Чтение 15–й страницы книги ~Ползи, тень!~

колдовству. В основном легенда сводилась к резюме, которое я изложил
накануне вечером. Но нашелся один вариант, который крайне меня
заинтересовал.

В нем говорилось, что гибель Иса вызвал повелитель Карнака. Именно он
"соблазнил Дахут Белую, дочь короля, как она до этого соблазнила и
уничтожила многих мужчин". Далее говорилось, что "красота этой волшебницы
была так велика, что повелитель Карнака не сразу набрался решительности,
чтобы уничтожить ее и злой Ис"; и что она родила ребенка, дочь; и что,
открыв ворота морю, Карнак бежал с дочерью, а тени Иса вынесли его в
безопасное место, точно так же, как они подгоняли волны, утопившие Дахут и
ее отца, которые преследовали Карнака.

Это, особенно в свете теорий де Кераделя о наследственной памяти,
поразило меня. Во-первых, помогало понять замечание мадемуазель о том, что
я "помню". И давало еще одно объяснение, пусть абсурдное, тому, почему я
произнес эти два названия. Если эта Дахут происходит непосредственно от
той Дахут, может, и я происхожу прямо от владыки Карнака, который
"соблазнил" ее. В таком случае контакт с Дахут мог привести в действие
одну из пластинок в моем мозгу. Я думал, что Алкар-Аз и Собиратель должны
были произвести очень сильное впечатление на владыку Карнака, моего
предка, и поэтому именно эта пластинка ожила первой. Я улыбнулся этой
мысли и подумал об Элен. Что бы там ни было, но я помнил о вечернем
свидании с Элен и радовался ему. У меня также свидание с Дахут, но что с
того?

Я взглянул на часы. Пять часов. Достал носовой платок, и что-то со
звоном упало на пол. Браслет. Он лежал и смотрел на меня черным глазом. Я
смотрел на него, и жуткое чувство узнавания становилось во мне все сильней
и сильней.

Я пошел в клуб переодеться. Выяснил, где остановились де Керадели.

Послал Элен телеграмму.

Прости. Неожиданно вызван из города. Некогда позвонить. Позвоню
завтра. Люблю и целую.

Алан

В восемь часов вечера я передавал свою карточку мадемуазель.

Это был один из больших жилых домов с башнями, выходящих на Ист
Ривер: роскошный дом; его самые дорогие квартиры выходят окнами на
Блеквелл Айленд, где содержатся отбросы общества, мелкие преступники,
недостойные общественной жизни Синг-Синга, строгостей Деннмора или чести
жить в других аналогичных крепостях цивилизации. Это мусорный ящик
общества.

Жилой дом де Кераделей - зенит, презрительно глазеющий на надир.

Лифт поднимался все выше и выше. Когда он остановился, лифтер нажал
кнопку и через одну-две секунды массивные двери разошлись. Я вышел в холл,
похожий на прихожую средневекового замка. Услышал за собой шум
закрывающейся двери и оглянулся. Два человека опустили занавес, скрывавший
дверь.

Чисто по привычке я обратил внимание на рисунок занавеса - привычка
путешественника, автоматически намечающего ориентиры для возможного
вынужденного отступления. На занавесе изображалась морская женщина, фея
Мелузина, во время своего еженедельного очищающего купания. За ней
наблюдает удивленный муж - Раймон Пуатье. Старинный занавес.

Люди у занавеса - бретонцы, смуглые, коренастые, но одеты они так,
как не одеваются в Бретани. На них свободное зеленое одеяние, тесно
перепоясанное, а на груди, на черном фоне, справа, тот же символ, что и на
браслете. Мешковатые коричневые брюки, кончающиеся под коленом и плотно
завязанные, похожие на брюки древних кельтов или скифов. На ногах
сандалии. Когда они брали у меня пальто и шляпу, я приветствовал их на
бретонском, как благородный человек приветствует крестьянина. Они смиренно
ответили, и я заметил, как они обменялись удивленными взглядами.

Они отвели в сторону другой занавес, и один из них нажал на стену.
Открылась дверь. Я прошел через нее в удивительно большую комнату с
высоким потолком, обитую древним темным дубом. Комната была тускло
освещена, но я заметил кое-где резные сундуки, астролябию и большой стол,
покрытый книгами в кожаных и велюровых переплетах.

Я повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как скользнула на место
дверь, и стена оказалась внешне сплошной. Тем не менее я решил, что в
случае необходимости найду выход.

Двое провели меня через комнату в ее правый угол. Опять отодвинули
занавес, и меня окутал мягкий золотой свет. Они поклонились, и я прошел на
этот свет.

