Чтение 15–й страницы книги ~Мессия очищает диск~

отцам забытые ими где попало веера и мухобойки, вместо благодарности получая
оплеухи...

Во многом это напоминало службу в Шаньдунском гарнизоне, где Змееныш Цай
служил около года в качестве вольнонаемного пехотинца. В результате этой
службы господин тайвэй, начальник гарнизона, имевший дурную привычку убивать
молоденьких солдат в случае отказа возлечь с ним на ложе, был неожиданно
предан суду, жестоко бит плетями и сослан на юг с лишением должности и
звания.

Подробные донесения Змееныша, которому для этого дважды пришлось уступить
развратному тайвэю, сыграли в опале военачальника не самую малую роль.

В Шаньдуне старые солдаты издевались над новобранцами ничуть не меньше,
чем шаолиньские монахи - над претендентами на рясу и дхарму . Но эти шутки, зачастую весьма злые, чем-то неуловимо
различались меж собой, и пилящий жесткое мясо тупым ножом Змееныш все время
думал: в чем же разница?!

Ему казалось, что именно в этом неуловимом различии, как в скрытом под
жесткой скорлупой ядре ореха, кроется если не ответ на вопрос, то хотя бы
часть ответа.

Все чаще и чаще он вспоминал слова раненого хэшана, услышанные в страшной
роще, достойной укрощать скорее варварские земли, чем окрестности
благочестивой обители:

- Если хочешь, чтобы патриарх Шаолиня назвал тебя послушником, - забудь
эти слова.

- Какие?

- Справедливость и подлость. Человеческая нравственность заканчивается у
ног Будды, и не думай, что это плохо или хорошо. Это просто по-другому.
Совсем по-другому.

Шаньдунские старослужащие многократно восхваляли свою собственную
справедливость и подлость глупых новобранцев, упрямо не желающих понимать,
что для них зло, а что - благо.

Шаолиньские монахи никогда не говорили об этом, словно человеческая
нравственность, столь любимые мудрым Кун-цзы правила морального и
культурного поведения "ли" вообще не существовали для преподобных бойцов,
лучшие из которых пополняли ряды тайной службы могущественного Чжан Во!

Они не издевались над соискателями и молодыми монахами, хотя поведение их
донельзя напоминало именно издевательства; они даже не "учили жизни", как
любили говаривать солдаты-шаньдунцы, - со стороны могло показаться, что
искушенные последователи Будды просто-напросто выполняют какую-то скучную
работу, которую непременно надо завершить к назначенному сроку.

Чем?

Чем должна была завершиться эта работа?!

Учитывая тот замечательный факт, что как только молодой монах допускался
к общим занятиям в Зале Закона, где практиковались "вэньда" - диалоги между
наставником и учениками, помогавшие достичь духовного пробуждения, - так
вот, с этой самой минуты прекращались все издевательства над человеком, хотя
бы раз преступившим порог Зала Закона!

Ответить на этот вопрос было труднее, чем справиться с коровьей полутушей
при помощи тупого ножа.

Особенно зная; что монахи не вкушают убоины, и поэтому работа Змееныша
вдвойне бессмысленна.

***

Увесистый подзатыльник вернул Змееныша Цая к действительности. Он
захныкал для пущей убедительности, потер затылок и опасливо повернулся к
ударившему.

За последний месяц лазутчик жизни успел привыкнуть к страшному лицу
преподобного Фэна, главного повара монастырской кухни, и не шарахаться в
сторону от полусумасшедшего старика монаха с неизменным деревянным диском
под мышкой.

Диск был сделан из полированного ясеня, в поперечнике достигал примерно
локтя и весь был исписан углем. Однажды, приглядевшись, Змееныш Цай
обнаружил, что покрывавшие игрушку преподобного Фэна иероглифы,
мелкие-мелкие, как муравьиные письмена, представляют из себя знаки всего
двух видов: иероглиф "цзин", то есть "чистое", и иероглиф "жань", то есть
"грязное". Время от времени старый монах стирал часть знаков и дописывал на
их место новые - но всегда одни и те же, просто в другом порядке.

Цзин и жань, грязь и чистота.

Что это должно было означать, Змееныш Цай не знал, да и не очень-то
стремился узнать.

Мало ли какие причуды могут быть у похожего на беса преподобного Фэна?!

Повар аккуратно поставил диск в угол, кинул на стол пучок зелени и
молодого чеснока, а потом прищелкнул пальцами и выразительно покосился на
Змееныша. Дескать, закончишь возиться с мясом и покрошишь все это
меленько-меленько вон в ту миску. Если бы тогда, во дворе любвеобильной
толстушки, Змееныш Цай не слышал собственными ушами, как преподобный Фэн
припевал себе под нос историю про старого Гао, одновременно вытворяя всякие
чудеса с ивовой корзинкой, он скорее всего счел бы изуродованного повара
немым. Во всяком случае, за истекший месяц Змееныш не услышал от
преподобного Фэна ни единого слова. Жесты и гримасы, от которых старик
выглядел еще более похожим на беса, вот и все.

