Чтение 15–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

- А рыба не...

- У рыбы ж нет крови, - заявил Бернард твердо. Я посмотрел в его честные глаза, на сияющее лицо священника. Да, здесь "зеленые" появятся не скоро. Как сказал Рудольф, верь - и ты пойдешь по воде. Верь, что убить рыбу - это не убийство, и это не будет убийством. И не зачтется как грех.

Интересная логика. Надо запомнить и, выпадет случай, воспользоваться.

Пока запрягали волов и выкатывали из зарослей повозку, Бернард и Ланзерот привычно уехали далеко вперед. Мы с повозкой выдвинулись из леса медленно, осторожно. Солнце тут же соскользнуло с зеленых веток на голову и плечи, одинаково дружелюбное к добру и злу на земле.

Впереди долина, кое-где редкие группки деревьев, небольшие холмы. Небо снова чистое, синее, облака белые и взбитые, как свежие сливки. Когда мы провели волов мимо ближайшего холма, я видел, как оттуда с вершины торопливо сполз Бернард, только в ложбинке поднялся и, пригнувшись, бегом вернулся к коню.

Его крупные руки привычно сняли мешок, там разобранный арбалет, могучий охотничий нож, что более хлипкому послужил бы мечом, а настоящие метательные ножи Бернард засунул за голенища сапог. Его исполинский топор, гордость его рода - справа от седла. Еще я заметил, что Бернард возит с собой лук, но только дважды попользовался, да и то когда потерял в схватке топор и, схватив лук, крушил им, как оглоблей, вражеские черепа. Не то чтобы не умел стрелять, я уверен, что немногим уступает Асмеру, но такому медведю надо ощущение схватки, а ее нет, когда натянешь и отпустишь тетиву, а далекая фигура вдруг дернется и рухнет, схватившись за живот. Да и кроме того, он однажды громогласно заявил, что стрелок из него неважный. Чтобы вот так попасть в человека с сотни шагов, как Асмер, жертву надо привязать к дереву, а в колчане чтоб было с полсотни стрел... Но я чувствовал, каким-то образом чувствовал, что Бернард зачем-то сознательно умаляет свое умение.

Далекий дым поднимался к небу - черный, зловещий, вовсе не похожий на синий дым лагерных костров. Бернард мрачнел все больше, Рудольф и Асмер угрюмо переглядывались, только Ланзерот ехал все такой же спокойный, невозмутимый. Синие глаза холодно осматривали горизонт. Я был уверен, что Ланзерот не пропустит ни одну подозрительную лощинку, ни одну балку, ни один куст, за которым может спрятаться враг.

Волы затащили повозку на холм. Я выпустил колесо, рука поднялась смахнуть пот со лба и застыла. Внизу в долине догорали повозки. Похоже на торговый караван, хотя многовато для каравана трупов...

Бернард взглянул раздраженно, хлестнул волов, рыкнул:

- Трогай! Нельзя останавливаться. Ланзерот оглянулся, бросил с холодным безразличием:

- Тем более на виду.

Волы уже стащили телегу с холма, я шел рядом, шея сама выворачивалась в сторону. Ланзерот подал знак не останавливаться, но дорога проходила совсем близко, я видел обезображенные тела, вороны долбили острыми клювами окровавленные глазницы. Шмыгнул в кусты зверек, волоча кишку сизого цвета.

Не все пали в бою, иных явно захватили живыми. Я содрогнулся, видя изувеченные лица, распоротые животы, красные от содранной кожи тела. Троих посадили на колья, троих разорвали надвое... возможно, конями. Детей приколачивали к деревьям, но особенно жестоко истязали женщин. Все со вспоротыми животами, многим в разрезы запихнули камни, у некоторых руки и ноги обуглились, а по застывшим в смертной агонии лицам я видел, что жгли живыми.

Переселенцы. Потому так много женщин и детей. Бегут от ужасов войны, бегут от наступления сил Тьмы, но она настигла.

Бернард ехал рядом на своем огромном коне, как скала на скале, похожий на двигающийся через века и тысячелетия ледник.

- Эльфы и гномы не пользуются магией, - слышал я громыхающий голос. - Уяснил? У них вообще нет никакой магии. А то, что нам кажется магией, для них просто... ну, не колдовство вовсе! Как для тебя вон ездить верхом, ловить рыбу или строить трехэтажные дома. Вот высокие дома подземным гномам покажутся вообще чародейством.

Рудольф сзади крикнул нам в спины:

- Эй-эй! Не настраивай парня на легкий лад. Потому как раз с эльфами или гномами и труднее справиться.

Я обернулся, кивком поблагодарил.

