Чтение 15–й страницы книги ~Падение Гипериона~

пышными лишайниками, мерцавшими в свете фонариков.

Гладстон остановилась на верхней ступеньке каменной лестницы.

- Как вы думаете, господин Северн, удастся ли Богостроителям
Техно-Центра создать пресловутый Высший Разум?

- То есть создадут ли они Бога? - уточнил я. - Среди ИскИнов есть и
противники этого проекта. Опыт людей подсказал им, что создание высшего
разума - прямая дорога к рабству, если не к вымиранию.

- Но станет ли истинный Бог уничтожать свои создания?

- Если иметь в виду Техно-Центр и гипотетический Высший Разум, -
возразил я, - Бог не создатель, а создание. Возможно, божество может
чувствовать ответственность лишь за те низшие существа, которые само
создало.

- Тем не менее Техно-Центр, судя по всему, взял на себя
ответственность за людей уже много веков назад, со времени Отделения
ИскИнов, - произнесла Гладстон. Она пристально смотрела на мое лицо -
точно на шкалу какого-то важного прибора.

Я окинул взглядом сад. Дорожка светилась во мраке таинственным белым
светом.

- Техно-Центр преследует собственные цели, - сказал я, понимая, что
секретарю Сената этот факт известен лучше, чем кому бы то ни было.

- И вы считаете, что человечество ему больше ни к чему?

Я поднял руки в знак того, что отвечать не собираюсь.

- Я чужд обеим цивилизациям, - повторил я. - Нет у меня ни
простодушия невольных создателей, ни бремени пугающей проницательности их
созданий.

- С генетической точки зрения, вы - человек до мозга костей, -
сказала Гладстон.

Это не было вопросом, и я промолчал.

- Говорили, что Иисус Христос - во всех отношениях человек, -
продолжала она. - И одновременно божество. Пересечение человеческого и
божественного.

Меня поразило, что она вспомнила эту древнюю религию. Христианство
сменилось сначала дзен-христианством, потом дзен-гностицизмом, потом
десятками и сотнями более жизнеспособных теологий и философских учений.
Впрочем, мир, откуда происходила Гладстон, не был кладовой развенчанных
культов. Я предполагал и надеялся, что не была такой кладовой и она сама.

- Если он в полной мере и человек, и Бог, - сказал я, - тогда я - его
двойник из антимира.

- Нет, - возразила Гладстон. - Я думаю, его двойник - Шрайк, перед
которым собираются предстать ваши друзья-паломники.

У меня отвисла челюсть. Она впервые упомянула Шрайка, хотя я знал (а
она знала, что мне это известно), что именно она хотела открыть руками
Консула Гробницы Времени и выпустить это существо на волю.

- Возможно, вам следовало принять участие в этом паломничестве,
господин Северн, - заметила Мейна Гладстон.

- Я и без того в нем участвую, - ответил я. - В каком-то смысле.

Гладстон взмахнула рукой, и двери ее личных покоев распахнулись.

- Да, в каком-то смысле вы в нем участвуете, - согласилась она. - Но
если женщину, несущую в себе ваше "второе я", распнут на легендарном
стальном дереве Шрайка, будете ли вы вечно страдать во сне?

На это мне нечего было ответить. Я молча стоял перед ней.

- Поговорим завтра утром, после совещания, - произнесла она,
прощаясь. - Спокойной ночи, господин Северн. Приятных сновидений.

Мартин Силен, Сол Вайнтрауб и Консул бредут по песку в сторону
Сфинкса, навстречу Ламии Брон и Федману Кассаду, несущим тело отца Хойта.
Вайнтрауб плотнее запахивается в плащ, пытаясь защитить ребенка от ярости
песчаных вихрей и треска разрядов. Он видит, как спускается с дюны Кассад
- черный мультипликационный человечек с длинными ногами на фоне
наэлектризованных песков. Конечности Хойта безжизненно болтаются при
каждом движении его носильщиков.

Силен что-то кричит, но ветер относит его слова в сторону. Ламия Брон
указывает на единственную уцелевшую палатку. Это палатка Мартина Силена,
остальные повалены или разорваны в клочья. В нее забираются все паломники.
Последним влезает полковник Кассад и втаскивает умирающего. В палатке хоть
можно разговаривать - если удается перекричать хлопанье фибропластовой
парусины и треск молний, подобный звуку раздираемой бумаги.

- Умер? - Консул, откидывает полу плаща, в который Кассад завернул
голого Хойта. Крестоформ розово светится.

Полковник показывает на медпакет военного образца, прикрепленный к
груди священника. Все индикаторы красные - только глазок, контролирующий
узелки и волокна системы жизнеобеспечения, мигает желтым. Голова Хойта
запрокидывается, и Вайнтрауб замечает похожий на гусеницу свежий шов,
соединяющий рваные края рассеченного горла.

