Чтение 15–й страницы книги ~Царская дыба~

В заколованных болотах

Там кикиморы живут,

Защекочут до икоты,

И на дно уволокут...

Зловещие куплеты озорной песенки далеко растекались над болотами Северной Пустоши, подхватывались эхом в сосновых борах и дубовых рощах, катились над укрытыми вечерним туманом полями и стелились над озерами, превращаясь в долгое переливистое завывание, но так и не утихая насовсем, находя слушателей везде - от древних славянских капищ над берегами Одера, до неведомых пока бородатым казакам Амура и Колымы.

Забился, услышав грозный голос тайги, поближе к печке усталый вепс, перекрестился застигнутый на дороге одинокий монах, испуганно сжал бердыш стрелец островной крепости Орешек, дрогнули и разметались дымки над могилой Отца варягов, сами собой зазвенели колокола Сергеева посада. И только один-единственный человек не встревожился услышанным звукам: дерптский епископ, поставив кубок и отодвинув Регину, подошел к окну, оперся руками на толстые железные прутья, улыбнулся:

-Инга...

Он вздохнул, вернулся к столу и тряхнул серебряный колокольчик. Госпожа Болева, понимая, что сейчас в залу кто-то войдет, стыдливо навернула на себя шкуру.

-Латоша, - узнал вошедшего воина хозяин замка. - Флора сюда позови.

Сам дерптский епископ спустился в подземелье и вскоре вернулся с книгой в одной руке и небольшим мешочком в другой.
—

Вы меня звали, господин епископ? - шагнул в малую залу начальник стражи.
—

Да, я звал тебя, Флор. - Хозяин замка оперся обеими руками на стол, угрюмой тенью нависая над древней книгой. - Ты служишь епископу верой и правдой уже второй десяток лет, не жалея своей жизни для спасения его от опасностей и выполнения его приказов.
—

Да, господин епископ, - кивнул ливонец, не очень понимая, почему правитель говорит о себе, как о постороннем человеке.
—

Я убедился в твоей преданности, а потому хочу доверить величайшую ценность, которая только есть в этом замке, - хозяин с нежностью провел пальцами по тисненому кожаному переплету. - Завтра ты отправишься в Лондон, найдешь там королевскую библиотеку и передашь ей от моего имени этот щедрый, этот ценнейший, этот величайший дар.

Дерптский епископ подобрал с кресла свой бархатный плащ, приподняв книгу, расстелил его на столе, завернул свое сокровище в него и протянул воину.

-Если хочешь, можешь взять с собой любую охрану, но книга обязана любой ценой добраться до Лондона и попасть в королевскую библиотеку. Ты меня понимаешь, Флор?

Стражник совершенно не понимал, откуда такая торжественность по поводу пересылки какой-то старой книги, но все равно кивнул: ему приказали, его дело исполнять, а не думать.

Съездить в Лондон - это не на русские мушкетоны кидаться, ничего страшного.

-Вот, возьми, - епископ положил поверх бархатного свертка кошелек. - Здесь двадцать испанских дублонов и немного серебра. Это тебе на дорогу, и надеюсь, что для выполнения поручения такой награды должно хватить...

У Флора округлились глаза: двадцать золотых дублонов! Да на эти деньги можно сбежать на Русь, купить там хорошее поместье и жить-поживать, забыв про все беды и заботы!
—

Я щедро вознаграждаю преданность, - глядя ему в глаза, раздельно произнес дерптский епископ. - Но и жестоко караю измены. Эта книга должна попасть по назначению, и тогда все остальное меня не станет беспокоить. Но если она не доберется до цели... Тогда тебе лучше не умирать, Флор. И не рождаться.
—

Я понял, господин епископ, - сглотнул латник.
—

Даю тебе ночь на сборы, - правитель протянул книгу и кошелек воину. - Если не управишься, можешь поехать днем. Но чтобы к вечеру в пределах дерптского епископства тебя уже не было!
—

Слушаюсь, господин епископ, - поклонился Флор и попятился за дверь.

