мог уничтожить свои произведения. Не верится также, что все, написанное ею,
было "в столе". С кем-то она должна была этим делиться.
и я могу постараться что-нибудь сочинить на основе полученного. Тем не менее
мне кажется - по соображениям, изложенным выше, - что материал для
публикации не отражает подл инного характера автора...
прочитанное, но именно уважение к автору "Вступления", к человеку,
написавшему
- к женщине с совершенно замечательным лицом.
* "Литературная газета". No. 49. 1995
___
* Это письмо появилось в "Нью-Йорк ревью ов букс" как ответ на выступление президента Гавела, опубликованное в том же издании 27 мая 1993 года.
оба писатели. При этом роде занятий слова взвешиваются тщательнее, я
полагаю, чем при любом другом, прежде чем вверять их бумаге или микрофону.
Даже когда оказываешься вовле ченным в общественные дела, стараешься сделать
все, чтобы избежать модных словечек, латинизмов, всякого рода жаргона.
Конечно, в диалоге с одним и более собеседниками это трудно, и может даже
показаться им претенциозным. Но в разговоре с самим собой или в монологе
это, я думаю, достижимо, хотя, конечно, мы всегда кроим свою речь по
аудитории.
наших полицейских государствах. Выражаясь менее пышно: наши тюрьмы, где
нехватка пространства с лихвой компенсируется избытком времени, что рано или
поздно располагает, незав исимо от темперамента, к созерцанию. Конечно, вы в
вашей провели больше времени, чем я в своей, хотя я в свою попал задолго до
Пражской Весны. Однако, несмотря на мое почти патриотическое убеждение, что
какая-нибудь безнадежная провонявшая мочой цементна я дыра в недрах России
открывает тебе произвольность существования быстрее, чем то, что мне
когда-то рисовалось чистой, отштукатуренной одиночкой в цивилизованной
Праге, я думаю, что как существа созерцающие мы, возможно, равны.
это письмо. Но я задумал его не вследствие буквальности сознания, не из-за
того, что наши нынешние обстоятельства сильно отличаются от прошлых (ничто
не может быть естествен нее этого, и никто не обязан оставаться писателем
навсегда: как не обязан оставаться заключенным). Я решил написать это
письмо, потому что некоторое время тому назад я прочел текст одной из ваших
недавних речей, и изложенное в ней относительно прошлого, настоящего и
будущего настолько отлично от моих соображений, что я подумал, что один из
нас, должно быть, не прав. И как раз потому, что в нем были затронуты
настоящее и будущее - и не только ваши собственные или вашей страны, но
всеобщие - я решил, чт о письмо к вам должно быть открытым. Если бы речь шла
о прошлом, я вообще не написал бы этого письма, а если бы и написал, то с
пометой "Личное".
озаглавлена "Посткоммунистический кошмар". Вы начинаете с воспоминаний о
времени, когда ваши друзья и знакомые избегали встреч с вами на улице,
поскольку в те дни вы были в
объясняете причины, по которым они вас избегали, и говорите в своей обычной
незлобивой манере, которой вы заслуженно знамениты, что для тех друзей и
знакомых вы представляли собой неудо бство; а "неудобств" - приводите вы
расхожую мудрость - "лучше избегать". Затем в большей части вашей речи вы
описываете посткоммунистическую реальность (в Восточной Европе и в частности
на Балканах) и приравниваете поведение демократического мира пере д лицом
этой реальности к попытке избежать неудобств.
убедительным заключением; но позвольте мне вернуться к ее отправной точке.
Мне кажется, господин президент, что ваша знаменитая вежливость оказала
вашему ретроспективному взгл яду плохую услугу. Так ли вы уверены, что вас
избегали те люди там и тогда только по причине неловкости и страха
"потенциального преследования", а не по-тому, что вы, учитывая кажущуюся
стабильность системы, были списаны ими? Уверены ли вы, что, по крайн ей
мере, некоторые из них не считали вас попросту меченым, обреченным,
человеком, на которого глупо было бы тратить много времени? Не думаете ли
вы, что вместо или наряду с тем, что, являясь неудобством (как вы
настаиваете), вы также были удобным примеро м неправильного поведения и
таким образом источником значительного морального удовлетворения, в том же
роде, как обычно больной является для здорового большинства? Не
представлялось ли вам, как они говорят вечером своим женам: "Сегодня я видел
на улице Г авела. Он конченый человек". Или я превратно сужу о чешском
характере?
