Чтение 15–й страницы книги ~Танцор меча~

хищников. Песок. Солнце. Звери. Люди. Все они несут смерть.

Я тут же выкинул из головы эту мысль - не потому что я не поддаюсь
обычным человеческим страхам (хотя в рассказах о своих подвигах частенько
об этом заявляю) - а потому что не мог рисковать, пытаясь выяснить, жива
ли лошадь. Сам я на данный момент был жив, а излишнее беспокойство о
судьбе жеребца легко могли и меня отправить в другой мир. Что в некоторой
степени противоречило моим принципам.

Дел свернулась комочком, уткнувшись лицом в колени. Я прижал ее к
груди, стараясь прикрыть ее своим телом как щитом от ярости бури. Ветер и
песок больно били по спине, но меня больше волновала ее Северная кожа, чем
моя Южная шкура. Дел сказали правильно: не думаю, чтобы шкура старой кумфы
была жестче чем моя. Дел лежала свернувшись между спиной жеребца и моей
грудью, и мы с гнедым почти полностью защищали ее от бури.

Большая часть моего бурнуса быстро порвалась и на мне осталась одна
набедренная повязка. Я чувствовал, как безжалостно ветер и песок сдирают с
меня кожу. Через некоторое время порывы слились в один бесконечный удар,
который я очень успешно отражал мысленно. Утешала меня только мысль об
относительной безопасности Дел. Я почти не сомневался, что если она
лишится бурнуса, ее кожа станет суше чем красный шелк и расползется как
тонкая ткань.

Мы лежали так близко, что стали почти одним целым. А поскольку я
никогда не отличался стойкостью, если дело доходило до развлечений плоти -
и изредка ума - порывы ветра оказались для меня не самым тяжелым
испытанием. Но обстоятельства не располагали к интимным забавам, так что
мне пришлось сдержаться и всю энергию направить на глубокое дыхание.

В обычное время дышать легко, но попробуйте вдохнуть, когда с каждым
глотком воздуха ваш рот забивается песком. Я втягивал воздух небольшими
порциями, стараясь дышать неглубоко, но часто, а мне все время хотелось
сделать большой глоток. Нос и рот прикрывала часть капюшона, правда толку
от этого фильтра не было. Я сложил ладони около лица, вытянув пальцы,
чтобы защитить глаза, и ждал, собрав все терпение.

Проходила минута за минутой, а мир для меня сузился до ватной
пустоты, наполненной лишь прикосновением ткани к лицу.

Меня разбудил жеребец. Он поднялся и встряхнулся так, что во всех
направлениях полетели фонтаны песка и пыли. Я попытался пошевелиться и
обнаружил, что тело затвердело и каждая его часть казалась источником
боли. Мускулы и связки отчаянно протестовали, пока я медленно вытягивал
себя из-под песка. Сдержав готовый вырваться стон (не стоит портить свою
репутацию), я наконец-то принял сидячее положение.

Я сплюнул. Слюны во рту уже не было, зато почти не осталось и грязи.
На зубах скрипели песчинки, глотать я не мог. На веки налипла корка
спекшегося песка. Я осторожно стряхивал песчинки, склеившие ресницы, пока
не смог открыть оба глаза без боязни засыпать их грязью.

Я осторожно поднял веки и скривился. Ничто не заставляет человека
чувствовать себя более грязным изнутри и снаружи, чем несколько часов,
проведенные в самуме.

С другой стороны, это лучше чем смерть.

Я медленно потянулся и потряс Дел за плечо.

- Баска, все кончилось, - объявил я, но из моего горла вырвалось
только хриплое карканье. Я попробовал снова: - Дел, вставай.

Жеребец снова встряхнулся, зазвенев медными украшениями уздечки, а
потом фыркнул, выдыхая пыль из ноздрей. Даже под густой челкой его ресницы
и веки облепило как мои глаза.

Я заставил себя встать и распрямил сведенные конечности. Расправляя
плечи, я почувствовал как слипшийся песок сваливается со спины.

После самума стоит мертвая тишина. Мир вокруг полностью меняется, но
выглядит точной копией прежнего. В такие минуты небо плоское, бежевое и
пустое; песок ровный, бежевый и пустой. И такая же душа у человека. Он
пережил свирепую бурю, но даже осознание того, что он выжил, не доставляет
радости. Перед лицом грозной стихии и ее тупого бешенства - ужасающего
могущества силы природы, которое не одолеть ни одному человеку -
единственное, что чувствуешь это собственную слабость и смертность. И
абсолютное бессилие.

Я подошел к жеребцу и остатками бурнуса очистил ему ноздри. Он снова
фыркнул, окатив меня фонтаном влажного песка и слюны. Я хотел обругать
его, но промолчал. Гнедой уныло опустил голову. Лошади боятся того, чего
не понимают. В страшную для них минуту они доверяют жизнь своему всаднику.
А во время самума и от всадника ничего не зависит. Спасти может только
везение.

