самого себя в "Трибуне"? Но ведь это невозможно!
Фагуста отвечал ему спокойно. Теперь я понимал, почему он вчера так
растерялся, когда Георгиу объявил, что Гамов был тайным сотрудником его
газеты. Фагуста не смог допустить, чтобы Гамов противоборствовал с собой,
одновременно восхваляя и хуля себя. Ему первому открылась парадоксальность
такого поведения - и он впал в ошеломление. Сегодня наступил черед Георгиу
потеряться от внезапно открывшейся раздвоенности диктатора. И ему было
хуже, чем Фагусте. В конце концов, хвалить себя, обосновывать правильность
своих действий - вполне естественный поступок. Но яро нападать на себя? Но
зло критиковать собственные действия? Но доказывать в широко читаемой
газете, что каждый собственный шаг ведет к великим трудностям и
несправедливостям, если не прямо в обрыв? Для здравого смысла это
немыслимо. Повторяю: Георгиу было хуже, чем Фагусте.
мог. Я встречался с Гамовым каждый день, мы спорили и соглашались, он
поверял мне задушевные желания, свои отдаленные планы. Так мне всегда
понимались наши отношения. И все было не так! Одна фраза Фагусты, что
Гамов тайно писал статьи против собственной политики, разом, как взрыв
мины, опрокинула все огромное здание нашего душевного сотрудничества. Я бы
мог сказать, что перед моими ногами разверзлась бездна и уже нет времени
отпрыгнуть - такая вычурная фраза точно описала бы мое состояние.
находился в зале, бросить ему упрек в двуличии. Я хотел обвинить его в
недостойном поведении. Гамов молча, ликующе смеялся. Он радовался эффекту
признаний Константина Фагусты. Он наслаждался, что наконец высветилась так
долго скрывавшаяся тайна - двойственность его поступков. Бессмысленно было
бросать ему в эту минуту упреки. Он счел бы их лишь еще одним основанием
для своей радости.
меня с обидой на Гамова. Гонсалес изумился еще больше, чем я. Одного
взгляда на его растерянное лицо, всегда бледное, а сейчас налившееся
кровью, на его испуганно распахнутый рот было достаточно, чтобы
сообразить, в каком он смятении.
поразительно, что без дополнительных разъяснений не обойтись. Не
соблаговолите ли рассказать, как оно возникло?
словцо, чтобы показать, как ему приятно исполнить просьбу обвинителя.
Фагуста признался, что порядком перетрухнул, когда его внезапно подняли с
постели и под охраной доставили к диктатору. Гамов ждал его в комнатке,
ставшей потом знаменитой благодаря усилиям Омара Исиро. Охраны - того же
Сербина, неотделимого от жилища Гамова - тогда и в помине не было. Беседа
продолжалась до рассвета. Гамов попросил помощи Фагусты в очень важном и
очень секретном государственном деле. Оно, это дело, вполне элементарно,
если говорить о его техническом выполнении, и чрезвычайно сложно, если
описывать его философскую суть. Именно такое определение, "философская
суть", дал своей просьбе Гамов - и оно сразу заинтересовало Фагусту, он
понял, что речь пойдет о чем-то незаурядном, а все незаурядное - мечта
каждого журналиста.
непопулярными, говорил мне Гамов, - продолжал Фагуста свой рассказ. - Они
вызовут критику. Может возникнуть и противоправительственное движение. Это
чревато возможностью бунта. Враждебные страны, та же Кортезия, постараются
своими деньгами, своими агентами, своей моральной поддержкой раздуть в
открытое пламя тлеющий антиправительственный жар. И возникнет - наряду с
внешним - не менее опасный внутренний фронт. Допускать это нельзя. Надо
взять критику правительства в свои руки, то есть превратить ее в
самокритику. Мы сами отлично разглядим недостатки и прорехи нашего
правления, почему не сказать об этом открыто? Читатель, если согласится с
такой критикой, примет ее как выражение своих настроений и будет
удовлетворен - не зажимают рот! А если кто не согласится с ней, еще лучше,
будет подыскивать аргументы, поддерживающие правительство. Открытой
критикой своих недостатков мы создадим громоотвод, чтобы каналировать
накапливающееся раздражение без вспышек молний.