Хозяин замка вернулся к столу, остановился, прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом вытянул вперед руку. Кисть заплясала в воздухе, словно дворянский вымпел на свежем ветерке. Правитель усмехнулся, взялся за кувшин, отодвинутый на самый край стола - но даже попасть вином в кубок трясущимися руками оказалось весьма непросто.

-Регина! - рявкнул он, подзывая зарывшуюся в меха женщину. - Налей!

Двумя руками он поднес кубок к губам, осушил до дна, потом потребовал еще. После второго на душе стало немного легче, и он опустился в кресло, борясь с желанием побежать и посмотреть, что там делает смертный с "Книгой Магли". Но он сдержался - главный шаг сделан, он смог расстаться с сокровищем и отправить его в библиотеку. Теперь остается только ждать. Смертные любопытны...

Епископ прикрыл глаза, что-то зашептал, по очереди сгибая и разгибая пальцы. Получалось, пять дней. Вчера было шесть, сегодня пять, завтра четыре. Нет, неправильно. Четыре дня, потому, как сегодняшний уже кончился. Всего четыре дня. Четыре дня солнца, ветра, сочных ароматов расцветшего мира, вкуса вина и мяса, шелеста листьев и красок цветов. А ведь только-только начинает теплеть, и волны ближнего озера начинают напоминать своими прикосновениями горячий южный океан.
—

Надо съездить завтра на берег, - задумчиво произнес правитель. - Хочу омыться в нем, пока есть возможность.
—

Зачем? - пожала плечами женщина. - Если нужно, я полью водой из кувшина.
—

Что бы быть чистым, - презрительно дернул краешком верхней губы епископ. - Целиком.
—

Вы можете заказать хорошие духи. Из Франции, - предложила госпожа Болева.

Хозяин замка промолчал, но мысленно решил, что заставит ее вымыться целиком, с ног до головы, и не просто умыться, но и оттереть тело песком. Страсть обитателей здешних земель к грязи поражала его до глубины души. Единственной женщиной во всей стране, стремящейся мыться при каждой возможности, оказалась Инга - и ту русские назад уволокли. А остальные... Поначалу он думал - это только в Дерпте провинциальные горожанки такие. Оказывается, нет: благовоспитанная дама из приморского Гапсоля тоже боится смыть нанесенную месяц назад пудру. Обычай такой. И за четыре дня его не переломить даже в одном человеке.

Но на следующее утро зарядил дождь, и правитель никуда не поехал. Он приказал затопить камин, и сидел перед ним, словно пытался впитать в себя столько тепла, чтобы его хватило на положенные по договору два года службы. Госпоже Болевой повезло - она так и осталась немытой, поскольку тучи разошлись только к концу четвертого дня, и епископ долго стоял у темнеющего окна, вглядываясь в просветы голубого неба. Ему оставалось времени только до первого луча, и он знал, что в ближайшие двадцать четыре месяца, семьсот тридцать дней всего этого он больше не увидит.
—

Мне холодно, - пожаловалась госпожа Болева.
—

Иди в комнату над лестницей, - распорядился правитель. - Ложись в постель. Я поднимусь позднее.

Женщина с удовольствием выполнила приказание, убежав из продуваемого сквозняком зала наверх и нырнув в мягкую, нежную перину под теплое одеяло.

Дерптский епископ разбудил ее незадолго до рассвета, уже раздевшись и вытянувшись рядом.

-Сядь сверху, - приказал он, не удосужившись какими-нибудь ласками.

Регина, усилием воли разгоняя остатки сна, принялась целовать его грудь, шею, живот, возбуждая не столько господина, сколько оживляя в себе необходимое для близости состояние. Опустила руку ему на низ живота, убедилась, что главный рабочий орган напрягся до предела, перекинула ногу через священника, и мягко опустилась сверху, ощущая его проникновение. Потом принялась слегка подниматься и опускаться, временами поигрывая бедрами вперед и назад или из стороны в сторону.

Дерптский епископ закрыл глаза и отринул все мысли сместившись всем своим существом вниз, туда, где рождается высшее во вселенной наслаждение. Именно это состояние он желал испытывать в свои последние мгновенья.