- Почему? - спросил у Бернарда. Бернард сплюнул через плечо в кусты.

- Нечисть боится серебра, железа, осины, чеснока. Словом, всякой защитной магии. Даже креста страшится, как не знаю чего! А эльфы не боятся. И гномы не боятся. Они не предавали род людской, как оборотни или вампиры, что предали души дьяволу и стали нечистью. Потому с гномами и эльфами можно воевать только честным оружием.

Волы тянули повозку достаточно бодро, колеса уже не увязали в земле. Правда, чем ближе к югу, тем земля суше, тверже, а солнце жжет плечи сильнее. Я со злорадством поглядывал в спину закованного в железо Ланзерота. Бернард ехал раскрасневшийся, от него катились волны жара, как от растопленного камина.

Мой конь шел крупной рысью. Я не забывал следить теперь и за небом, в синеве часто появлялись темные точки, а когда с востока набежали низкие тучи, то ехать приходилось чуть ли не все время с задранной головой. Но все оказывалось безобидными коршунами, орлами, а то и просто воронами, высматривающими падаль.

Шея заныла, а конь, как почуял, перешел на шаг, начал срывать вдоль дороги верхушки трав.

Этой ночью удалось увидеть настоящий сон. Я летал, едва не рвал об острые края звезд плащ, из космоса тянуло нестерпимым холодом, а когда метнул ся к земле, оттуда навстречу очень быстро вырос странный приземистый замок, очень широкий, но приплюснутый. Мне почудилось: весь замок под землей, а над поверхностью только один этаж, как купол противотанкового дота.

Я долго искал щель, летал поверху и едва не пытался подрыться, как прячущая кость собака, пока, на конец, не заметил ставни, подогнанные настолько, что сливались с каменной стеной.

Подземный зал оказался огромен, как станция метро. В самом центре - круглый стол, сверху я его принял было за орнамент в мозаичном полу. Там что-то светилось, вроде горела свеча, но вокруг стола ни единого стула, кресла или хотя б колченогой табуретки.

Женщина с черными распущенными волосами, вдоль стен три фигуры в черных плащах, капюшоны надвинуты низко, лиц не рассмотреть, хотя я уже опустился почти до уровня пола.

Перед женщиной в смиренной позе тучный мужчина в железе. Рогатый шлем, панцирь с выступающими во все стороны шипами, самому бы не наколоть руки, ноги и руки в железе. Какая-то страсть к шипам, даже на руках и ногах, башмаки с острыми металлическими остриями как спереди, так и сзади.

Женщина выглядит молодо, но эту молодость я уже видел, молодость подтяжек, золотых нитей, коррекций, пластических операций. Настоящая молодость рыхловата или угловата, а фигура этой отточена мастерами - скульпторами, а потом еще и мастерами аэробики и шейпинга.

- Властелин гневается, - процедила она с ненавистью. - Гневается! Вы не сумели задержать на моих землях всего-навсего жалкую повозку с горсткой людей!

- Там зорряне, - возразил смиренно тучный. - Каждый из них стоит десятерых моих воинов.

- Так почему же у тебя такая дрянь, а не воины? Он поклонился ниже.

- Ваша мощь, у меня лучшие в этих краях люди! Сильнейшие и отважнейшие. Но я набираю из того, что здесь. А зорряне набирали... там.

Она разразилась проклятиями. Тучный и монахи под стеной вздрагивали и втягивали головы в плечи, как черепахи в панцири. Я слушал спокойно, в моем мире словечки, которые у Даля в нецензурных, уже в речи депутатов, членов правительств, интеллигенции. Все чаще и чаще какая-нибудь милашка, открывая хорошенький накрашенный ротик, выпускает такое, что бедные тургеневские девушки пачками падали бы в обморок. , Я облетел стол с другой стороны. На середине столешницы хрустальный шар размером с чашку для компота, прозрачный настолько, что я сперва видел только горящий внутри огонек, чистый, оранжевый, словно на кончике спички.

Женщина резко протянула руки к шару, ее так и трясло от злости. Она снова выругалась грязно, сцепила зубы, застыла, как статуя, но, когда шевельнулась, полагая, что обрела над собой власть, ее снова скрутила судорога бешенства.

- Вина! - крикнула она яростно.

Один из черных монахов выбежал, остальные еще ниже наклонили головы. Никто не смел взглянуть другому в глаза, как и королеве. Толстяка трясло, словно тонкое деревце в грозу, он обильно истекал потом.

Вбежал монах с кувшином и золотым кубком. Налил на бегу, женщина выхватила, осушила, ей тут же наполнили снова, но она уже взяла себя в руки.

