Чтение 15–й страницы книги ~Благополучная планета~

общие воспоминания сблизили нас гораздо быстрее общих интересов...
На развилке дорог повернули налево и проехали наконец то самое дерево.
В степи одинокие деревья издавна поименованы. Наше, к примеру, зовется
Саодат, чему я никак не нахожу объяснения: в переводе с узбекского это
означет "счастье". Не знаю уж, кого оно счастьем наделило или чье счастье
составило, но вот так... Отсюда километров пятнадцать до дома. И дом!
Машину неожиданно тряхнуло на ухабе. Олег чертыхнулся и заговорил:
-- Поосторожней! Я же не пресмыкающееся!
-- А то бы ужалил?
-- Да нет, распластался. Завидую способностям змей. Они ползают --
словно перетекают по земле: с головы прибавляется с хвоста тает... Вот бы в
транспорт такой же принцип заложить.
-- У современного транспорта иные заботы. -- Пошли неровности, и я
снизил скорость. -- Неплохо бы автобусам растягиваться в часы пик. Вроде
безразмерного питона.
-- От смешного до великого один шаг. Берусь доказать, -- Олег
подмигнул, -- что эластичные стенки типа змеиной кожи сделали бы в технике
переворот.
-- У тебя от неровностей дороги фантазия разыгралась. Причем глубина
идей прямо пропорциональна глубине ям.
-- Не так уж ты и не прав. Я, между прочим, часто ловлю себя на том,
как много интересного остается невыдуманным в смежных областях. -- Олег
разлохматил шевелюру. -- Почему, скажем, мы не имеем палатки с надувным
дном? Скольких насморков удалось бы избежать и сколько сберечь лапника! Или
еще: ты бы не хотел сыграть в стоклеточные шахматы? Я такие роскошные
правила придумал! А какой бы я внедрил умопомрачительный галстук, какие бы
немыслимые каблучки подарил дамам! Мечта! Говорить о таких вещах
бессмысленно, я охотно бы все это нарисовал, лишь бы кто-нибудь взялся
эксплуатировать мои побочные ассоциации. Похлопочи по начальству, пусть меня
приспособят заместителем по идеям!
-- Мало тебе твоих собственных лавров? Я имею в виду биологию.
-- Да, но зачем зарывать другие таланты, коли уж они прорезались?
Олег поерзал, глубже ввинчиваясь в сиденье, задрал колени под самую
приборную доску.
-- От скромности ты не умрешь. -- Я покосился в зеркальце на
самодовольную круглую физиономию. -- А вот ответь-ка мне со всей
серьезностью на такой вопросик: почему ты вспомнил змей? По Фрейду,
случайные ассоциации -- всегда свидетели тайных мыслей.
-- Уточняю: не змей, а рептилий. Последний год я занимаюсь не змеями, а
ящерицами.
-- Не будь мелочным!
-- Не буду. -- Олег опустил стекло, выставил за окно локоть.
-- Горю нетерпением услышать подробности. Так же, как ты -- рассказать.
-- Силен, старик! Иностранные философы тебе явно на пользу.
-- Не темни, не заставляй себя уговаривать. -- Я помахал рукой стоящему
у дороги верблюду и прибавил газу.
-- Мои достижения скромны, но многообещающи. Дай слово, что до
появления статьи в "Вестнике природы" не разболтаешь. Слово друга? Ладно,
верю. Так вот. Тебе нравятся опыты по хирургической или ветегативной
генетике?
-- Смотря когда и для какой святой цели.
-- Ну, для какой... Там видно будет... На основе нашей степной ящерицы
я создал устойчивый тип ее трехголового гибрида!
Не отрываясь от дороги -- здесь как раз начинался спуск, -- я
использовал профессиональный шоферский навык молниеносно взглянуть на
пассажира. Олег полуотвернулся, и по его позе, по более, чем всегда,
округлившейся щеке я догадался, какой он сейчас напыщенный и гордый.
-- Наверно, ждешь аплодисментов? Не просветишь ли часом, на кой ляд
человечеству твое... -- Я смягчил готовое сорваться словцо. -- Твоя
вегетация?
-- Величайший научный факт...
-- Не вещай, терпеть не могу вооруженного любопытства! Слыхал я об
одном вашем мудром брате, который после опыта выбрасывал собак на помойку,
даже не потрудившись их усыпить.
-- Это, может, и слишком. Хотя чувствительности на уровне Лиги защиты
животных я, прости, тоже не понимаю.
Спорить с Олегом занятие неблагодарное, в чужие аргументы он попросту
не вникает. Сейчас же, когда речь шла о науке, он спорил со мной как
профессионал с дилетантом -- снисходительно и ненастойчиво: что, мол, ты
понимаешь в высоких материях, деревня? Я бы ни за что не взялся его
переубеждать. Хотелось скромненько заставить его задуматься о том, чем он
занимается каждый день. К чему опрометчиво привык.
-- Должна же быть какая-то сверхзадача в твоем эксперименте? В конце
концов, ведь отчитываешься ты перед кем-то хотя бы за отпущенные деньги?
-- Это уже в тебе говорит агроном. Даже не главный, а так... рядовой
совхозный. У которого план в килограммах мяса на потраченный килограмм
фуража. Смешно требовать от науки задач ближнего прицела! Никто не может
предвидеть, что вырастет из доказанного мной факта.