Небо осветилось первым предутренним сполохом, и вечную сущность потянуло, потянуло, словно исчезла опора под ногами и он начал рушиться из прочного, материального, уже обжитого тела в темную холодную бездну...

-А-а-а!

Регина облегченно откинулась, перевела дух:

-Вам было хорошо, мой господин?

-Да, хорошо, - рассеянно кивнул правитель, поднес к своим глазам ладони, покрутил их перед лицом, перевел взгляд на свое тело, на лежащую рядом женщину, потом неожиданно громко расхохотался и вскочил на ноги, принявшись отплясывать какую-то дурную джигу.

Шум привлек внимание слуг - в дверь громко постучали.
—

Кто там?
—

Вам что-нибудь нужно, мой господин? - заглянул, приоткрыв узкую щелочку, воин.
—

Латоша?! - ткнул в него тонким длинным пальцем хозяин замка.
—

Да, мой господин...
—

Принеси мою сутану, рыцарский завтрак, уберите перину и верните мою постель. А эту, - он указал на Регину, и щелкнул пальцами, словно забыв нужное слово. - А эту: повесить.

Глава 5

Цена слова

Нислав сидел на крыльце, жмурился на солнышко и краем глаза наблюдал, как Зализа, прогуливаясь по двору, играет своей булатной саблей, описывая вокруг сверкающие круги, обрывая их в стремительные выпады, а то, подойдя к сметанному близ ворот стогу, принимался подрубать самым кончиком выпирающие во все стороны травинки.

Расставленные вокруг двора, задними стенами на улицу, сараи, конюшни, скотные навесы, рубленные склады хорошо гасили городской шум, и было слышно, как клинок со свистом режет воздух. Дворня на всякий случай попряталась по углам, лошади и свиньи перестали издавать всякие звуки, словно предвкушая - а на ком пожелает опробовать опричник острие круто изогнутого оружия.

Барин нервничал. Больше недели в Москве, а к царю так и не позвали. Хотя и по службе стыдиться нечего, и рубежи крепки, и крамолу раскрыл. Не привык, видать, еще к службе. Нислав, прежде чем гикнуться в эти времена, успел отработать в патрульно-постовой службе несколько лет, и четко усвоил основной закон: сделаешь чего хорошего, никто не заметит. Нашкодишь - вызовут к начальству и вставят пистон. Потому и понимал, что нервничает командир зря. Раз не вызывают - значит довольны, все хорошо.

- Едут, едут! - закричали откуда-то с чердака, и внезапно засуетились подворники, кинулись к воротам, скидывая тяжелый засов.

Опричник вложил саблю в ножны, отошел к бадье, в которой грелась вода для скота, зачерпнул обеими ладонями, плеснул себе в лицо:

-Хорошо!

Андрей Толбузин влетел во двор в сопровождении еще четырех конных, спрыгнул на утоптанную землю, небрежно отшвырнув поводья:

-Уф, получилось! Сказывал я сегодня государю и про крамольника твоего, и про тебя. Ты уж не обессудь, Семен, но про бой огненный, что боярин супротив войска конного учинил, пришлось пересказать. Потешил я Ивана Васильевича этим, потешил... Завтра видеть тебя желает. Уф... Ну, чего здесь паришься? В трапезную пошли.

Они вошли в дом, в обширную пустынную комнату с длинным столом. Зализа сел рядом с боярином, провел рукой по скатерти:

-Не потчует никто... Ты пошто по сей день не женился, Андрей?
—

Не жалует этого государь, - сморщившись, мотнул головой боярин. - Ой, не жалует в своей избранной тысяче. Хочет, чтобы думы все только о Руси были, а не о гнезде своем.
—

А как же мне подарок к свадьбе прислал?
—

Ну, сравнил, - Толбузин стряхнул с плеч шубу. - Ты где? На рубежах дальних. Только и слышно, то свенов побил, то ордынцев ливонских, то, вот, епископа ощипал. Про супругу ничего неведомо, а про подвиги постоянно вести приходят. Потому и позволяется многое. А здесь: весь на виду, как уж на крыше. Слабости никакой не спустят. Тут же царю на шепчут.
—

А правду говорят, - подал голос Нислав, - что царь Иван Грозный чуть не каждый день людей казнил или пытал вся...