- Агандал, - сказала она резко, - давай людей! На этот раз к двери метнулся толстяк. Я слышал грохот сапог, крики. Двери распахнулись снова. В зал вошел отряд особо рослых воинов. Остановились, застыли, преданно глядя на повелительницу.

- Прекрасно, - произнесла она мрачно, - смотрятся неплохо. Вот этот... этот... этот...

Воины, на которых она указывала, делали шаг вперед и снова застывали. Пятеро, как отметил я, самые крупные, самые рослые. Остальные по знаку толстяка попятились и как можно тише выскользнули за дверь.

Черные монахи тихонько переговаривались. Я видел, как во тьме под капюшонами стеклянно поблескивали их глаза, словно от пола их лица подсвечивали незримые лампы.

Колдунья прошлась перед избранными воинами, у одного пощупала плечи, другого легонько толкнула в грудь. Все пятеро смотрят с преданностью. Сила в каждом движении, а глаза горят отвагой и решимостью.

- Раздевайтесь, - велела она. - Час настал. Вскоре вся одежда лежала у их ног. Она внимательно оглядела их нагие тела. В блеске факелов их мускулы казались еще рельефнее, а руки - длинными и неимоверно сильными. Все смотрели на нее с немым ожиданием.

- Друзья, - произнесла колдунья яростно, - настал час вашей охоты! Вы уйдете в ночь и убьете наших врагов. Они пока что слабы, а уцелели до этого времени лишь по воле случая. Идите и убейте! Разорвите в клочья! Рвите сладкое мясо, пейте кровь. Пусть их сила перейдет в ваши мышцы. Любой из вас сильнее их впятеро, а облик вы поменяете лишь затем, чтобы их найти быстрее!

Она коснулась груди ближайшего воина колдовским жезлом. Он вздрогнул, глаза расширились в радостном удивлении. Тело его начало быстро покрываться густой шерстью.

Королева поочередно ткнула в каждого. Через минуту перед ней стояло пятеро могучих исполинов со звериными мордами. Их спины постепенно выгибались, вот один опустился на четвереньки, другой... Вскоре пятеро громадных волков уставились друг на друга, потом повернулись в ожидании к королеве.

- Вы впервые в этом облике, - произнесла она. - Вы ощутите сладость и великую свободу быть зверем! А когда отыщете врагов и разорвете, возвращайтесь. Мы закатим пир в честь вашего возвращения. Каждый получит по золотому кубку, доверху насыпанному драгоценными камнями, и по десять новых рабынь для услады, утех и пыток. Идите же!

Волки один за другим выметнулись из зала. Толстяк поклонился и, пятясь задом, вышел тоже. Один из черных монахов отделился от стены, подошел, я увидел старое сморщенное лицо, очень бледное, словно пораженное гадкой болезнью.

- Ты хорошо усвоила наши уроки, - произнес он скрипуче. - Ты права, прибегая к таким крайним. мерам. Ибо еще сутки - и они покинут земли Алексиса. А честь поимки этих людей достанется другим сторонникам нашего Князя.

- Стараюсь, - ответила она. - Надеюсь, я достигла многого?

- Очень, - похвалил монах. - Но ты в самом деле собираешься дать им такую великую награду? Она усмехнулась.

- Сын Тьмы, что ты говоришь? Я дала им заклятие, что увеличивает их силу, но в человеческий облик им никогда уже не вернуться! Они полуоборотни, а это значит, что им не годна пища как людей, так и волков. Рано или поздно умрут от голода и жажды. Но раньше - о, для этого все и делалось! - они убьют всех зоррян, разметают кости жалкого человека, с помощью которых эти дураки надеются сдержать натиск моего Повелителя!

Колдун подумал, кивнул.

- Ты совершенствуешься быстро, дочь моя. Ложь - непременная составляющая нашей жизни.

- Я знаю.

- Там, где живут умом, не может быть верности слову.

Утром я корбтко рассказал про обряд, но практичных воинов заинтересовали только волки. Бернард начал расспрашивать, где этот странный замок, я жалко мямлил что-то про темный лес, про звезды. Асмеру надоело слушать, пошел готовить стрелы, а Ланзерот, морщась, распорядился доспехи не снимать даже на привалах.

Так и ехали, обливаясь потом. Дорога чаще всего тянулась по ровной степи, островки леса попадались совсем редко, да и то дорога шла по опушке совсем не с той стороны, где на нее падает тень. Все выглядели свежесваренными раками - красные, с лоснящимися лицами.

