шнырявших по столу, как юркие желтые ящерицы. Кости упали. Их выигрыш. Они
сгребли кости и протянули их Одиссею. Одиссей проиграл; они вцепились в
них хищными лапами, они их кинули на стол еще раз, им повезло; шла игра на
марки и доллары, на немецкие марки и американские доллары, шла игра на то,
что они называли жизнью, набить себе живот, напиться, насытить похоть, шла
игра на деньги, которых требовал день, ибо нужны были деньги, чтобы день
прошел сносно, чтобы была жратва, выпивка, любовь, все это стоило денег,
марки и доллары, ради них и велась игра: что стало бы с греками, окажись
они совсем без денег, что стало бы с королем Одиссеем? Глаза у него были
как у охотника, когда он настигает зверя. "Я-гнал-оленя-в-дикой-чаще",
заиграл оркестр. Каждый из сидевших в "Колоколе" гнал белого оленя своих
желаний и иллюзий. Воображаемые лошади, которых создало пиво, уносили их
вдаль; они были гордыми охотниками, скакавшими на лошадях. Отдавшись своим
инстинктам, они вели охоту, вели упоительную облаву на белого оленя
самообмана. Горный стрелок пел песню, которую играл оркестр, ее подхвачили
покоритель Африки и тот, что воевал на Восточном фронте. Йозеф, уловками
греков оттесненный от своего черного повелителя, слушал, как из
музыкального ящичка Одиссея чей-то голос рассказывал о положении в Персии.
_Парашютный десант на Мальте_, а то, что говорилось дальше, было для
Йозефа лишь каскадом звуков, лишь прибоем истории, прибоем, захлестывавшим
его из эфира, непонятная, выстраданная история, бродившая, как заквашенное
тесто, которое непрерывно поднимается. В сообщение были вставлены имена,
имена и за ними еще имена, хорошо знакомые имена, имена данного часа
истории, имена игроков, игравших по-крупному, имена заправил, названия
мест, где разворачивались события, проводились конференции, шли сражения,
совершались убийства, кто знает, как поднимается тесто, какой хлеб будем
есть мы завтра? "Мы были первыми на Крите, - надрывался солдат Роммеля, -
мы с ходу заняли Крит. Мы прямо рухнули им на головы". Олень был
настигнут! Теперь Одиссей это раскусил, глаза охотника не подвели его!
Черная рука оказалась проворней, чем желтые ящерицы с их уловками и
ворожбой. Одиссей рывком подался вперед. Схватил кости. На этот раз
настоящие, с зубчиками, те, что приносили счастье и которые все время
искусно подменялись мечеными. Он стукнул ими о стол: выигрыш! Он бросил их
снова, и снова была удача. Он двинул локтями. Греки отпрянули. Спина
Одиссея накрыла стол. Стол был линией огня. Он очередями палил в дерево,
залпами счастья: вождь Одиссей царь Одиссей генерал Одиссей генеральный
директор Одиссей мистер Одиссей Коттон эсквайр. "Мы прочистили Белые горы.
В долине мы пустили в ход гранаты, в зарослях орудовали тесаками, кругом
томми да эти островитяне, дерьмо козлиное. Нам дали каждому жетон "За
взятие Крита". - "К чертям твой жетон!" - "Что, что..." - "К чертям,
говорю, твой жетон. В России, вот где была война. Все прочее -
приключенческие истории. Для малолетних. В пестрых обложках за десять
пфеннигов. Романтика! Пестрые обложки! Тут и голая баба, и парашютист с
беспощадным взглядом. Никакой разницы! Вот уж вздую своего парня, если он
их в дом притащит". Голос в музыкальном чемоданчике сказал: "Кипр". Кипр
был важен в стратегическом отношении. Голос сказал: "Тегеран". Голос не
сказал: "Шираз". Голос не упомянул о розах Шираза. Голос не сказал:
"Хафиз". Голос не знал, что на свете был поэт Хафиз. Его никогда не было
для этого голоса. Голос сказал: "Oil" [нефть (англ.)]. И снова треск,
какие-то звуки и треск, невнятное Журчание речи, поток истории шумел и
струился мимо, а на берегу сидел Йозеф, старый, усталый и отвоевавшийся, и
глядел, моргая и щурясь, на счастливый закат своей жизни. Непонятен был
поток, непонятно баюкающее журчание речи. Греки побоялись вынуть ножи. Они
упустили белого оленя. Черный Одиссей ускользнул от них: огромный
хитроумный Одиссей. Он дал Йозефу деньги, чтобы тот рассчитался за пиво.
"Много, мистер", - сказал Йозеф. "Не так много money" [деньги (англ.)], -
сказал Одиссей. Официантка сунула бумажку в карман: щедр и славен был
Одиссей. "Идем!" - крикнул Одиссей. "Гаагское воззвание", - сказал голос.
Йозеф нес этот голос, _миролюбивый кайзер Вильгельм II жертвует в пользу
Гааги_, голос раскачивался в руках у Йозефа, от его старческой походки
плескались и колыхались тяжелые слова. Река истории текла. Иногда она
выходила из берегов. Она затопляла землю историей. Потом она отступала
обратно, оставляя утопленников, оставляя яд и удобрения, гниющие родные
поля, плодоносную щелочь: где же садовник, когда же созреет плод?
Маленького роста, подслеповатый, шел за своим господином Йозеф, он тоже
вяз в иле, все еще вяз в иле, уже снова вяз в иле, он шел за своим черным
повелителем, которого сам для себя избрал в это утро. Когда же наступит
цветение, золотой век, счастливая пора...
