Чтение 15–й страницы книги ~Левая рука Тьмы~

-- А что, если один из Предсказателей сам обладает в обществе
достаточной властью?

-- Обитатели Цитадели не имеют ни власти, ни государственного статуса.
Меня, конечно, могут вызвать в Эренранг и даже избрать членом киорремии; что
ж, если я соглашусь принять этот пост и поеду туда, то верну себе и
общественное положение, и свою тень, но моей роли Ткача тогда придет конец.
И если у меня самого возникнет вопрос, мне придется поехать в Цитадель
Орньи, уплатить цену и получить ответ. Но мы, ханддараты, не стремимся
получать ответы. Иногда, правда, трудно подавить это желание, но мы
стараемся.

-- Фейкс, я что-то не совсем тебя понимаю(

-- Дело в том, что наша основная задача здесь -- узнать, какие вопросы
задавать нельзя.

-- Но ведь вы же Те, Кто Дает Ответы!

-- Значит, ты все еще не понял, Дженри, зачем мы совершенствуем и
практикуем искусство предсказания?

-- Наверное, нет(

-- Чтобы доказать полную бессмысленность получения ответа на вопрос,
который задан неправильно.

Я довольно долго размышлял над этим, пока мы брели под мокрыми от дождя
густыми ветвями отерхордского леса. Лицо Фейкса под белым капюшоном казалось
усталым, но спокойным; внутренний свет, обычно горевший в его глазах, угас.
В глубине души я все-таки почему-то немного побаивался его. Когда он смотрел
на меня своими ясными, добрыми, честными глазами, мне в лицо будто
заглядывали тринадцать тысячелетий развития Ханддары. Этот старинный способ
мышления и бытия, прекрасно организованный, всеобъемлющий и
последовательный, давал человеку настолько полную свободу мысли и
уверенность в себе, такое совершенство дикого, естественного существа, что
казалось, будто неведомое Великое и Вечное взирает на тебя из своего
непреходящего "сейчас"(

-- Неведомое, -- тихо звучал В лесу голос Фейкса, -- непредсказанное,
недоказанное -- вот на чем основана жизнь. Лишь неведение пробуждает мысль.
Недоказанность -- вот основа для любого действия. Если бы твердо было
доказано, что Бога не существует, не существовало бы и религий. Не было бы
ни Ханддары, ни Йомеш, не было бы домашних божеств -- ничего. Впрочем, если
бы имелись четкие доказательства, что Бог существует, религии тоже не
существовало бы... Скажи мне, Дженри, что является абсолютно достоверным? Что
можно счесть постижимым, предсказуемым, неизбежным?.. Назови хотя бы что-то,
известное тебе, что непременно свершится в твоем будущем и моем?

-- Мы оба непременно умрем.

-- Да. Это верно. Существует один лишь вопрос, на который можно дать
твердый ответ, и этот ответ мы уже знаем сами... А потому единственное, что
делает, продолжение жизни возможным, -- это постоянная, порой непереносимая
неуверенность в ней, незнание того, что произойдет с тобой в следующий миг(

Глава 6. ОДИН ИЗ ПУТЕЙ, ВЕДУЩИХ В ОРГОРЕЙН

Меня разбудил повар, который всегда приходил в дом очень рано. Спал я
крепко, и ему пришлось долго трясти меня, приговаривая мне прямо в ухо:

-- Вставайте, вставайте, лорд Эстравен, из королевского дворца гонец
прибыл!

Наконец до меня дошло, и я, борясь со сном, с трудом встал и поспешил в
гостиную, где ожидал королевский гонец. И голенький, точно новорожденный
младенец, угодил прямиком в ссылку.

Читая переданное гонцом послание, я довольно спокойно подумал, что, в
общем-то, ожидал подобных событий, хотя и не так скоро. Однако, когда гонец
на моих глазах стал приколачивать чертов указ к дверям моего дома, мне
показалось, что он вбивает гвозди мне прямо в лоб; я отвернулся, но
продолжал стоять рядом, лишившись и дома, и родины, терзаемый болью, которой
я заранее предусмотреть не сумел.

Впрочем, когда боль от первого удара прошла, я начал прикидывать, что
можно еще успеть сделать, и, когда колокол на башне пробил Час Девятый,
покинул территорию дворца. Больше ничто меня здесь не задерживало. Я взял с
собой то, что мог унести. Недвижимую собственность продать я не мог, а
банковские вклады не мог получить наличными, не подвергая кого-то
смертельной опасности. Причем наибольшей опасности подвергались именно те,
кто был готов мне помочь. Я написал своему старому другу и кеммерингу Аше,
как ему следует наилучшим образом воспользоваться кое-каким моим имуществом,
чтобы доход от продажи получили наши с ним сыновья, однако предупредил его,
что пытаться переслать деньги мне не стоит, потому что Тайб непременно будет
держать всю границу с Оргорейном под контролем. Даже подписать письмо своим
именем я не мог. Даже просто позвонить кому-то по телефону в моем положен
означало своими руками отправить невинного человека в тюрьму. Так что я
поспешил убраться из дому, пока какой-нибудь беспечный приятель не забрел ко
мне в гости и не потерял не только свои деньги, но и свободу -- в награду за
дружбу с изгоем.