Он пытается нащупать пульс, но безуспешно. Тогда Вайнтрауб склоняется
над священником и прикладывает ухо к его груди. Сердце не бьется, зато
крестоформ обжигает его щеку. Сол поднимает глаза на Ламию:

- Шрайк?

- Да... мне так кажется... не знаю даже. - Она взмахивает пистолетом.
- Я выпустила всю обойму... Двенадцать пуль, и не знаю, в кого.

- А вы видели? - спрашивает Консул Кассада.

- Нет. Я вошел туда через десять секунд после Брон, но ничего не
заметил.

- Ну, а хреноскопы вашего превосходительства? - вопрошает Мартин
Силен. Его затиснули в дальний угол палатки, где он и сидит, скорчившись,
как эмбрион во чреве: - Разве все это тактическое дерьмо ничего не
уловило?

- Нет.

Из медпакета раздается тревожный зуммер; Кассад достает еще один
плазмопатрон, вставляет в гнездо пакета и, опустив забрало, чтобы лучше
видеть в песчаной буре, вновь устраивается на корточках перед выходом.
Сквозь шлемофон его голос неузнаваем:

- Он потерял больше крови, чем можно компенсировать в наших условиях.
У кого еще есть аптечка первой помощи?

Вайнтрауб роется в своем мешке.

- У меня с собой стандартный набор. Но его недостаточно. Горло
перерезано со знанием дела.

- Шрайк, - шепчет Мартин Силен.

- Неважно. - Ламия обхватывает руками колени, чтобы унять дрожь. - Мы
должны ему помочь! - Она смотрит на Консула.

- Он мертв, - констатирует Консул. - Даже бортовая операционная не
вернет его к жизни.

- Но мы должны попытаться! - кричит Ламия, схватив Консула за
рубашку: - Мы не можем отдать его этим... исчадиям! - Она указывает на
розовый крестоформ, светящийся под кожей мертвеца.

Консул трет глаза.

- Можно уничтожить тело. Винтовка полковника...

- Мы вое сдохнем тут, если не выберемся из этой бури, мать вашу! -
вопит Силен. Палатка ходит ходуном, при каждом порыве ветра парусиновый
полог хлещет поэта по затылку и спине. Песок бьется о ткань, завывая, как
стартующая ракета. - Вызывайте ваш проклятый корабль! Вызывайте!

Консул прижимает к себе рюкзак, словно защищая лежащий в нем комлог.
Его щеки, и лоб блестят от пота.

- Мы могли бы переждать бурю в какой-нибудь Гробнице, - предлагает
Сол Вайнтрауб. - Например, в Сфинксе.

- Идите вы знаете куда? - рычит Мартин Силен.

Ученый, еле ворочаясь в тесной палатке, поднимает глаза на поэта.

- Вы проделали весь этот путь, чтобы найти Шрайка. А теперь, когда
он, по-видимому, появился, передумали?

Силен злобно сверкает глазами из-под надвинутого на лоб берета.

- Скажу вам одно - я хочу, чтобы этот сраный корабль был здесь и
не-мед-лен-но!

- Неплохая мысль, - замечает вдруг полковник Кассад.

Консул переводит взгляд на него.

- Если есть шанс спасти Хойта, нам следовало бы им воспользоваться.

- Нам нельзя покидать долину, - страдальчески морща лоб, говорит
Консул. - Пока нельзя.

- Да, - соглашается Кассад. - Мы и не собираемся сбегать на корабле.
Но его операционная могла бы спасти Хойта, а мы укрылись бы в нем от бури.

- И, может быть, выяснили бы, как дела вон там. - Ламия Брон тычет
большим пальцем вверх.

Ребенок внезапно заливается пронзительным плачем. Вайнтрауб укачивает
Рахиль, придерживая крохотную головенку.

- Согласен, - тихо произносит он. - Если Шрайк захочет найти нас, он
с тем же успехом придет за нами на корабль. Мы проследим, чтобы никто не
дезертировал. - Он касается груди Хойта. - Как это ни ужасно, но при
операции можно получить бесценную информацию о том, как функционирует этот
паразит.

- Хорошо, - помолчав, соглашается Консул, достает из рюкзака, свой
старинный комлог, кладет руку на дискоключ и шепотом произносит несколько
фраз.

- Ну, что, прилетит? - нетерпеливо спрашивает Мартин Силен.

- Он подтвердил прием команды. Надо сложить снаряжение в одну кучу. Я
велел ему совершить посадку прямо у входа в долину.

Ламия с удивлением обнаруживает, что из глазу нее льются слезы. Она
вытирает щеки и улыбается.