В полдень встретили ручей. Вокруг - десяток могучих деревьев, что от солнца укрыли бы сто таких отрядов, но все равно доспехов снимать не велело, бдим. Я тоже мучался, хотя на мне всего лишь кожаный колет с нашитыми железками, со стыдом смотрел на раскаленные панцири Бернарда, Рудольфа, Асмера, Лан-зерота не жаль, хоть у него и цельные доспехи, каждый палец укрыт железом, но белое, как я слышал, отражает тепловые лучи. Наверное, отражает, но я не хотел бы проверять в такую жару.

На измученных волов жалко смотреть, мы им почти не даем отдыха. Я чаще других слезал с коня и без особой нужды помогал им тащить повозку. За время путешествия привык к езде верхом, человек ко всему привыкает, усталость уже не ломает тело. Во всяком случае, не так, как в первые дни.

Ланзерот подождал нас на одном из пригорков, сообщил, что впереди река, перейдем вброд, а на том берегу и заночуем, время позднее.

Небо на западе медленно багровело. Солнце тоже распухло, стало похожим на огромное сердце, что замучилось за долгий день обеспечивать кровью тела идиотов, которые в такую жару тащат на себе по паре пудов железа.

Бернард начал уверять, что доберемся благополучно, как вдруг со стороны дальней рощи раздался протяжный вой. Ланзерот выпрямился в седле, свет заходящего солнца недобро кровавил его металлические плечи. Бернард крикнул:

- Надо прорываться!

Ланзерот обернулся, я увидел белое пятно вместо лица.

- Нет, - сказал он резко. - К реке! К реке, они не пройдут...

- Не успеем!

- Здесь не отобьемся... Спеши!

Он развернул коня и остановился. Блистающий и красивый герой, что дает возможность всем спастись, пока он будет задерживать погоню.

Рудольф мгновенно остановил коня, оставаясь с Ланзеротом. Принцесса нахлестывала длинным кнутом волов, Асмер держался рядом с луком в руках. Его немилосердно трясло, но он сосредоточенно высматривал цель. Ланзерот помчался впереди, Бернард же, напротив, поехал за повозкой. Мне он крикнул бешено:

- Что застыл, как пень? Двигай!

Я послал коня вскачь. И тут увидел, как далеко впереди прямо из земли начал подниматься странный оранжевый туман. Сперва он показался безобидным, я насмотрелся на эти подсвеченные цветными прожекторами клубы у ног певцов, потом заблистали синеватые искорки. Туман выглядел густым, как удушливый дым от сгорающих автопокрышек, и тяжелым, как расплавленное золото, однако по земле не стлался, поднимался ровной стеной, словно тек по стеклянной стене.

Волы неслись, как мустанги. Принцесса нещадно хлестала по широким спинам. Сзади мчался Рудольф, прикрывая повозку огромным щитом и всем телом. Руки Асмера мелькали с такой скоростью, что я едва сообразил, что он выхватывает из колчана стрелу, натягивает тетиву и отпускает. А зная Асмера, был уверен, что стреляет он прицельно.

Блистающая оранжевая стена приближалась чересчур быстро. Наконец я сообразил, что не только мы несемся ей навстречу, но и она, подгоняемая ветром или другой силой, о которой я старался не думать, надвигается Прямо на нас.

Я на скаку оглянулся. Дальний хребет исчез, с той стороны мир перегородила такая же оранжевая сверкающая стена тумана, больше похожего на дым. Я уже видел, что она догоняет нас со скоростью скачущего табуна. Ланзерота первым накрыла эта сверкающая стена, я задержал дыхание, почудилось, что расшибет в лепешку, но он беззвучно исчез в ней - и почти сразу оттуда послышался грохот, будто столкнулись два металлических подъемных крана.

Прежде чем стена надвинулась на меня, я услышал впереди лязг, звон металла, звериный крик и конское ржание. Мой конь влетел в туман, я успел на секунду раньше задержать дыхание, в руке меч... К моему удивлению, в этом радостно - оранжевом тумане можно было видеть на расстоянии руки.

Я несся один, потом вдруг прямо успел увидеть мохнатое и оскаленное, замахиваться поздно, но держал я меч настолько неумело, что зверь напоролся на острое лезвие сам, а я, ничего не видя впереди, начал судорожно размахивать во все стороны и раскачиваться, вдруг да в меня кто вздумает целить из лука или метать ножи.

Дважды меч дергало, я едва не вываливался из седла. Рукоять стала мокрой, с трудом удерживал в слабеющих пальцах. Меч потяжелее гантелей, к которым я тоже никогда не притрагивался. Справа и слева удаляющиеся крики, лязг, жуткий звериный вой. Однажды донесся звенящий голос Ланзерота. Я попытался направить коня в ту сторону, кричал у него над ухом, отмахивался от жутких харь...

