Его лошадь дернулась вперед, вслед за животным, которое она знала и за
которым следовала всю дорогу от Шадизара. И Конан нанес удар - справа, над
шеей Гнедыша, мимо собственной груди и в левую руку Сарида.
Клинок вошел глубоко. Обе лошади в это время двигались в
противоположных направлениях. Лезвие меча застряло, погруженное в мышцы и
кость. Рука Конана оказалась переброшенной через его грудь и
прижатой к ней. Его лошадь продолжала двигаться. Конан заворчал, и его
тело изогнулось. Лошадь неуклонно продвигалась вперед. Конан, уже потерявший
равновесие, наконец в отчаянии выпустил меч - слишком поздно. Он упал.
Левое заднее копыто высокой гнедой лошади Сарида просвистело в двух
пальцах от головы киммерийца.
Гнедой пошел рысью - теперь его ничто не сдерживало, ибо левая рука
Сарида была наполовину отделена от тела, и бьющая из нее кровь сверкающим
потоком окружала клинок, торчащий из раны. Потом гнедой понесся галопом мимо
вьючных лошадей Конана, которые все еще стояли в узком проходе между
барханами. Места было недостаточно гнедого это не волновало. Сарида вышибло
из седла выступающим в сторону тюком. Он тяжело упал наземь. Меч, торчащий
из его руки, стал словно бы короче.
Сарид изменил своей присяге солдата Турана из желания обладать
Испараной, побуждаемый к лихорадочному безумию похотью, льстивыми речами и
обещаниями награды, затмевающей даже ее соблазнительную особу. Он пошел в
бессмысленную атаку, убил Хассека, который был ему совершенно незнаком... и
потерял левую руку и способность владеть левой ногой.
А теперь шарахающаяся в панике вьючная лошадь наступила ему на грудь и
вдавила ребра внутрь.
Конан тем временем тяжело шлепнулся на песок. Извернувшись в момент
столкновения с землей, он был на ногах через две секунды. Он потерял и
лошадь, и меч, а другая лошадь чуть было не наступила на него. Он был зол до
такой степени, которая граничила с безумием. Обернувшись туда, откуда он
приехал, он уставился на круп лошади Испараны. Длинный черный хвост
животного развевался сзади, как знамя, как манящий вымпел.
Огромный киммериец зарычал и совершил безрассудный поступок. Он
схватился за этот длинный струящийся хвост обеими руками и уперся ногами в
землю.
Через мгновение его каблуки глубоко утопали в песке, а конский волос
резал ему пальцы.
Животное взвизгнуло, дернулось так резко, что женщина в седле
покачнулась, и остановилось. Оно напрягло все мускулы, всхрапывая, - и Конан
устоял!
Всадница, повернувшись над высокой задней лукой седла, сделанного из
кожи, натянутой на деревянную основу, откинулась назад, чтобы рубануть
Конана своим мечом, который был изогнут на восточный манер: клинок,
способный нанести резаную рану. Хвост ее коня был роскошно длинным, и Конан,
тянущий за него, стоял на довольно большом расстоянии. Он был как раз вне
досягаемости острия ее меча. Она сделала еще одну попытку.
То, что она перенесла вес назад, вместе с ее резкими движениями и
дергающим за хвост Конаном заставило животное взвиться на дыбы, перебирая
передними ногами в воздухе.
Конан, по-волчьи ухмыляясь, разжал руки в тот самый миг, когда Испарана
кубарем свалилась на него. Они покатились по земле, мужчина и женщина в
длинных одеждах. Оба сыпали проклятиями. Пострадавшая лошадь оглянулась
назад, сверкая белками больших вращающихся глаз, которые, казалось, отражали
ее оскорбленные чувства. Потом она отвернулась и обменялась взглядами с
вьючными животными. Одно из них - то, у которого правое переднее копыто было
в крови, - негромко фыркнуло. Конь Испараны фыркнул в ответ. В нескольких
ярдах от него Конанов гнедой оглянулся назад и качнул головой его сбруя
зазвенела. Он тоже издал это негромкое мягкое фырканье, потом поднял морду и
заржал. В четверти мили от этой сцены Железноголовый услышал его и, замедлив
бег, остановился. Потом он повернулся, поглядел туда, откуда прискакал
качнул головой громко заржал.
Испарана и Конан барахтались и катались по песку. Когда они
остановились на мгновенье, она была сверху. Она вскочила и уселась ему на
грудь мелькнули колени в желтых шароварах ее меч взлетел вверх. Ненависть
и жажда убийства сделали ее глаза безобразными, а солнце высекало из них
искры, так же, как и из ее изогнутого полумесяцем клинка.
Конан увидел блеск этих ненавидящих, безумных глаз, однако сверкание ее
меча представляло гораздо более безотлагательный интерес. Он выбросил вверх
руки в тот самый момент, когда она ударила.
Ее запястье упало в его правую ладонь, словно весло в уключину. Вся ее
рука содрогнулась от столкновения и застыла, словно налетела на камень. Рука
Конана держала, останавливала ее руку, и его ладонь сомкнулась. Потом
сжалась.
Другая его рука вытащила ее кинжал.
Испарана почувствовала, как кости ее запястья трутся друг о друга и
пальцы разжимаются против ее воли она застонала, и ее скимитар отлетел
прочь. Она увидела, как ее собственный кинжал, сверкая, метнулся к ней, и
закричала: "Нет!" - и в это время Конан нанес удар - удар, распоровший ее
джеллабу снизу доверху.