они списали вас, потому что даже по стандартам нашей половины столетия вы не
были мучеником. Кроме того, не живет ли в каждом из нас какая-то вина, не
имеющая никакого отно шения к государству, но тем не менее ощутимая? Поэтому
всякий раз, когда рука государства настигает нас, мы смутно воспринимаем это
как возмездие, как прикосновение тупого, но тем не менее предсказуемого
орудия Провидения. В этом, говоря откровенно, и за ключается raison d'etre
института полиции, будь она в форме или в штатском, или, по крайней мере,
нашей общей неспособности сопротивляться аресту. Мы можем быть абсолютно
убеждены, что государство не право, но мы редко уверены в собственной
непорочности.
мы редко удивляемся, что нас избегают после освобождения, и не ждем, что нас
примут с распростертыми объятиями.
никто не хочет, чтобы ему напоминали о непроницаемой сложности отношений
между виной и воздаянием, а в полицейском государстве такое напоминание
обеспечено, откуда по большей части и возникает героическое поведение. Оно
отчуждает, как любое подчеркивание добродетели; не говоря уже о том, что за
героем всегда лучше наблюдать издали. В немалой степени, господин президент,
люди, которых вы упомянули, избегали вас именно потому, что для них вы были
чем-то вроде пробирки, где добродетель борется со злом, и они не вмешивались
в этот эксперимент, поскольку у них были сомнения относительно и того и
другого. В этом качестве вы опять-таки были удобны, потому что в полицейском
государс тве абсолюты компрометируют друг друга, ибо они друг друга
порождают. Не представлялось ли вам, как эти благоразумные люди говорят
вечером своим женам: "Сегодня я видел на улице Гавела. Он слишком хорош,
чтобы в это поверить". Или я снова превратно сужу о чешском характере?
время они вас списали, потому что руководствовались все тем же релятивизмом
и собственным интересом, которые, как я полагаю, помогают им преуспеть при
новом раскладе. И в к ачестве здорового большинства они, несомненно, сыграли
значительную роль в вашей бархатной революции, которая в конечном счете
утверждает, как всегда это делает демократия, именно собственный интерес.
Если дело обстоит так, а я боюсь, что так оно и есть,
президентствуете сейчас в обществе, которое скорее их, чем ваше.
совсем иначе: для вас, конечно; не для них (революция была столь бархатной,
потому что сама тирания к тому времени была одета скорее в шерсть, нежели в
броню - в противном
лишь, что, заговорив о неудобстве, вы, вполне возможно, неточно выразились,
ибо собственный интерес, будь то интерес отдельных лиц или целых стран,
всегда утверждается за счет друг их. Вернее было бы говорить о низости
человеческого сердца, господин президент; но тогда вы не смогли бы привести
вашу речь к звонкому заключению. Некоторые вещи приходят вместе с амвоном,
хотя им следует сопротивляться, неважно, писатель вы или нет. Пос кольку я
не обременен вашей задачей, я хотел бы начать оттуда, куда, я думаю, могли
бы привести ваши рассуждения. Интересно, согласитесь ли вы с результатом.
"главным кошмаром для демократического мира был коммунизм. Сегодня, спустя
три года после его лавинообразного крушения, начинает казаться, что его
сменил другой кошмар: постком мунизм". Затем вы довольно подробно описываете
существующие формы реакции демократического мира на экологические,
экономические, политические и социальные катастрофы, разворачивающиеся там,
где прежде мы различали лишь ровное полотно. Вы сравниваете эти реакции с
реакцией на ваше "неудобство" и говорите, что такая позиция ведет "к уходу
от действительности и в конечном счете смирению перед ней. Она ведет к
умиротворению, даже к сотрудничеству. Последствия такой позиции могут быть
Андреев Николай
Пехов Алексей
Акунин Борис
Контровский Владимир
Фазиль Искандер
Шилова Юлия