Наконец обдало брызгами. Конь несся по воде, она хлюпала и взлетала. Я не успел подумать, что река может оказаться глубокой, а волы прут, как обезумевшие, и тут заметил только, что впереди покрытая красными сумерками степь, еще дальше - плотный березняк и мир виден до темнеющего неба.

Оглянулся, стена оранжевого тумана обрывается прямо на реке, у самой кромки воды. Теперь было видно, как оранжевые струи вырываются из мокрой земли и стремительно уносятся вверх, словно пламя. Возможно, это и есть пламя, колдовское пламя.

Раздался шум, зашлепала вода. Из оранжевой стены выбежали взмыленные волы. Я едва дождался, пока показалась вся шестерка. Принцесса по-прежнему на козлах, мне почудилось, что глаза ее плотно зажмурены. Рудольфа нет, но в дверях Асмер. Уже без лука, в руке короткий меч, кровь на лице, кровь на разодранной кольчуге, кровь на другой руке. Его качнуло, едва не выпал, я сообразил, наконец, что Асмер держится за проем только плечом и ногами, а вторая рука висит как плеть.

Принцесса остановила волов, едва те выбрались на другой берег. Ее лицо было такое же белое, как у Ланзерота в тот миг, когда он услышал вой и, наверное, сразу понял, что ему делать и что его ожидает. Страдальческие глаза пробежали по нашим лицам.

- Ланзерот... Бернард?.. Даже верного Рудольфа нет?

Я тупо молчал, перед глазами мелькали те жуткие морды. Плечи осыпало морозом, я ощутил запоздалый ужас. Если бы та оскаленная морда цапнула меня за лицо, как и намеревалась... Зубы - как ножи, когти, словно крюки альпенштока, которым Троцкому голову...

- Они еще могут отыскаться, ваша милость, - сказал Асмер. Он соскочил на землю, скривился, зубами оторвал клок рубахи и начал перевязывать другую руку. - Мы просто потерялись в тумане.

Принцесса бросилась к нему, я так же тупо смотрел, как ее ловкие быстрые пальцы перевязывают ему рану, крови натекло и ей на пальцы. Земля дрогнула и поплыла, я не сразу даже сообразил, что конь оказался умнее или стыдливее меня и понес от позора вдоль реки.

Вдогонку донесся голос Асмера:

- Ты куда?

- Поищу их! - крикнул я, не оборачиваясь, чтобы они не видели, как к лицу прилила кровь. - Нечисть реку не перейдет?

- Нет, - донесся слабый голос. - Если, конечно, не отыщут мостик...

Конь бодро трусил вдоль берега. Видимо, нечисть страшится воды, как страшатся ее взбесившиеся собаки. У них это так и называется водобоязнью. Но бешеная псина в состоянии перейти на другой берег ручья, к примеру, по стволу упавшего дерева.

Оранжевый туман на глазах таял, в нем уже просвечивали дыры. В других местах, напротив, чувствовались утолщения, словно туман там собирался в тугие, тяжелые комья. Река шириной метра три-четыре. Деревцо средних габаритов легко бы послужило мостиком, но, к счастью, справа берег зарос короткой жесткой травой, ни единого кустика, а слева, куда мы выскочили, и вовсе тусклый, как рыбья чешуя, песок. Ближайший лесок километрах в пяти. Конечно, где-то деревья, как стадо лосей, подступают прямо к воде, а то и сама речка внаглую через чащу, а там бобры, подгрызающие деревья для обустройства своей малой родины, там вообще деревья норовят упасть именно с берега на берег, словно слабенькая водичка ну прям как циркулярная пила подрезает им могучие корни.

Оранжевая стена тумана медленно редела. Пустоты выглядели расширяющимися дырами в голландском сыре, а в других местах, где тугие плотные комья, цвет тумана менялся с радостно-оранжевого на угрожающе - багровый, под тон заката, но мне он казался больше похожим на цвет пролитой крови. Теперь я видел, как из земли стремительно выплескиваются оранжевые дымки, стремительно уносятся к небу. Там, очень высоко, расплылось странное плоское пятно оранжевого цвета. Похоже, поднимающийся дым наткнулся на незримую преграду и стелется, как под крышей, выискивая щели.

Небо темнело быстро, над лесом поднялась чересчур огромная луна. Я не знаток астрономии, но луна показалась чересчур огромной. Даже солнце выглядит утром мельче, чем при заходе, тогда оно словно распухает, луна тоже меняет цвет, размеры, но чтоб вот такой... да и пятна, то бишь лунные моря, вроде бы раньше я видел в других местах диска... Хотя, конечно, кто из нас луну видел не мельком?