-- Я могу. Это, кстати, не трудно. Вырастет новый членкор, которому,
вероятно, не хватает нескольких баллов или как там у вас... И все же, ради
чего твои опыты? -- настаивал я.
Олег секунду помолчал. Но я бы разочаровался в нем, это был бы просто
не Олег, не найдись он с ответом. Если я чему и удивился, то неожиданной
примиренческой позиции:
-- Ты ведешь себя, как я когда то на заре нашей дружбы, помнишь? Зачем
ссориться? При нашем-то положении? У каждого свои заслуги и своя работа.
Оставим споры нашим детям.
О детях очень любят порассуждать те, кто никогда их не имел.
Упоминание о детях вывело меня из себя. Я едва удержался на нейтральном
тоне:
-- Погоди, Олег. Постарайся как-то прочувствовать то, что я скажу.
Иначе мое выступление бесполезно.
Олег насторожился. А я тянул, чтоб самому до конца уяснить то, о чем
собирался сказать. Ибо на этот счет нет критериев: правоту личности мы
понимаем каждый по-своему. Не всегда по совести. Подчас пасуя перед фактом
нечаянно навязанной чужой воли. А когда действительно нужно бороться за
человека против него самого, мы застенчивы и стеснительны до преступления.
Все правильно. Все так. И как ученый Олег, безусловно, прав. Нельзя
навязывать науке глаза и, дав в руки ножницы, дожидаться нужной безделушки с
веревочки -- как в известном аттракционе "Подойди и отрежь". Бессмысленно
заталкивать науку в рамки сиюминутной необходимости и заданности. Побочные
результаты часто важнее искомых. И все-таки самое страшное -- холодное
равнодушие и азарт, когда человек со спокойной душой режет и шьет по живому,
любопытствуя, что получится... Этакая современная биоалхимия на уровне
просвещенного ведовства. Впрочем, слова, которые я для него приготовил,
остались во мне: он их все равно не поймет и не примет. Чтобы понять, Олег
должен впустить обыкновенное человеческое счастье в свой тщательно
отделанный грот. Счастье -- даже ценой разбросанных по комнатам игрушек,
сверзившейся с буфета корейской вазы и бесстыдно торчащих на батарее детских
штаников...
-- Я пойму, Олег, и даже прощу, -- волнуясь, сказал я, -- если ты
построил свою трехголовую образину ради сказки. Сознайся, тебе хотелось,
чтоб у моей Алены и у других ребятишек резвились в клетках ручные
дракончики? Правда? Совсем крохотные и безобидные Змеи Горынычи, да? Ну,
скажи, что ты вспомнил о чуде?
-- Фу, какая пошлость! -- рассердился Олег. -- Мы все помешались на
чуде, от жажды чуда, в угоду чуду! Ты мне смешон, идеалист несчастный!
Вдруг в зеркале, при мерцающем свете приборной панели, я заметил
какое-то движение на заднем сиденье. Сова лежала на спине, с безжизненно
разбросанными крыльями и полусогнуто приподнятой вверх когтистой лапой. Вот
она подтянула крыло, стала опускать лапу... И на сиденье, повторяя общий
контур ее позы, оказалась девочка лет двенадцати, в ладном ситцевом
сарафанчике, в блестящих туфельках и странной формы мотоциклетных очках.
Девочка, как прежде сова, тоже лежала на спине, разбросавшись, неудобно
подогнув тонкую девчоночью ногу. Проследив мой взгляд, девочка выпрямилась,
быстро прикрыла рукой исцарапанную коленку, обтянула сарафан. Я успел
уловить момент, когда сова, бледнея, еще просвечивала сквозь не сразу
сгустившееся человеческое тело: обе фигурки -- девчонки и птицы -- целый миг
существовали вместе, будто на испорченной фотографии с дважды
экспонированным изображением.
Я резко нажал тормоз, ударился грудью о руль, но зеркало бесстрастно
отражало сидящую в машине незнакомую девочку.
-- Сколько времени? -- деловито спросила она.
Я автоматически взглянул на часы, успел перехватить отчаянное изумление
в глазах Олега, даже мысленно поправил: "Надо говорить "который час?". И
ответил:
-- Четверть второго.
-- Ух ты! Бабка Стешиха убьет меня за опоздание! Она отперла дверцу,
вышла, подняла голову к звездам, сделала шаг к обочине.
-- Постой, какая Стешиха? Куда ты? -- закричал я, выскакивая следом.
-- Некогда мне. Потом. Я тут близко! -- возразила девчонка.
-- Ничего не понимаю. Да кто же ты, в конце концов? Она немного
вернулась:
-- Не время объяснять, успеется. Ты в следующий раз убирай свет. Очень
больно.
Она подпрыгнула, раскинула руки, сжалась. И, мгновенно уменьшившись,
взлетела в ночное небо совой. Это было чудо полета. Сова парила по кругу --
на недвижных крыльях, в легчайшей кольчужке удивительного оперения,
беззвучно и точно вписанная в ночь подобно Духу Воздуха.
-- Не бойся, я приду! -- донеслось из темноты.