Закончить фразу ему не удалось, поскольку пришедшаяся в ухо оплеуха опрокинула его со скамьи, под ребра пришелся пинок ноги, в воздухе сверкнула сабля.

"Убьют", - понял милиционер, проклиная свой невоздержанный язык, и скребя пол ногтями, пытаясь отползти назад, подальше от занесенной Зализой сабли.

-Стой! - перехватил оружную руку Толбузин.

-Я государю сказывал, ты вместе со служилым, бой видевшим, придешь. Нехорошо получится, коли признаем, что за слова охальные намедни его зарубили, или запороли, как положено.

-От блин, - прошептал бывший патрульный.

-Теперь понятно, как обет молчания люди дают.
—

Откель знаешь? - навис над ним хозяин дома.
—

Читал... - Нислав осекся. Не мог же он сказать, что его этому в сельской школе учили?!
—

В письмах подметных?
—

Ага, в них, - тут же схватился за подсказку патрульный, покосился на Зализу и уже от себя добавил: - Когда в Иван-город заезжали, у причала видел.
—

Выбросил кто-то листок поганый, - опричник еще раз саданул его под ребра, - а ты читаешь.

Нислав воспринял пинок с облегчением - кажись, пронесло, резать не станут.

-Вставай, - разрешил Толбузин, возвращаясь к столу. - Семен, крикни в дверь, распустилась дворня вконец! Привыкли, что в кремле трапезничаю, так теперь и вовсе кормить перестали. Крикни, жрать барин хочет. Сей час пирогов на столе не станет, запорю каждого второго к песям собачьим! Новых куплю, посноровистей. А ты, - повернулся он к Ниславу, - тебе вот что скажу, служивый... Дети есть? Отца с матерью помнишь? Так вот государю нашему, когда ему всего семь годков стукнуло, бояре мать отравили. Князя Телепнева, которого он за отца почитал, у него на глазах убили, бабок всех, нянек повитух, что с детства выхаживали, кого поразогнали, кого зарезали. И остался он один, как щенок в лесу диком брошенный. И общались с ним бояре, как скоморохи с медведем лесным - как народу показать, так принарядят, как не нужен - так на цепь и в чулан. Хорошо, перед совершеннолетием, как заколоть его собирались, митрополит Макарий головой рискнул, да его именем боярина Воронцова из темницы выпустил, да князей Глинских призвал. Отстояли юного царя, спасли... Так вот слушай меня, Нислав. Коли государь на улице пальцем на кого укажет, и молвит: "Помню его", я того выблядка голыми руками на месте разорву. За муки, мальчонке невинному учиненные, за предательство стола всероссийского, за кровь на руках их, за подлость душевную. Сразу разорву, приказа спрашивать не стану.

Нислав представил себя на месте царя - как бы ему, первоклашке пришлось бы увидеть смерть матери и отца. Представил, каково сынишке-несмышленышу придется, прирежь кто его с Матреной у мальчонке на глазах, и ладони его невольно сжались в кулаки:
—

Прости меня, боярин... Не знал...
—

А ты знай! - грохнул Толбузин кулаком по столу. - Знай! Знай, через что государь твой прошел к помазанию Божьему! Милостив наш царь, только самых поганых тварей наказал, одного Андрея Шуйского казнил, остальных изгнал с глаз долой. Разбежались они по становищам татарским, по дворам европейским, и стонут в голос, выродки, как мучили их на Руси и истребляли, как плох наш Иван Васильевич, что шею свою из-под сапога их вонючего вынул. Да письма подметные боярам пишут, про долю тяжкую народа русского, Богом избранного.