Я двинулся по улицам города к западной окраине. Потом на одном из
перекрестков остановился и задумался. Почему бы, собственно, мне не пойти на
восток, через горы и долины, в свой родной Керм? Преодолеть пешком весь этот
далекий путь, подобно самым нищим беднякам, и в таком виде явиться в Очаг
Эстре, в тот самый каменный дом на крутом горном склоне, где я родился(
Почему бы, в самом деле, мне не вернуться домой? Три или четыре раза я вот
так останавливался и смотрел назад, на восток, и каждый раз среди
равнодушных лиц прохожих мне попадалось по крайней мере одно
заинтересованное -- лицо шпиона, подосланного, чтобы проследить, как я
уберусь из Эренранга; и каждый раз я понимал, сколь безумны мои намерения
вернуться домой. С тем же успехом можно было бы сразу совершить
самоубийство. Я от рождения был обречен жить в ссылке -- так во всяком
случае, мне казалось, -- и путь в родной дом был для меня равносилен пути к
смерти. Т< я продолжал шагать на запад и больше уже назад не оглядывался.

Через три обещанных мне дня отсрочки я, если очень повезет, должен
оказаться самое дальнее в Кусебене на берегу залива, километрах в ста
пятидесяти отсюда. Изгнанников чаще всего предупреждали о королевском указе
еще накануне вечером, за ночь до вступления указа в силу, так что обычно у
них была возможность сесть на какой-нибудь корабль и плыть по течению реки
Сесс к заливу, прежде чем капитаны судов станут по закону ответственны за
помощь преступнику. Но Тайб по гнусной природе своей на такое благородство
способен не был. Теперь ни один капитан не осмелится взять меня на борт; в
порту все меня отлично знают, поскольку именно я строил его для Аргавена. Ни
один вездеход не посадит меня в кабину, а до границы с Оргорейном от
Эренранга километров шестьсот. Выбора у меня не оставалось: нужно было
пешком добраться до Кусебена.

Повар мой успел подумать именно об этом. Я его, разумеется, тотчас же
отослал, но, прежде чем уйти, он выложил на видное место все припасы и
тщательно упаковал все, что мог, приготовив мне "горючее" на три дня
маршевого броска. Его доброта не только спасла меня, но и поддержала мой
боевой дух, ибо каждый раз, останавливаясь по дороге, чтобы перекусить
хлебным яблоком и сушеными фруктами, я думал, что есть все-таки хоть один
человек, который не считает меня предателем, потому что дал мне эту еду.

Оказалось, что зваться предателем тяжело. Даже странно, до чего это
тяжело, ведь так просто назвать предателем кого-то другого. Это слово
прилипает к тебе навечно и звучит очень убедительно. Я и сам наполовину
поверил в то, что стал предателем.

Я пришел в Кусебен к вечеру на третий день пути -- полный тревоги, со
стертыми в кровь ногами, потому что последние годы в Эренранге пристрастился
к роскоши и обжорству и совершенно утратил былую любовь к пешим прогулкам. В
Кусебене у городских ворот меня поджидал Аше.

Мы были кеммерингами целых семь лет; у нас родилось двое сыновей.
Поскольку родил их непосредственно Аше, то они носили его имя: Форет рем ир
Осборт -- и воспитывались в его Очаге Кланхарт. Три года назад Аше удалился
в Цитадель Орньи и теперь носил золотую цепь Целомудренного. В течение
последних трех лет мы не виделись, и все же, когда я заметил его в вечерних
сумерках под каменной аркой ворот, мне сразу вспомнилась прежняя теплота
наших отношений, словно расстались мы лишь вчера; я сразу понял, что в нем
живы любовь и преданность; имени эта любовь и послала его навстречу мне в
час невзгод. И, чувствуя, что вновь запутываюсь во всем этом, я рассердился:
любовь Аше всегда заставляла меня идти против собственной воли.

Я прошел мимо него. Мне необходимо быть жестоким, так что нечего
тянуть, нечего притворяться добреньким.

-- Терем, -- окликнул он меня и пошел следом. Я быстро спускался по
крутым улочкам Кусебена к порту. С моря дул южный ветер, трепал в садах
черные деревья, и этим теплым летним вечером я удирал' от Аше, .словно от
убийцы. Он все-таки догнал меня -- стертые мои ноги не позволяли мне идти
достаточно быстро -- и сказал: -- Терем, я пойду с тобой.

Я не ответил.

-- Десять лет назад тоже был месяц Тува, и мы дали клятву.

-- А три года назад ты первым нарушил ее и бросил меня. Впрочем, ты
поступил разумно.

-- Я никогда не нарушал клятву, которую мы тогда дали друг другу.
Терем.

-- Что ж, верно. Нечего было нарушать. Все это было неправдой. Во
второй раз такую клятву не дают. Ты и сам это знаешь; да и тогда знал.
Единственный раз я по-настоящему поклялся в верности, так никогда и не
произнеся этого вслух, потому что это было невозможно; а теперь тот,
которому я поклялся в верности, мертв, а моя клятва уже давно нарушен что
никакой обет нас не связывает. Отпусти меня.

Я говорил гневно, но обвинял в нашей трагедии не Аше, а скорее себя
самого; вся прожитая мной жизнь была словно нарушенная клятва. Но Аше этого
не понял, в глазах его стояли слезы, когда он сказал:

-- Ты возьмешь это. Терем? Пусть нас не связывает клятва, но я очень