хребет переломят! И так уж все волжские грады истерял! Сидит на Дону, на
вчерашних половецких кочевьях, от кафинской торговли да от нас токмо
серебро и емлет. А все новым Батыем себя мнит! Требует даней, как при
Чанибеке-царе, а на поди! А того в толк не берет, сколь ему уже за ярлык
заплочено! Не поддержал бы Михайлу, не вверг нож в ны, дак и дань мочно бы
дать по-старому!
спокойно и твердо, но не получилось).
оружием!
уста, но владыки нет, и должен же князь когда-то начинать править?!
где оно?
не след!
глазами хмурые боярские лица. Обижаться раздумал. Что бы он сам натворил,
кабы еговую тысячу ратных ни за что ни про что истребили в степи?
Вельяминов. Дмитрий сумрачно глянул на него. Федор Кошка поднял голову,
подумал, отмолвил кратко, единым речением:
в свои руки забрать!
фрязин печорскую дань емлет, дак и то в скорости всю Печору до зубов
обдерет! Пустим - станет Сурожский стан Галатою, а мы - обобранным
Цареградом! Все серебро мимо нас прямиком в Кафу поплывет, а оттоле - в
Геную! Я как тысяцкий первым не позволю того!
стоило б Ивану о том поминать! Князь глядит на него не мигая, потом
закусывает губу и отворачивает пошедшее пятнами лицо. Федор глянул на
князя и, сожалительно, на Ивана Вельяминова. Коли власть, дак уж власть!
Неча тебе было, Иван, называть себя тысяцким при живом батьке, хоть ты и
сотню раз прав! - подумалось ему.
справясь со своею яростью. Иван Вельяминов в этом случае был, разумеется,
прав, и не стоило ему так уж гневать на него за смелое слово. Хоть и не
тысяцкой он вовсе, а токмо сын при отце!
сжимая кулаки и плотнее усаживаясь на лавке.
возражает Кошка. - А только дурак, дурак! Власти хочет, а друзей не видит
своих! Фряги его и обведут, и выведут, а сказать - некак!
возможет уговорить Мамая не наломать дров?
бы дал леготу, и свою голову, гляди, уберег!
туда, за леса, за реки, в далекую половецкую степь. Отозвался, помедлив:
ударят!
коснувшись и самого князя Дмитрия. Тверь оставалась главною зазнобой, и
пока Михайло не согласил с грамотою, передающей великое княжение в руки
Москве, все еще могло совершить во Владимирской Руси!
и не выпало ни капли дождя, Василий Васильич Вельяминов пролежал в
болезни. Ему становилось все хуже, временами отказывала память. Он то
начинал неразборчиво говорить с кем-нибудь из отсутствующих или умерших,
то упорно звал на очи старшего сына. Дело шло к концу. С началом сентября,
когда пошли запоздалые дожди, небо заволокло облачной пеленою и свинцовые
тени наползли на измученные леса и обмелевшие речные излуки, воздух
посвежел, обрадованно залопотали жестяные листья осин, а березы начали
горестно гнуться и роптать, жалуясь ветру на поздний его приход, тысяцкому
стало совсем плохо. Со дня на день ждали смерти.
Переяславль. Дуня была на сносях, а в Переяславле, под защитою леса и на
берегу обширного озера, все-таки легче дышалось, чем в раскаленной Москве,
затянутой дымом горящих торфяных болот.
прискакал на Москву. Пересаживаясь на подставах с коня на конь, он
проделал весь путь от Переяславля за один день. Марья Михайловна,
иссохшая, скорбная, молча встала и, отдавши поклон князю, вышла из покоя.
ненадобным и даже оскорбительно-лишним перед величием смерти. Дряблая
плоть рождала скорбную мысль о разложении, о телесной, жестокой гибели,
напоминающей гибель скошенной моровым поветрием скотины, раздутые тела
которой торопились зарыть, дабы не распространять заразы. Дмитрий невольно
содрогнулся. Это был уже не его дядя, суровый наставник в трудах воинских,
некогда заменивший ему отца. В этом разлатом, потерявшем усилие воли лице,
в этих жалко приоткрытых губах, в тяжелом, со свистом и хрипами, дыхании,
в клокастой, спутанной бороде, краснине набрякших век, мутности взора - во
всем этом так мало оставалось от того, прежнего, Василь Василича, что
князя охватило темным, нерассудливым ужасом: бежать! Но вот лицо
умирающего дрогнуло, взгляд стал осмысленнее, и бледный окрас улыбки
коснулся искаженных губ.
Прежнего меня, говорю, не узнаешь?
нем самом еще столько было жизни, что иначе, чем сторонний, пугающий ужас,
смерти он не воспринимал.
ответил ему. Помешал комок, подступивший к горлу. В этот миг он, наверно,
простил бы Ивану Вельяминову все его истинные и вымышленные грехи.
нагнуться и поцеловать на прощание дядю, хотя и ведал, что не увидит его
больше живым. Когда вышел из покоя, смертная одолела усталость. Едва
добрался до терема, до княжой постели...
бывает перед кончиною, тело, уступившее смерти, перестало мучить его и
тысяцкий обрел полную ясноту разума. Он причастился, посхимился, был
переодет в монашеское одеяние и наречен Варсонофием. Ивана призвал к себе
одного. Ясно и твердо повестил, что умирает, что на него, Ивана, оставляет
Москву. Долго вглядывался в гордое лицо сына, сказал наконец:
них, коли что...
на пятый десяток пошло. У Ивана старшему сыну, Федору, перевалило за
двадцать и внук нарожен - Микула-Рогушка. Иван после отца станет
неслыханно богат, богаче самого великого князя московского. С должностью
тысяцкого это - великая сила. Ведал из рассказов отца, как дедушка
Протасий защитил Москву от Михайлы Святого. Не защитил - стала бы Тверь
столицей земли! Сами поставили! Не сказал и никогда не баял того отец, но
в голове у Ивана само собою сложилось невысказанное: <Сами и переменить
заможем!> Просто так, не из чего сложилось, вроде как поговоркою. Отец
умирал, и самое великое наследство, которое он оставлял Ивану, была власть
тысяцкого.
собрались у смертного ложа. Оба брата - Тимофей и Юрий Грунка, племянник
Иван Воронец, трое сыновей Василь Василича - Иван, Микула и юный Полиевкт,
сын Тимофея Семен, дети Юрия, внуки, Мария Михайловна, дочери, снохи,
племянницы, жена Микулы Марья, сестра великой княгини.
немногих, допущенных в круг Вельяминовской семьи. Все прочие - приказчики,
волостели, управители, главы купеческих братств, гости торговые,
ремесленная старшина - теснились в большой столовой палате терема. Двор
был полон глядельщиками, посадскими, - на похороны сбежалось пол-Москвы.
От великого князя прибыли бояре. Алексий сам почтил прах, когда Василия
опускали в землю в соборе Богоявленского монастыря, рядом с могилами отца
и деда, и закрывали тяжелою каменною плитой.
Марья Михайловна встретила Наталью сама на себя не похожая, так похудела и
так поблекла за протекшие дни. Обнимая, разрыдалась. Горе как-то опростило
ее, уравняло с прочими.
Наталья поняла только одно: великий князь не был на похоронах и не прислал
Ивану грамоты, а уже идут толки, что многие бояре требуют от великого
Буджолд Лоис
Херберт Фрэнк
Гюго Виктор
Никитин Юрий
Зыков Виталий
Шилова Юлия