Двери трапезной распахнулись, и слуги хлынули внутрь, неся сразу много кубков, кувшинов, блюд с пирогами, да мясом, да рыбой, да зеленью.
—

Диссиденты, - понимающе кивнул патрульный. - Всегда одинаковы.
—

Благодарить Господа нужно, что царя такого нам дал, - спокойно, но в полный голос продолжил Андрей Толбузин. - Душой не ожесточился, умен, отважен. Когда Казань брали и ратники наши дрогнули, самолично на улицы окровавленные бросился, на сабли татарские, за собой ополчение повел, гибели ничуть не страшась.
—

Под Тулой самолично нас в атаку повел, - добавил от себя Зализа. - Помню, все обогнать его пытался, да не смог...
—

А коли царь на кого укажет, - неожиданно перебил их Нислав, из головы которого все не уходил образ первоклассника, стоящего возле мертвых родителей, - Вы мне тоже скажите. Рвать таких нужно. Каленым железом выжигать, чтобы другим неповадно было. Всех.

* * *

Для поездки в царские палаты слуги заложили карету. Попытки Зализы и Нислава предложить верховую поездку боярский сын отмел сразу - на прием к государю только в запряженном цугом экипаже, и никак более! Зато опричник так же категорично воспротивился попытке одеть его в шубу:

-Нет, Андрей. Я - нищий порубежник и в такую жару пускать пыль в глаза никому не стану. Мне Иваном Васильевичем ряса монашеская дана, в ней и поеду.

Нислав обошелся серединка-наполовинку. От алой шелковой рубахи и новых шаровар с мягкими яловыми сапогами он не отказался, а шубу ему никто и не предлагал.

Последним камнем преткновения стала попытка Зализы прицепить на пояс саблю.

-Ты еще пищаль Ниславу дай, - хмыкнул Толбузин, и опричник отступил.

Забрались в карету с бархатными занавесками вместо стекол, уселись. Заскрипели ворота.

-Эй, голытьба, дорогу боярскому сыну! - это помчались вперед, расчищать проезд, подворники. Следом тронулась и повозка. Нислав поначалу пытался осматривать деревянную Москву через щели между занавесками и рамой, но вскоре занятие это бросил: не разобрать ничего. Занавеси отдернуть Толбузин не позволил: не по чину. Нечего, ако немцы пучеглазые, разинув рот, во все стороны таращиться.

Так и приехали к царскому крыльцу, словно с завязанными глазами. Лестница в два пролета, укрытая матерчатым навесом, вела сразу на второй этаж, и перед каждым пролетом стояли яркие, как на картинках стрельцы: в красных тегиляях до пят и картузах, отороченных каракулем, с буденовскими перехлестами-застежками на груди и высокими бердышами в руках. Видать, любил государь свою новую, созданную им самим, гвардию, и гордился ею. Перед нижними ступеньками лежала кипа соломы, но на самих пролетах - ковры, и Нислав поймал себя на ощущении, что поднимается в музей.

В самом дворце было сумрачно и прохладно. Свет еле сочился через слюдяные окошки, состоящие из множества кусков, зажатых в рамы из тонких реечек. Гладкие стены - то ли дощатые, то ли оштукатуренные, украшала роспись под хохлому: сочные синие и золотые краски, неведомые цветы и гривастые жар-птицы. Под ними бродили бояре с тяжелыми, смахивающими на боевые, посохами, в высоких бобровых шапках, в долгополых шубах со столь длинными рукавами, что руки приходилось просовывать в прорези с внутренней стороны. Встречаясь между собой, бояре величаво раскланивались, столь плавно, словно боялись расплескать поставленные на головы аквариумы. Впрочем, нередко между ними мелькали молодые ребята в легких кафтанах или рясах - теперь Нислав и не знал, опричники ли, али просто монахи.
—

Государь молится, молится, молится... - пронесся по палатам тихий шепот, и Андрей Толбузин встрепенулся:
—

Значит, от хлопот насущных освободился, сейчас позовут.

Толпа в высоких шапках качнулась в одну сторону, Зализа и Нислав двинулись было за ними, но Толбузин удержал:

-По старшинству, по родовитости заходят. А мы кто? Мелюзга безродная. Нам последними входить.

К тому времени, когда настала их очередь миновать наряженных в золото рынд, бояре успели рассесться на длинных скамьях по сторонам от трона, и сидячих мест более не оставалось. Молодежь, замеченная Ниславом, мялась по углам напротив трона, у стены с дверью.