Я находился в восьмиугольной комнате более двадцати футов в длину.
Все ее восемь стен покрыты шелковыми шпалерами исключительной красоты. Все
сине-зеленые, и на каждой какая-нибудь подводная сцена: рыбы странных форм
и расцветок плавают в лесах бурых водорослей... анемоны, похожие на
фантастические цветы, машут над ртами смертоносными щупальцами... золотые
и серебряные стаи крылатых змей караулят свои замки из коралла. В центре
комнаты стол, на нем старинный хрусталь, прозрачный фарфор и старинное
серебро, все блестит в свете высоких свечей.

Я взял в руки занавес, отвел его в сторону: ни следа двери, через
которую я вошел. Я услышал смех, подобный смеху маленьких волн, смех
Дахут...

Мадемуазель стояла в дальнем углу восьмиугольной комнаты, отводя в
сторону еще один занавес. За ним другая комната, оттуда вырывается свет и
создает розовый ореол вокруг ее головы. Ее исключительная красота на
мгновения заставила меня забыть все в мире, даже сам этот мир.

От белых плеч до белых ног она была укутана в прозрачное зеленое
платье, похожее по покрою на столу древних римлянок. На ногах сандалии.
Две толстые пряди бледно-золотых волос спускаются меж грудей, и сквозь
одежду видны все линии прекрасного тела. Никаких украшений на ней нет, да
она в них и не нуждается. Глаза одновременно ласкают и грозят, и в смехе
тоже одновременно нежность и угроза.

Она подошла ко мне, положила руки мне на плечи. Аромат ее как запах
морских цветов, ее прикосновение и аромат заставили меня пошатнуться.

Она сказала на бретонском:

- Итак, Алан, вы по-прежнему осторожны. Но сегодня вы пойдете только
туда, куда я захочу. Вы преподали мне хороший урок, Алан де Карнак.

Я тупо спросил, все еще находясь под воздействием ее красоты:

- Когда я вас учил, мадемуазель?

Она ответила:

- Давным-давно, - и мне показалось, что угроза изгнала из ее взгляда
нежность. С отсутствующим видом она сказала:

- Мне казалось, что будет легко говорить то, что я собиралась
сказать, когда встретила вас вечером. Я думала, слова сами польются из
меня... как воды полились в Ис. Но я смутилась... оказалось, что это
трудно... воспоминания борются друг с другом... битва любви и ненависти...

К этому времени я взял себя в руки. Сказал:

- Я тоже смущен, мадемуазель. Я говорю по-бретонски не так хорошо,
как вы, и поэтому, может, не вполне вас понимаю. Нельзя ли нам говорить
по-французски или по-английски?

Дело в том, что бретонский слишком... интимен, слишком близко
подходит к сути мысли. Другие языки послужат барьером. Но потом я подумал:
барьером против чего?

Она страстно ответила:

- Нет! И больше не зовите меня мадемуазель и де Керадель! Вы меня
знаете!

Я рассмеялся и ответил:

- Если вы мадемуазель де Керадель, то вы и морская фея Мелузина...
или Гульнар, рожденная в море... и я в безопасности в вашем, - тут я
посмотрел на шпалеры, - аквариуме.

Она сумрачно ответила:

- Я Дахут... Дахут Белая, королева теней... Дахут древнего Иса.
Возрожденная. Возрожденная здесь, - она постучала себя по лбу. - А вы Алан
де Карнак, мой любимый... мой самый любимый... мой предатель. Так что
берегитесь!

Неожиданно она приблизилась ко мне, прижалась своими губами к моим,
так крепко, что ее маленькие зубы впились в меня. К такому поцелую
невозможно отнестись равнодушно. Я обнял ее, и меня как будто охватило
пламенем. Она оттолкнула меня от себя, почти ударила, так сильно, что я
пошатнулся.

Она подошла к столу и наполнила из кувшина два стройных бокала
бледно-желтым вином. Насмешливо сказала:

- За наше последнее расставание, Алан. И за нашу встречу. - И пока я
раздумывал над этим тостом, добавила: - Не бойтесь, это не колдовское
зелье.

Я коснулся ее бокала и выпил. Мы сели, и по сигналу, которого я не
видел и не слышал, вошли еще двое странно одетых слуг и стали нам
прислуживать. Они делали это на старинный манер, коленопреклоненно. Вино
оказалось великолепным, обед превосходным.

Мадемуазель почти ничего не ела и не пила. Говорила она мало, иногда
погружалась в раздумья, иногда поглядывала на меня со смесью угрозы и
нежности. Никогда не обедал я тет-а-тет с такой красивой женщиной и так
мало говорил; и с такой, которая сама говорит так мало. Мы как противники
в некоей игре, от которой зависит жизнь, думали над ходами, изучали друг
друга, прежде чем начать. Какова бы ни была эта игра, у меня сложилось
неприятное впечатление, что мадемуазель знает ее гораздо лучше меня;