Один из слуг - тот самый, который бегал в бамбуковую рощу за раненым
хэшаном и проникся после этого к Змеенышу особым расположением, - как-то
рассказал Цаю историю неразговорчивого повара. Оказывается, когда
позапрошлый настоятель Шаолиня Хой Фу после долгих раздумий решил-таки
откликнуться на просьбу предводителя "красных повязок" Чжу Юаньчжана и
послать к нему в армию шестерых монахов для обучения восставших воинскому
искусству - одного из святых бойцов сопровождал совсем еще молоденький
монашек Фэн.

В первой же битве около озера Желтого Дракона, увлекшись в пылу сражения
и не услышав приказа об отступлении, юный Фэн оказался окружен десятком
монголов, и один из них, изловчившись, сумел ударить Фэна копьем в рот.
Узкий наконечник разворотил несчастному губы и вышел из правой щеки, попутно
повредив язык, но дальше случилось невероятное. Пробивавшийся к своему
служке опытный монах-воитель собственными глазами видел, как яростно ревущий
Фэн перекусил древко копья - к счастью, не окованное железом у наконечника,
- и с торчащим прямо из лица железным жалом, мотая головой подобно дикому
зверю, кинулся на врагов.

Монголы в страхе бежали, а еле живого Фэна выволокли из горнила боя и
успели оттащить в безопасное место.

Видимо, срок для следующего перерождения юного монаха еще не наступил -
опытные лекари сумели спасти Фэну жизнь, но лицо его с тех пор отвращало от
себя взгляды окружающих.

Вернувшись в монастырь, преподобный Фэн больше никогда не покидал его в
течение полувека с лишним, прошедшего со дня сражения у озера Желтого
Дракона. Многое успело совершиться за это время: захватчики бежали в
северные степи, вождь "красных повязок" Чжу Юаньчжан стал императором Хун У,
монахи-воители были назначены высшими сановниками императорского двора, а
тому монаху, которого сопровождал несчастный Фэн, была поручена реставрация
Великой Стены; знаменитому монастырю у горы Сун указом нынешнего императора
Юн Лэ были переданы в подчинение земли четырех окрестных обителей...

А в Шаолине усердно трудился на кухне уродливый монах, ставший в конце
концов главным поваром и научившийся делать из злаков и овощей блюда, по
вкусу, запаху и внешнему виду неотличимые от мясных, - что до невозможности
радовало некоторых преподобных отцов, получивших таким образом возможность
потакать своему чреву, одновременно соблюдая заповеди Будды и древних
патриархов.

Единственное, о чем спорили иногда в монастыре: деревянный диск,
исписанный иероглифами "цзин" и "жань", появился у повара Фэна до того, как
произошло решающее сражение, заложившее зерно будущей смены династий, или
после?

Спорили долго и безрезультатно.

Сам Фэн не отвечал.

Он вообще почти не разговаривал.

Но ему и не требовалось этого: готовить пищу можно и молча. Зато когда
похожий на беса монах выходил на глинобитную площадку близ внутреннего
двора, где обычно проводились общие занятия по кулачному бою, обитатели
Шаолиня всех семи рангов старшинства лишь всплескивали рукавами, дивясь
невозможному, не правдоподобному искусству повара.

Потом преподобный Фэн останавливался - зачастую на середине какого-нибудь
тао , так и не доведя его до конца, - подбирал свой неизменный диск и
уходил на кухню.

И всем оставалось только недоумевать: почему отец Фэн никогда даже не
пытался сдать экзамены на право клейма тигра и дракона, подав патриарху
прошение разрешить официальное посещение Лабиринта Манекенов?!

По общему мнению, если уж кто и должен был пройти эти испытания без
особых трудностей, так это преподобный Фэн, молчаливый монах с изуродованным
лицом и деревянным диском под мышкой.

2

Гроза налетела внезапно.

Косматые тучи тайком подкрались с запада, ночью - и небо рухнуло ливнем
на вздрогнувшую в лихорадочном ознобе гору Сун. Видимо, божественный
полководец Гуань-ди, ниспровергающий бесов, сильно разозлился на досаждающую
этому миру нечисть, потому что ветвистые молнии следовали почти без перерыва
одна за другой, пламенными многозубцами поражая невидимых врагов, а хриплые
раскаты грома заставляли трепетать даже самые отважные сердца.

Дождевые струи неистово плясали по крышам и плитам, которыми был вымощен
внутренний двор, подкрадывались к Залу тысячи Будд и гневно стучали в плотно
прикрытую дверь - небось тоже хотели пройтись в боевых стойках по