Конь пошел по воде, я видел мелких рыбешек, потом странное чувство тревоги погнало прочь от воды. Поехал по берегу и лишь случайно увидел, как в том месте, где должен был только что проехать, песок вдруг начал утекать вниз, вода завихрилась вместе с песком. В провал ухнул бы слон с магараджей, не только всадник на усталом коне.

Глава 17

Жуткий вой еще долго доносился через ночь, но, когда я решился въехать в темную рощу, уже слышал только шелест листвы да стук копыт по утоптанной тропе. Уже почти успокоился, но едва выехал на открытое место, вой раздался гораздо ближе.

Лунный свет делал привычный мир ненастоящим, пугающим. Я огляделся, внезапно сообразил, что заблудился сразу же, едва удалился от повозки. Дурацкий интеллигентский стыд погнал прочь, заставил хотя бы сделать вид, что ищу остальных, кто-то, может быть, ранен, не в состоянии добраться без посторонней помощи... Но они, даже раненые, живучее меня, мертвым же помочь не смогу, и вот теперь дурак, идиот, тупица один в ночи, верхом на коне, который ненамного умнее меня. Хотя, наверное, умнее.

Над головой все чаще проносились отвратительные тени, огромные и пугающие. Однажды пахнуло нечистым теплом и смрадом. Я пригнулся, но крылатый зверь уже пролетел, оставив исчезающую струю вони.

Справа в небе мелькнуло. Я вскинул голову и рассмотрел огромного крылатого зверя размером с овцу и крыльями в размахе с крышу сарая. Зверь распахнул пасть, я содрогнулся от жуткого визга. Пасть уже захлопнулась, зверь пролетел и теперь далеко в небе разворачивался, но меня все еще трясло - запомнил эту распахнутую пасть с тремя рядами блестящих в лунном свете длинных зубов!

Еще один крылатый зверь снижался с востока. Я проследил взглядом по линии, куда он нацелился длинным острым клювом, вздрогнул. Между камней, пригибаясь, бежал обнаженный до пояса человек. Крылатая тварь бросилась, человек вовремя нырнул в тень, и острые как бритвы когти пропороли воздух над голой спиной.

Я перевел дыхание, но в небе появилось еще одно крылатое чудовище. Они кружили над одним и тем же местом, потом передвинулись, все время наполняя воздух отвратительным визгом. Я насторожился, рука потащила из ножен меч, ибо погоня, похоже, двигалась в мою сторону.

Беглец выскочил из тени скал. Гарпии завизжали, воздух наполнился тугими хлопками крыльев, я ощутил ветер на лице. Беглецу оставалось пересечь небольшое пространство, а там снова острые скалы.

Я вскрикнул:

- Держитесь, любезный друг! - пришпорил коня, ринулся к месту схватки.

Беглец опустился на колено, в руках мелькала короткая дубинка, но он ей отбивался с необыкновенной ловкостью. Гарпии на лету били клювами, царапали когтями, старались сбить с ног и вонзить когти в незащищенный живот.

Я увидел темные полосы на бледной коже. Никто не заметил меня, налетающего вихрем, и мой меч рассек одну гарпию пополам, вторая бросилась с бешеной яростью, я подставил щит, когти впились в железо с такой легкостью, словно щит был из сырой глины. Я поспешно махнул мечом, лезвие скрипнуло по жестким перьям - и голова со страшным клювом отделилась от тела.

Беглец катался по земле, обхватив третью гарпию обеими руками. Я послал коня вокруг, меч поднял для удара, но вскоре послышался уже знакомый мне гадкий хруст. Гарпия взвизгнула, как кошка, крылья ее бессильно распластались. Она не двигалась больше, но не двигался и беглец, чьи руки были плотно сомкнуты на шее отвратительной твари.

Я забросил щит на спину, наклонился с коня. Огромные кожистые крылья закрывали беглеца почти целиком. Я, держа меч в одной руке, другой ухватил гарпию за крыло и подал коня назад. Руки беглеца расцепились. Я стащил с него крылатое чудовище, конь пятился, дрожа. Когда я выронил гарпию ему под ноги, конь задрожал, отпрыгнул и все норовил пуститься вскачь.

- Погоди, - сказал я ему внушительно, - надо посмотреть, он же ранен...

Но конь трясся, храпел, пятился. Я соскочил на землю, поводья забросил на седло. Конь тут же попятился дальше, а я пошел к спасенному.

Луна выскользнула из-за облачка, мертвенный свет упал на землю. Я как раз подошел к беглецу, мои ноги примерзли к земле. Человек, если это человек, был страшен. Теперь, когда я сам на земле, начал понимать, что человек и есть наверняка то, что называют великанами. Голова как пивной котел, звериная морда, огромная бочкообразная грудь, длинные волосатые руки, но все это я заметил лишь мельком, а глаза мои прикипели к морде спасенного... нет, человека, к которому я пришел на помощь. Теперь я чувствовал, что он справился бы со всеми крылатыми тварями и сам.