Под этой одеждой пустыни на ней не было ничего, кроме льняной нагрудной
повязки и низко опущенных на бедра, завязывающихся шнурком шаровар с
прорезями. И то, и другое было ярко-желтого цвета, красиво контрастирующего
с ее золотисто-коричневой кожей. Конан не увидел на двух полусферах ее груди
никаких шрамов. Он отбросил в сторону кинжал и притянул ее к себе. Она упала
ему на грудь, и он перекатился через нее. Теперь он был сверху и заглядывал
ей в глаза. Она укусила его за руку, и он разжал другую на достаточно долгое
время, чтобы дать ей пощечину.
- Нет, будь ты проклят! - крикнула она и начала бешено извиваться.
Хассек из Иранистана лежал неподвижно, и Сарид, туранский солдат из
Самарры, лежал неподвижно а Испарана из Замбулы извивалась, тяжело дыша, и
вскоре Конан увидел на ее бедре уродливый шрам от ожога. Равнодушное солнце
пустыни с сияющей улыбкой смотрело на них сверху вниз, и скоро капли пота
окропили песок, и через некоторое время проклятия Испараны перешли в стоны и
тихие вскрикивания, а еще несколько мгновений спустя они зазвучали по-иному,
ибо она не была девушкой.
8. СТРАННЫЕ ОТНОШЕНИЯ
Мужчина и женщина ехали по пустыне на юг. Со всех сторон вокруг них
поднимались низкие барханы, образуя небольшие лощины а сияющее сверху
солнце было врагом, превращающим небо в медный котел. Их лошади шагали
медленно, опустив головы. К задней луке седла женщины был привязан длинный
повод, на котором шли еще четыре лошади две были оседланы и, в дополнение к
этому, навьючены вьюки на другой паре были еще более объемистыми.
Мужчина совершенно определенно был мужчиной, хоть и очень молодым.
Высокий, крепко сложенный, с массивными плечами, распирающими надетый на
него белый бурнус, он бы мог быть борцом. Никто не назвал бы его красивым -
однако, пока его лицо было спокойно, его нельзя было назвать и уродливым.
Желтая льняная повязка окружала его голову над бровями и сдерживала гриву
его черных волос. Его лицо было загорелым, как и руки, хотя длинный
клинообразный участок груди, виднеющийся в вырезе его туники, имел более
светлый оттенок. Он ехал, высоко закатав на бедрах штанины широких шаровар,
обычных для жителей пустыни теперь, решив, что на его мускулистые ноги
попало достаточно солнца, он опустил серовато-коричневые штаны на сапоги.
Глаза, глядевшие с этого потемневшего от солнца лица под смолисто-черной
шапкой волос и кричаще-яркой повязкой, были странными для пустыни на юге
широко раскинувшейся империи Турана они пылали раскаленной голубизной,
похожей на выжженное солнцем небо.
День был жарким, как жарким был каждый день. Бледный песок отражал свет
злого солнца мириадами сверкающих, как алмазы, искр, так что мир пустыни
казался еще более жарким и более ярким от этого сияния. Лошади шли
размеренным шагом. Мужчина и женщина ехали, расслабившись в седлах, сжав
губы и устремив взгляды вперед. Одежда прилипала к их телам, покрытым
пленкой пота.
Женщина совершенно определенно была женщиной, и была старше мужчины. Ее
лицо было удлиненным, с рельефными скулами, пристальными темными глазами и
слегка выгнутым носом над пухлыми губами и подбородком с круглой ямочкой в
середине. Никто не мог бы назвать ее истинной красавицей только другая
женщина назвала бы ее менее чем хорошенькой, и это было бы неправдой. Ее
раздувающиеся шаровары, или "сирваль", - желтые, испачканные грязью и
песком, покрытые пятнами пота, - были прорезаны с одной стороны и порваны.
Капюшон, отпоротый от джеллабы, лежал у нее на бедрах, поскольку грязное
белое платье было искромсано и разорвано вдоль и поперек и заканчивалось
гораздо выше колен. Широкие шаровары-сирваль были заправлены в красные
сапоги, поднимающиеся выше ее довольно округлых икр. Великолепная масса
вьющихся черных волос отливала синевой и пурпуром в свирепом сиянии солнца
кудри закрывали ее лицо, выбиваясь из-под ее грязной старой повязки, которая
раньше принадлежала мужчине. Ничем не стесненные полушария ее груди прыгали,
как беспокойные зверьки, под располосованной джеллабой, почти не скрывающей
их изгибов ткань, которая раньше стягивала их, стала теперь повязкой на
голове мужчины.
Золотисто-коричневая кожа женщины, по его безжалостному замечанию, была
привычной к солнцу и не должна была обгореть. Она была разъярена этими
словами, а потом удивлена тем, что он помог ей сменить повязку на бедре,
там, где шафрановый сир валь был сильно прожжен, образуя дыру с черными,
неровными краями.
- Мне печет грудь, собака!
- Она не обгорит, - сказал он, мирно покачиваясь в седле справа от нее.
- По крайней мере, обгорит не сильно, - добавил он, и она поджала свои
полные губы.
- Зачем вообще было брать меня с собой? Почему ты не оставил меня
умирать в пустыне, варвар, истерзанную, плохо одетую и беспомощную?
- После всего того, что мы перенесли вместе? Испарана, Испарана! Я
Трубников Александр
Панов Вадим
Орлов Алекс
Никитин Юрий
Березин Федор
Посняков Андрей