Трон патрульному не понравился - прямая высокая спинка, квадратные подлокотники, толстые ножки. Грубая работа, тяжеловесная. Телевизор из такого кресла не посмотришь - быстро и спина, и ноги затекут. Зато царь... Мальчишка! Натуральный мальчишка лет восемнадцати, у которого еще ни усов, ни бороденки толком не растет! И даже огромная мохнатая шуба не делала его ни на йоту солиднее!

-Господи, - впервые в жизни перекрестился Нислав.
—

Это кто там на меня, как на икону молится?! - поднялся с трона паренек, следом за ним поднялись со своих скамей родовитые бояре.
—

То человек государев Семен Зализа со своим служивым человеком до твоей милости, государь, - приложив руку к груди, слегка поклонился Толбузин.
—

А-а... - опустился на трон мальчишка, но едва бояре, следуя его примеру, коснулись скамей своими широкими задами, как он снова вскочил: - Так сие и есть тот служивый, что своими глазами бой огненный видел?
—

Да, государь.
—

Угу, - мальчишка сел, но мгновением спустя снова вскочил, и Нислав никак не мог понять - то ли он специально над боярами издевается, то ли у него взаправду шило в одном месте растет. - Так пусть расскажет!

Царь спустился с ведущих к трону ступеней, приблизился к гостям. Нислав ощутил болезненный удар Толбузина локтем в бок и спохватился:

-Да, было. Чего там сложного? Дорожка узкая оказалась, ливонцам деваться некуда, а у нас пятнадцать стволов, двести картечин в залпе. Как жахнет -с тропы всех, как корова языком слизывает. А пока очухиваются, как раз пищали перезарядить успевали.
—

Ладно сказываешь, - кивнул царь, с гордостью оглянувшись на сидящих у стенки бояр. - А в чистом поле как, устояли бы?
—

Пятнадцать, супротив трех сотен? - задумчиво протянул Нислав, и тихонько покачал головой из стороны в сторону.
—

Ну а, скажем, сотня стрельцов супротив трехсот конных?
—

Сперва залп, потом на бердыши уцелевших принять... Устояли бы, государь. Правда, боюсь, потеряли бы в рубке многих.
—

А скажи мне, человек служивый, - отступил мальчишка, и забросил руки за спину. - А зачем нам конницу кованную, да родовитую держать, коли сотня простых стрельцов атаку трех сотен бояр сдержать может?
—

Скажу, - кивнул бывший милиционер, не испытывая особой робости перед безусым юнцом. - Затем, чтобы убегающего врага догнать, за которым стрельцы не поспеют. Чтобы быстрым обходом врагу в спину или в бок ударить, чтобы лавой оборону слабую смести. Стрельцы, они как стена. Где поставишь, там врагу хода нет. Но чтобы гнать его, обходить, запугивать - это только конница может. Если ты обороняться собираешься, стрельцы хороши. Наступать -только конница.

Бояре одобрительно закивали, очень похоже оглаживая бороды.
—

У меня все стрельцы на конях, - чуть ли не обиженно заявил мальчишка.
—

Воюют пешими, - парировал Нислав. - В плотном строю с пищалями отбиваться хорошо. А атаковать бесполезно. Черепахой себя чувствуешь.
—

Верно, верно бает, - не удержались от одобрения у стены.
—

Ишь, как боярам понравилось, - хмыкнул мальчишка. - Не хотят стрельцов в войско набирать.
—

Как же без них? - испугался Нислав. - Это же, блин, крепость передвижная! Что конница расчистит, туда придет и встанет. И хрен их с места сковырнешь, наших-то!
—

Это с ним ты на епископа ходил? - с улыбкой обратился к Зализе паренек.
—

Мир, на полвека подписанный, ноне кончился, государь, - напомнил опричник. - Грех не пощипать соседа было.
—

Кто в походе участвовал?
—

Стрелки вместе с боярами ходили, государь, напополам... - втиснулся с ответом Толбузин и осекся, таким холодным и жестким взглядом осадил его мальчонка: "Не тебя спрашивают, молчи!"

