впервые появилось на страницах печати, ничуть не трогало. Мой тогда уже
недремлющий скептицизм побудил меня считать статью доктора Холлаца именно
тем, чем она, если вникнуть, и была на самом деле: многостраничные, не
лишенные ловкости разглагольствования врача, имеющего виды на
университетскую кафедру.
способен более сдвинуть с места даже стаканчик для чистки зубов, когда
врачи, подобные Холлацу, одолевают его своими визитами, учиняют над ним
ассоциативные, так называемые роршаховские и прочие тесты, чтобы его
принудительное пребывание в данном учреждении наконец-то получило
благозвучное наименование, -- сегодня Оскар с удовольствием вспоминает
архаические, ранние времена своего голоса. Если в тот начальный период он
разрезал изделия из кварцевого песка хоть и основательно, но лишь бывая к
тому вынужден, то впоследствии, когда его искусство достигло расцвета, а
затем пошло на убыль, он уже пользовался своими способностями без всякого
внешнего принуждения. Поддавшись на искусы позднего маньеризма, ради игры
как таковой, служа искусству для искусства, Оскар проникал голосом в
структуру стекла и при этом взрослел.
РАСПИСАНИЕ УРОКОВ
обстоятельство, что во время этого составления он непрерывно поглощает
кровяную колбасу с разогретой чечевицей, лишь подтверждает мой тезис,
гласящий: все мечтатели -- обжоры. А то, что Клепп, заполняя отдельные
рубрики, проявляет совершенно очевидное прилежание, подтверждает другой мой
тезис: лишь истинные ленивцы способны совершать открытия, делающие работу
менее трудоемкой.
расписание дня. Навестив меня вчера вечером, он первым делом напустил на
себя таинственность, затем достал из нагрудного кармашка многократно
сложенный лист бумаги и протянул его мне, сияя, даже с выражением гордости:
он снова сделал открытие, позволяющее экономить рабочее время.
в десять -- завтрак, до обеда -- работа мысли, после обеда -- тихий час,
далее -- кофе, по возможности -- в постель; не вылезая из постели, час игры
на флейте, затем встать и еще час маршировать по комнате под звуки волынки,
еще полчаса волынки во дворе на свежем воздухе, потом -- чередуя каждые два
дня: либо два часа кровяной колбасы под пиво, либо два часа в кино, но в
любом случае перед кино или за пивом незаметно поагитировать за нелегальную
КПГ, не более получаса, чтобы не переборщить. Три вечера в неделю займет
производство танцевальной музыки в "Единороге", по субботам послеобеденное
пиво вкупе с агитацией за КПГ переносится на вечер, поскольку день отведен
бане с массажем на Грюнштрассе, после бани -- бросок в "U9", где rph
четверти часа гигиенических упражнений с одной девушкой, потом с той же
девушкой и ее подружкой -- кофе и пирожные у Шваба, незадолго до конца
трудового дня -- бритье, а если понадобится, то и стрижка, наскоро сняться в
фотоавтомате, потом пиво, колбаса, агитация за КПГ и приятное
ничегонеделание.
для меня копию, полюбопытствовал, как он преодолевает минуты изнеможения.
"Сплю или думаю о КПГ", -- после кратчайших раздумий ответил Клепп.
"распорядок дня"?
Бронски каждое утро заходила за мной и отводила меня вместе со Стефаном к
тете Кауэр на Посад овскивег, где вместе с шестью--десятью ребятишками --
некоторые вечно пропускали по болезни -- мы должны были играть, пока не
затошнит. К счастью, мой барабан шел по разряду игрушек, а поэтому мне не
навязывали кубиков, да и лошадку-качалку подсовывали, лишь когда по ходу
игры требовался барабанящий рыцарь в бумажном шлеме. Клавиром для меня
служило черное шелковое платье тети Кауэр, тысячекратно застегиваемое и
расстегиваемое. Я с полным основанием могу утверждать, что при помощи моего
барабана мне удавалось по нескольку раз на дню одевать и раздевать щуплую,
морщинистую фройляйн, когда барабанным боем я застегивал и расстегивал ее
платье, даже и в мыслях не держа ее тело.
вверх по Эрбсбергу, мимо памятника Гутенбергу были так приятно скучны и
беззаботно глупы, что я и по сей день мечтаю совершать подобные
хрестоматийные прогулки, держа тетю Кауэр за пергаментную ручку.
упряжку. Упряжка эта состояла из вязаной голубой ленты, заменяющей дышло.