Я похлопал жеребца по пыльной гнедой морде и осторожно очистил ему
глаза. Когда я закончил, Дел была уже на ногах.

Она выглядела ненамного лучше чем жеребец. Губы потрескались и
остались светло-серыми, даже после того, как она смахнула с них песок.
Корка слипшихся песчинок покрывала лицо и тело. Привычный цвет сохранили
только глаза, они стали даже ярче на фоне покрасневших век.

Дел откашлялась, сплюнула и посмотрела на меня.

- Значит мы живы.

- Пока да, - я снял с гнедого седло, положил суму на песок и начал
растирать спину жеребца остатками бурнуса. Во время самума от страха
жеребец взмок и песок налип на шкуру. Мне бы и в голову не пришло, что под
соловой мастью скрывается гнедая шерсть. Я осторожно соскребал песок. Нам
оставалось только надеяться, что спина у жеребца пострадала не настолько,
чтобы он не смог нас везти.

Тяжело переставляя ноги, шипя и ругаясь при каждом движении, Дел
подошла к переметной суме. Она опустилась на колени, развязала кожаный
шнурок и вытащила двух тигрят.

А я о них совсем забыл. Я положил жеребца на бок не подумав о том,
что с левой стороны висел мешок в котором спали тигрята. Гнедой их
наверняка раздавил.

Дел видимо думала о том же, потому что послала мне укоризненный
взгляд, потом поморщилась и опустилась на песок, уложив тигрят на колени и
баюкая их.

Малыши остались целы, даже песок к ним не попал. Сумка защитила их и
тигрята проспали весь самум. Теперь они снова обнаружили друг друга и
затеяли возню, кувыркаясь на ее коленях как обычные котята.

Хотя это были далеко не котята.

Перед атакой в их глазах уже появлялось отсутствующее выражение, как
у взрослых. Их тонкие, куцые хвостики вытягивались в струнку перед
решающим прыжком. Наблюдая за ними, я возблагодарил валхайл за их тупые
зубы и скрытые когти. В противном случае эти малыши давно бы исцарапали,
отравили и парализовали Дел.

Закончив с жеребцом, я открыл одну из фляг и протянул ее Дел. Она
приняла флягу дрожащими руками и тут же забыла о малышах, а те в это время
катались, кувыркались и пытались вцепиться в нее зубами. Часть воды
пролилась, оставляя темные полоски на запыленном лице, и Дел торопливо
поднесла ладонь к подбородку, пытаясь поймать драгоценные капли.

Ее горло двигалось в такт глоткам. Еще раз. Еще. Потом она заставила
себя остановиться и протянула флягу мне, рассматривая влажную ладонь.
Жидкость впитывалась в кожу на глазах.

- Я и не знала, что бывает так сухо, - она взглянула на меня сквозь
покрытые песком ресницы. - Раньше было жарко, когда я ехала с Севера, но
это... гораздо хуже.

Я сделал большой глоток, закрыл флягу и убрал ее в мешок.

- Мы можем вернуться.

Дел смотрела на меня таким же отсутствующим взглядом, как и тигрята,
возившиеся у нее на коленях. Она была... где-то в другом месте. А потом я
понял, что она вспоминала пережитое, снова оживляя свой страх и стараясь
развеять его силу над ней. Я видел как она пропускала его через себя и
сведенные мышцы вздувались под грязной кожей, а потом расслабились,
растворяясь в теле как тонкий след кумфы в песке.

Она тихо вздохнула.

- Поехали дальше.

Я облизнул потрескавшиеся губы, стараясь не скривиться от боли.

- Рискуем попасть в другой самум, баска. Он редко бывает один. Обычно
два или даже три.

- Но этот мы пережили.

Я посмотрел на ее высоко поднятую голову. Характер у Дел был как
сталь, твердая и отточенная.

- Твой брат значит для тебя так много, что тебе приятнее погибнуть,
чем отступить?

Она обернулась. В этот миг в голубых глазах отразилась вся ее душа, и
то, что я увидел, заставило меня устыдиться вопроса. А может мне стало
стыдно за себя, за свою бестактность, бездумную уверенность, что она ценит
свою жизнь дороже чем жизнь брата.

Но я в этом мире всегда был одинок и понимание семейного единства
давалось мне нелегко.

Крепкое, всесильное родство было для меня такой же загадкой как меч,
который она носила. Такой же загадкой, какой была она сама.

Дел встала, поддерживая котят под толстые тугие животы, и запихнула
их обратно в мешок. Не обращая внимания на мяуканье и визгливые протесты,
она затянула кожаный ремень. Дел держалась спокойно и отчужденно. Я понял,
что своим вопросом оскорбил ее. Я молча оседлал гнедого, забрался в седло
и протянул руку Дел. Она оперлась на мою ногу как на стремя и села за моей
спиной.

- По полпорции, - сказал я ей, - воды и еды. К тигрятам это тоже
относится.

- Я знаю.

Я шлепнул жеребца по пыльным бокам и вставил ноги в стремена,