Весь он казался высеченным из камня. Возможно, он и есть из камня, ибо ни ран, ни царапин на коже, только клочья сорванного мха. Из-под сильно выступающих надбровных уступов блеснули красные огоньки. Ни зрачков, ни радужной оболочки - только багровый огонь, что полыхает, казалось, внутри каменного черепа.

- Ну... - сказал я и закашлялся, - ты... надеюсь... в порядке?..

Человек приподнялся, сел. Длинные руки упирались позади него в землю. Пальцы без усилий вошли в твердую, как камень, землю, словно в сырое тесто. Красные глаза следили за мной с интенсивностью радара, запеленговавшего самолет без опознавательных знаков.

Я сделал осторожный шажок назад. Если оно кинется, от меня останется мокрое место. Уже сейчас видно, что это... этот человек, даже сидя, почти одного роста со мной, а по весу вдвое больше, чем мы с конем вместе.

- Отдыхай, - проговорил я неуклюже. - Если что, свистни! Буду близко, приду на помощь.

Пятился, пока спиной не уперся в конский бок.

Конь, к моему удивлению на чудовище среагировал без страха, гарпия его пугала больше. Даже мертвая. От чудовища не пахло волчьим или каким-то звериным духом, а скал мой конь не страшился, будь они даже трижды живыми - переживыми.

Когда я кое-как взобрался в седло - кое-как, потому что хоть конь и не дрожал, но мои руки и ноги все-таки тряслись, - конь послушно развернулся, я пустил его шагом. И вдруг сзади раздался пронзительный свист. Я непроизвольно натянул повод.

Конь разом остановился, дрожа, присел. Я развернулся к седле. Человек уже поднялся на ноги. Дубина отливала синевой. Теперь, когда свет падал по-другому и все предметы обрели настоящую перспективу, я наконец-то понял, что беглец не кажется великаном, а и есть настоящий великан. Возможно, горный великан, а дубина его из металла. Он смотрел мне вслед, дубина в правой, а левая поднялась в воздух. Я не верил глазам, он покачал в воздухе широкой ладонью в жесте прощания.

Я помахал в ответ, отпустил повод, и конь с великой охотой и старательностью понес меня дальше по залитой лунным светом долине. Взгляд сразу ухватил большую груду камней, а в середине остов не то основания башни, не то гигантской печи...

Руины оказались крохотной часовней. Я слез на землю, перешагнул через каменные завалы - Бернард мог, если оказался раненым, заползти и сюда. Под ногами каменный пол, в большом камне с отколотыми краями и сбитыми надписями можно угадать алтарь. Но он весь изгажен нечистотами. Я сумел разобрать только три буквы латинского алфавита, а потом еще две. По гранитной плите явно били молотами, топорами, мечами. Есть даже крохотные оспинки от стрел, а вот эти полосы...

Я зябко повел плечами. Страшные борозды, будто огромный зверь царапал камень с такой же легкостью, словно стену из глины. Я, дитя своего века, абсолютно нерелигиозен, мне смешны отцы города или члены правительства, что кланяются иконам и целуют микробную руку пьяного попа, но любая религия в своей основе подразумевает нечто чистое, возвышенное, вытягивающее человека из дарвиновской твари в нечто наивно божественное, так что равнодушие равнодушием, а осквернение коробит мою интеллигентную душу, можно сказать, возмущает даже.

В моем мире я прошел бы мимо, не поведя бровью, сказал бы разве нечто умное, нельзя, мол, так поступать даже с нелепым старьем. Воевать и отвергать - да, но не глумиться, не гадить... Но сейчас я, перенесенный из мира благих порывов в мир духовного экше-на, почти неосознанно сорвал пучок травы и тщательно вытер алтарь. Я человек своего мира, где каждый инстинктивно сражается со страшным давлением со стороны властей, налоговой полиции, СМИ, начальства, коллег, родителей, инстинктивно следует принципу: если дают линованную бумагу, то надо писать поперек. Я и сделал поперек: вытер алтарь, чем немало удивил бы всех знакомых. Мне этот алтарь не нужен, я не нуждаюсь ни в каком боге, уже сто раз это говорил и повторяю это снова, но раз в мире есть богомольные старушки, так пусть этот отесанный булыжник послужит, принесет утешение им, а также всем слабым и трусливым.