Увидев, насколько резко изменилось лицо паренька, каким твердым и неприступным он способен быть, Нислав понял: перед ними действительно настоящий царь.

-Полтора десятка ремесленников я взял из своего поселка, с мушкетонами. И боярин Батов со мной пошел, с сыновьями. Взрослые они уже, шестеро. Засиделись в отцовской усадьбе. Одна девка пошла. Уж очень справно с лука стреляет, зимой с боярами состязалась - всех обошла. Шли, правда, пешими. Но управились. В Лифляндии народец одичал совсем, воинской справы надлежащей нет, огненным боем пользоваться не умеют, единой власти не признают... - Зализа запнулся, пытаясь вспомнить, все ли рассказал. Получалось, что все.

Мальчишка задумчиво кивнул, отошел. Потом снова оглянулся:
—

А не холодно ли тебе, Семен Прокофьевич?
—

Спасибо, государь, тебя увидеть, так и везде хорошо!
—

Вот как? А пусть будет еще лучше, - царь подошел к опричнику, и быстрым движением смахнул шубу, перекинув ее Зализе на плечи.
—

Шуба, шуба царская, - завистливо зашептали по углам. - Шуба с государева плеча.

Без шубы Иван Васильевич показался Ниславу настолько щуплым мальчишкой, что он опять не удержал язык за зубами, и спросил:

-А правда, что ты в Казани самолично испугавшихся ратников на штурм города повел?

В палатах повисла гробовая тишина. Мальчишка подступил к Ниславу в упор, посмотрел снизу вверх, рассмеялся:

-Нет, служивый, такого размера шубы у меня нет! И на лесть я не падок, не старайся.

Вокруг облегченно захохотали, ломая шапки, кидая их об пол и приговаривая:
—

Ох, хитер! Ну, хитер служивый...
—

За ним числишься? - кивнул паренек в сторону Зализы. - Вот и служи. Воевода знатный, за ним шубу быстро выслужишь.

Царь развернулся и пошел к трону, а Нислав, все еще не веря, смотрел ему вслед. Умом он понимал, что такие же пареньки призываются военкоматами на срочную службу, что именно они одни выволокли на себе Русь из афганской, и из чеченской, и из многих других войн, что они будут держать на запоре таджикскую границу, они вцепятся в амурские острова, когда Союз рассорится с Китаем, и раз за разом будут отстаивать их от наскоков с другой стороны. И все равно никак не мог представить себе этого мальчишку с саблей наголо, несущегося во главе кованной конницы на татарский строй, или зовущего за собой бородатых, закованных в броню ополченцев на полыхающие улицы Казани.
—

Ну, Нислав, своей смертью ты не умрешь, - тихо пообещал в самое ухо боярский сын Толбузин, отволакивая патрульного с центра зала в угол. Кто-то тут же попытался рассказать служивому, что именно при нем царь делал то или это, как он сам бежал следом за царем на пушки, но государь уже опустился на трон, и взмахнул рукой:
—

Ведите.

Разговоры моментально стихли. Двери палат раскрылись, и двое монахов ввели третьего, в котором

Нислав далеко не сразу признал Костю Росина, что они привезли в Москву. Председатель клуба зарос щетиной, заметно побледнел и странно сутулился при ходьбе.
—

Знакомец твой, Семен Прокофьевич, насколько я слышал?
—

То ремесленник с деревни моей новой, Каушты, - выступил вперед опричник. - В писчую книгу включен, потому как стрелок знатный. В зимнем походе нарядом большим командовал, в поле... - Зализа сделал небольшую паузу, пережидая удивленный гомон, потом повторил: - Да, в поле. И огненную потеху епископским сотням тоже он устроил, стрелками прочими командуя. Оный ремесленник сотоварищи неведомо откуда приплыл, крепостицу на Березовом острове у свенов отбил. Там я его на службу твою призвал, государь, и пошел он на нее с радостью. И про крамолу, в иных землях услышанную, без понуждения мне рассказал.