень старый человек смотрит мне в лицо. Странно
смотрит. раньше было иначе. И я, глупый каф-Малах, не сразу понимаю:
он задал допрос и ждет ответа. Куда уж мне понять это сразу, когда
раньше всегда задавал вопросы и ждал ответа - я.

Впервые я сталкиваюсь со словом "раньше" лоб в лоб... может
быть, я все-таки сумею понять, что это значит?

- Вот бадья, а вон стена, - говорю я, тщательно подбирая
слова. Будто ожерелье из лунного бисера на волос горной феи вяжу. -
Между ними расстояние. Локтя четыре. Это если для тебя, рав Элиша.

- А для тебя, путаник?

- А для меня, если насквозь - по-разному. Когда четыре локтя,
когда двадцать поприщ, а когда и вовсе тесно. Я не понимаю
пространство, как люди: здесь или там. Я понимаю иначе: там, где я
есть, и там, где меня нет. Там, где я есть, я уже быть не могу; там,
где меня нет, я буду. Вот и все.

Он кивает.

Он что-то понял - и я отдал бы сияние Эйн-Соф, чтобы
разобраться в его понимании.

- Ты говоришь: я у тебя был только что - и вот я снова
явился, - продолжаю рассуждать вслух, начиная мылить ему шею. Это
смешно; рав Элиша хихикает. - Я так не понимаю время: только что,
снова... вчера или сегодня. Я понимаю иначе: это уже было со мной - и
этого со мной еще не было. Если было, значит, все, больше никогда. А
если не было, значит, еще будет. Очень просто.

Он по-прежнему хихикает.

Хотя я убрал мочалку.

- А ты не такой уж глупый, мой назойливый каф-Малах... Тогда
скажи: ты мог бы явиться к дряхлому рав Элише в тот миг, когда ты сам
еще стоял здесь, раздражая меня дурацкими разговорами?

Я отрицательно мотаю головой.

- Нет, рав Элиша. Не мог. Для меня открыто все, кроме одного:
того места-времени, где я уже был.

- Почему?

- Потому что я помню об этом. Помню, и память захлопывает
двери, некогда бывшие открытыми настежь.

- Выходит, ты ограничен только своей памятью? только своей
внутренней реальностью?

- Выходит, что так.

Если б я еще знал, о чем он спрашивает? если б я еще знал,
что я ему отвечаю?

- Выходит, что так, - повторяю я.

- Спасибо, - отвечает старый, очень старый человек. Я не
знаю, за что он благодарит меня. Я иду в угол и набираю из кадки
чистой воды. Сейчас я помою ему голову.

- А ты никогда не пробовал поменять их местами, эти
реальности, внутреннюю и внешнюю? Ты никогда не пробовал освободиться
полностью? - вдруг спрашивает он.

Вода проливается мне на ноги.

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Батя сильный. Ишь как ломится!

Я скоро вырасту.

Я тоже буду сильным - как батя.

Бабочки засуетились. Машут крылышками. Розовая бабочка - пуще
всех. С ее крылышек осыпается пыльца, такие яркие красненькие смыслы
От них пленочкам горячо. Там, за пленочками, - пожары.

Везде.

Пусть машут. Пусть суетятся. Все равно хрен достанут. Про
"хрен достанут" - это дядька Мыкола Лукьяныч научил. Хорошая смысла.
Правильная. А Ирина Логиновна Загаржецка бранила дядьку Мыколу
Лукьяныча. Ругалась, что смысла невкусная, не для "дитев".

А братик сказал, что теперь один хрен.

Братик молодец.

Тот носатый дядька, что у бати на плечах висьмя висит, - тоже
молодец. Он знает, что смыслы - это Имена. Его не надо убивать. Раньше
я думал, что надо, а теперь передумал. Только цацку заберу. Цацка
батькина, чего ее носатому дядьке носить?

У меня болит в животе.

Тяжело.

Батя, думай о своем старике! Думай!

Тогда легче...

Старик, я тебя тоже спасу.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

Спать, конечно же, никто не ложился.

Ждали возвращения ушедших за подмогой. Впрочем, "ждали" -
вряд ли удачное слово. Вот они, оба посланца: и жутковатый ребенок,
заметно подросший за последнее время, и бешеная Ирина. Застыли
пустоглазыми изваяниями на верхней площадке донжона; уставились,
крепко взявшись за руки, в звездное небо...

Пришлые из-за Рубежа (братья? да, братья...) первые полчаса
все дивились. Переглядывались, хмыкали в усы. Один, самый здоровый,
даже пальцем осторожно потрогал.

И мигом руку отдернул.