Обыскав камни, я уже собрался выбираться к коню, как вдруг взгляд зацепился за основание алтаря. Там, где я стер нечистоты, на камне проступила четкая бороздка. Заинтересованный, я присел, нажал ладонью. Каменная стенка подалась, я сунул руку в нишу, пошарил. Пальцы наткнулись на нечто знакомое, но непривычное в этом мире.

В лунном свете находка показалась еще более странной, чем если бы достал ее в жаркий полдень. Лунный свет - это вампиры, оборотни, эльфы и гномы, а здесь обыкновенная книга, толстая, пухлая, читанная и перечитанная, с "ослиными ушами", шелковой ленточкой Для закладки, золотым обрезом, дорогим капталом. Впрочем, книга не совсем обычная, чересчур старинная, за такие коллекционеры отваливают сотни баксов. А то и тысячи.

Книгу я сунул в седельный мешок, вскочил на коня и послал его легкой рысью дальше.

- Бернард! Бернард!

И снова вспомнил, что не знаю, в какую сторону мне возвращаться. И не удаляюсь ли я от места схватки в ту сторону, куда Бернард мог бы добраться разве что на крыльях. Несколько раз привстал на стременах, покричал, но голос мой жутко и одиноко разносился всего на десяток шагов, а там странно глох, словно упирался в невидимые стены.

- Ну, - сказал я коню дрожащим голосом, - тогда надо как-то перекоротать ночь...

Одно место показалось выше других, я пустил туда копытное, соскочил на землю, оказавшись на вершине. Это выглядело, как бывший холм, что от старости расползся в коровью лепешку. Дурость с моей стороны, надо бы, напротив, выбрать место пониже да забиться в норку, ложбинку, затаиться в ямке, но я чересчур дитя благополучного и безопасного века. Зато отсюда все хорошо видно.

Вблизи отыскалось бревно, достаточно сухое, но такое огромное, что я засомневался, что сумею поджечь. Однако костер вспыхнул таким ярким пламенем, что стало ясно: если я и не найду никого больше, то уж меня найти проще простого. Этот светящийся цилиндр света вытянулся до самого неба, там уперся в небосвод, а звезды погасли. За освещенным кругом абсолютная чернота, настоящий холодный и мертвый космос. Да ладно, пусть видят, где я, друзья и враги, все равно хуже уже не будет.

Вытянулся возле костра, ноги гудят. Из мешка выдвинулась толстенная пухлая книга. Я раскрыл из любопытства, раз уж такие в букинистике стоят бешеные деньги, надо хотя бы посмотреть, что в них такое.

Полистал, убедился, что ценится разве что старая бумага, смануфактуренная без всяких добавок, по старым рецептам, очень дорогим и непродуктивным, да еще сам шрифт, нестандартный, каждая заглавная буква в киновари, а начальная буква главы и вовсе изображает сценки из жизни святых. Или угодников, не знаю.

Ага, после всех описаний жития идут практические советы. Типа справочника молодой хозяйки: что варить в постные дни, что в разгрузочные, что надевать, как украшать дома в праздники, какие молитвы творить в дороге супротив Темных сил, а вот - какими средствами ограждаться, когда ночуешь в темном чужом лесу.

Это я прочел с жадным интересом. Я не в лесу, но в мире достаточно темном, к тому же в дороге, к тому же дитя урбанизации, вся жизнь в помещениях, над головой всегда крыша, будь это потолок квартиры, офиса, метрополитена или автобуса.

Запинаясь, я прочел молитву вслух, все равно никто из знакомых меня не увидит и не расхохочется в лицо, повернулся и поклонился на все четыре стороны света. По-моему, последнее уже лишнее, явно языческое проникло в чисто христианское логово, как православие почти целиком вобрало языческие обряды и праздники.

Веки отяжелели, я отчаянно зевал, выворачивая челюсть. Спать на открытом месте страшновато, но если просижу у костра всю ночь, то все равно засну утром, что намного хуже. Похоже, я заснул, как бревно, крепкое, мореное, пролежавшее в песке лет сто, потому что, когда сквозь сон услышал голоса, ощутил одновременно, что поспать успел, не совсем, но все-таки...

Костер наполовину прогорел, бревно уже рассыпалось на крупные багровые уголья. Те, что ближе к краям, покрылись толстым слоем серой золы. Багровеет только россыпь посредине, похожая на крупные рубины. Освещенный круг сузился, я опасливо подтянул ноги, а то подошвы тонут во тьме. Вдруг что-то страшное цапнет и потянет в темноту... А там в самом деле слышатся веселые голоса, смех, хихиканье.

Я сунул конец толстой палки в угли, дождался, пока вспыхнет ярким пламенем, поднял над головой, сам встал и сделал шажок в сторону голосов.