лимузин остановился перед домом, в котором Карла снимала комнату.
Вашингтон купил ей цветы на желтых стеблях. Солнце прорвало пелену
облаков, когда он выходил из машины. От света, отразившегося на крыльях
лимузина, цветы вспыхнули, как желтая сера. Вашингтон чувствовал, что за
ним наблюдают из окон. Мелкие съемщики, жившие здесь многочисленными
семьями, по три-четыре человека в комнате, не в комнате, а в клетке, у
зверей в зоопарке и то просторнее, мелкие съемщики, сгрудившись у
штопанных-перештопанных, крахмаленных-перекрахмаленных занавесок, льнули к
окнам, отпихивая друг друга. "Смотри-ка, он принес ей цветы. Видишь -
цветы. И чего это он..." По какой-то непонятной причине их злило, когда
Вашингтон приходил с цветами. Самого Вашингтона они как бы не замечали; он
был пусть чернокожий, но такой же человек. Зато они замечали цветы,
считали пакеты, которые он нес под мышкой, со злобой разглядывали
автомобиль. Автомобиль в Германии стоил дороже, чем небольшой домик.
Дороже, чем домик на городской окраине, к которому они безуспешно
стремились всю свою жизнь. Так говорил Макс. Макс знал это точно. Макс
работал в гараже. Небесно-голубой лимузин у подъезда был вызовом.
шумно. Эта Вельц наверняка была связана с полицией. Полиция не вмешивалась
в ее дела, _язвы демократии_.
прочистить все сомнительные углы города было практически невозможно.
Впрочем, старухи огорчились бы, если б явилась полиция и навела порядок.
Они лишились бы единственного развлечения, которое у них оставалось.
дверью стояли они, эти укрощенные хищники, стояли и прислушивались, они
чуяли дичь, однако время не благоприятствовало тому, чтобы всем стадом
ринуться на чужака, вторгшегося в их владения. Дверь отворила фрау Вельц,
тучная грязная вислозадая женщина с всклокоченными волосами. Она в свою
очередь тоже воспринимала Вашингтона как ручного зверя, как домашнее
животное, не обязательно как корову, но уж, во всяком случае, как козу -
"я черного козла дою". "Дома нету", - сказала она и хотела взять у него из
рук пакеты. "О, не беспокойтесь", - сказал он, сказал тем ровным и
любезным голосом, каким черные обычно разговаривают с белыми, но слышалось
в нем что-то сдавленное и нетерпеливое. Вашингтон поспешив от нее
отделаться.
Карлы. Из дверей высовывались девушки, которые снимали у фрау Вельц
комнаты для встреч с солдатами. Находиться в этой квартире было для
Вашингтона мучением. Но он ничего не мог изменить. Карла безуспешно искала
другую комнату. "Из-за тебя мне ничего не найти", - говорила она. Карла
тоже мучилась, живя в этой квартире, но она мучилась меньше, чем
Вашингтон, которому она неустанно повторяла, как она мучается, как все это
ее оскорбляет, и из сказанного вытекало, что она себя слишком раздаривает,
что она безмерно нисходит, нисходит до него и что только все новыми и
новыми проявлениями любви, новыми подарками, новым самопожертвованием он
сумеет хоть как-то сравнять положение, разумеется, лишь в ничтожной мере.
Карла презирала и проклинала фрау Вельц и девушек, но, оставаясь одна,
когда Вашингтон был в казарме, она, томясь от скуки, приглашала девиц к
себе, пускалась с ними в откровенности, судачила, как судачат шлюхи, или
же выходила на кухню к фрау Вельц, пила у плиты искусственный кофе из
кофейника, который без конца бурлил на огне, и сама все выбалтывала фрау
Вельц, а та посвящала в ее секреты соседок. Девицы в коридоре
демонстрировали Вашингтону свои прелести: распахивали халатики, поправляли
и застегивали чулки, встряхивали крашеными волосами, обволакивая его
ароматом духов. Девицы словно заключили между собой пари, кому из них
удастся заполучить Вашингтона в постель. Зная негров лишь в минуты
страсти, они своими куриными мозгами решили, что все негры похотливы. И не
понимали Вашингтона. Не могли в толк взять, почему он не ходит в бордель.
Вашингтон был создан для спокойной семейной жизни, но по несчастью
обстоятельства отклонили его от прямого пути в он попал в эту квартиру, в
джунгли и в омут.
рассчитывал, что Карла скоро вернется. Может быть, она пошла в
парикмахерскую. Он поискал на туалетном столике записку, которая объяснит
ему, куда ушла Карла. На столике стояли флаконы с лаком для ногтей,
туалетной водой, тюбики с кремом и пудреницы. В рамку зеркала были всунуты
фотографии. Одна из них изображала пропавшего без вести супруга Карлы,
который приближался теперь к официально зарегистрированной смерти, к
справке о том, что он умер, и с которого готовились снять узы, соединившие
в этом мире его и Карлу пока-смерть-не-разлучит-вас. На нем был мундир
защитного цвета. На груди виднелась свастика, против которой Вашингтон
воевал на фронте. Вашингтон равнодушно разглядывал фотографию незнакомого
человека. Он равнодушно разглядывал свастику на его груди - символ, уже
утративший свой смысл. Возможно, расовый символ был этому человеку
совершенно чужд. Возможно, Вашингтон никогда не сражался против свастики.
Возможно, они оба обмануты. Он не испытывал ненависти к этому человеку.
Его тень не тревожила Вашингтона. Он не ревновал Карлу к нему. Он иногда
Самойлова Елена
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Марко Джон
Доценко Виктор