начать с дозволенной критики. Кто поверит в искренность осуждений самого
себя? Или вы не знаете, что самокритика редко вызывает уважение, но
гораздо чаще - раздражение. Общее мнение: чего же он сам-то стоит? Видит,
что плохо, признает неудачи, но примиряется с ними, только себя ругает. Вы
не боитесь такой реакции?
правительства не подпишет самонападения на себя. Это выглядело бы
комедией. Но почему это не сделать вам? Вы так умело критиковали
Маруцзяна. Вы прекрасно справитесь с критикой наших поступков.
на вас. Я вовсе не ваш противник, Гамов. Вы пошли по моему пути, но дальше
меня. Я критиковал Маруцзяна, вы его свергли. Вы осуществили то, о чем я
мечтал. Боюсь, моя критика будет неискренней.
против государственной линии буду писать я сам. А вы печатайте их в
качестве редакционных. Вашей подписи стоять не будет, и моей, естественно,
тоже. Согласны?
возбуждения, почти равного торжеству. Его мощные лохмы вздыбились -
волосяная шатеновая аура увенчала голову.
Фагуста. - Мне оно даже облегчает выпуск газеты. Иначе пришлось бы самому
изобретать критику правительства, а тут оно само подсовывает материал
против себя. И гарантирует, естественно, что наказаний не будет, хотя
многим покажется, что опубликование подобной критики должно
преследоваться. Но, сказал я Гамову, ваше предложение - политическая игра,
ловкая, но не сложная. Вы считаете, что в ней есть какая-то философская
суть. Простите мою непонятливость, но философии в политическом обмане я
пока не вижу.
предложения, так объяснил Гамов, - продолжал дальше Фагуста. - И еще он
сказал, что в физике действие равно противодействию. Правда, закон этот
относится только к состоянию равновесия. В динамичной социальной жизни он
не всегда оправдывается. Ибо если бы действие не пересиливало
противодействия, то не осуществилось бы никакое развитие вообще. Но что
действие порождает противодействие, справедливо и в общественных
процессах. Значение своих поступков правительство видит и в тех протестах,
какие они порождают. И если критику со стороны не услышать, потому что рты
заткнуты, то нужно самим взяться за это дело - выяснить степень и формы
противодействия. Вот так объяснил мне Гамов. Я не спорил. Философия не моя
специальность. Я не имел желания влезать в эту запутанную область. В
заключение Гамов вручил мне готовую статью с критикой первых решений его
правительства. И я ее в тот же день напечатал от имени редакции. Вот так и
пошло наше секретное сотрудничество.
союзе со мной. А другие члены правительства стояли от Гамова дальше, чем
эти двое.
и Варелла. Варелла почти весело поздоровался с нами, у этого бравого
молодца, боюсь, создавалось впечатление, что неожиданный суд не сулит
ничего опасного. Сербин с тревогой и надеждой посмотрел на меня. От его
прежней ненависти ко мне не осталось и следа. Он знал, что от его кумира
Гамова можно ждать любых поступков, созданный им суд над собой был
типичным примером такой опасной непредвиденности. И Сербин знал, что я
против этого. Он верил, что я спасу его полковника - именно это и сказал
мне взгляд Сербина. Объясняться вслух он не посмел.
упреков. Все они справедливы, заранее соглашаюсь.
что он все знает обо мне.
способны критиковать себя. Против такого искусства я бессилен. Скажите вот
что. Вы молча слушаете, что говорят о вас. Боюсь, вам даже нравится, что
вас ругает ваш верный - до поры до времени - пигмей Пимен Георгиу,
По-моему, это болезненная извращенность, но это уже ваша забота. Не
прервете ли свое молчание?
позиций ораторства она не уступит прежним. Но в чью пользу, Гамов?
доказать, что он создан отнюдь не болезненной прихотью.
Громыко Ольга
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Суворов Виктор
Андреев Николай