Слева и справа от шерстяного дышла отходило по шесть шерстяных уздечек для
двенадцати -- если пришли все -- детей. Через каждые десять сантиметров на
уздечках висело по бубенчику. Перед тетей Кауэр, которая держала вожжи, мы,
звякая и брякая, а я упорно барабаня, топали по улицам пригорода. Порой тетя
Кауэр заводила песню "Иисусе, тобой живу я, Иисусе, тобой умру я" или
"Привет тебе, звезда морская", и прохо жих умиляло, когда мы воссылали в
ясный октябрьский воздух "О помоги мне, Дева Мария!" и "О сладостная Матерь
Божия!". Если мы переходили через главную улицу, транспорт останавливался.
Скапливались трамваи, машины, экипажи, пока мы вели свою "морскую звезду"
через мостовую. И всякий раз тетя Кауэр своей хрусткой ручкой благодарила
переведшего нас через улицу полицейского.
своим шелковым платьем.
рождения, Оскар вместе со Стефаном и, собственно, из-за Стефана покинул
фройляйн Кауэр, которую можно было застегивать и расстегивать. Как и всякий
раз, когда в дело замешивалась политика, не обошлось без актов насилия. Мы
поднялись на Эрбсберг, тетя Кауэр сняла с нас упряжь. Поблескивали молодые
деревца, в ветвях царил веселый гомон. Тетя Кауэр сидела на замшелом камне,
который указывал различные направления для одно- и двухча совых прогулок.
Подобно молоденькой девушке, не по нимающей, что с ней творится по весне,
она напевала песенку, встряхивая головой, как это можно наблюдать у цесарок,
и одновременно вязала для нас новую сбрую, сбруя предполагалась дьявольского
красного цвета, жаль только, мне так и не довелось ее носить: в кустах
раздался крик, фройляйн Кауэр вспорхнула и, увлекая за собой красную нить с
вязаньем, ринулась на крик, в кусты. Я последовал за ней и за нитью, мне
предстояло увидеть еще больше красного: из носа у Стефана текла кровь, а
мальчишка по имени Лотар, кудрявый и с голубыми жилками на висках, сидел на
груди у слабенького и жалкенького Стефана и вел себя так, словно хотел
вогнать его нос внутрь лица.
-- только я бежал сам по себе, разматывая красную нить, -- она начала для
всех нас молитву, которую обычно произносят между жертвой и претворением:
"Посрамлен я, полон раскаяния и боли..."
Длинным пальцем указывая на Стефана, который хныкал и прижимал к носу
платок, она мягко пояснила: "Стефан не виноват, что он маленький поляк". По
совету тети Кауэр Стефану не следовало больше ходить в ее сад, и Оскар, хоть
и не был поляком и не так уж чтобы любил Стефана, тут проявил солидарность.
Когда пришла Пасха, решили рискнуть, и доктор Холлац в своих очках с толстой
роговой оправой заключил, что повредить это не может. Он даже высказал свое
заключение вслух: "Маленькому Оскару это не повредит".
маленького Стефана в польскую народную школу, не давал себя отговорить,
снова и снова твердя матушке и Мацерату, что он чиновник на польской
государственной службе и что за достойную работу на Польской почте он
получает от польского государства достойное вознаграждение. В конце концов,
он поляк, и Хедвиг тоже станет полячкой, как только удовлетворят ее
заявление. К тому же такой умный и одаренный выше среднего ребенок, как
Стефан, вполне способен изучать немецкий язык в семье, ну а что до
маленького Оскара -- всякий раз, произнося имя "Оскар", он слегка вздыхал,
-- так Оскару, как и Стефану, шесть лет, он, правда, и говорить еще толком
не умеет, и вообще для своих лет довольно неразвит, и расти не растет, но
попробовать тем не менее стоит: обязательное обучение -- оно и есть
обязательное обучение, если, конечно, школьное начальство не станет
возражать.
заключение. Холлац назвал меня здоровым мальчиком, который ростом с
трехлетнего ребенка, однако умом, если отвлечься от того, что он пока не
умеет как следует говорить, ни в чем не уступит пяти-шестилетним. Еще Холлац
говорил что-то про мою щитовидку.
тестирования, я вел себя спокойно, от "равнодушно" до "доброжелательно", тем
более что на мой барабан никто не покушался. Разрушение холла-цевской
коллекции змей, жаб и эмбрионов было еще свежо в памяти у тех, кто меня
обследовал и тестировал, и внушало опасения.
продемонстрировать алмаз в своем голосе, поскольку Мацерат, не наученный
прежним горьким опытом, onrpeanb`k, чтобы я проделал путь до школы
Песталоцци через Фребелевский луг без своего барабана и чтобы я не брал его
с собой в школу.
то, с чем он и обращаться-то не умеет, то, для чего у него отсутствует
понимание, я раскричал пополам пустую вазу, о которой говорилось, будто она
подлинная. Когда подлинная ваза в виде подлинных осколков оказалась на полу,
Мацерат, высоко ее ценивший, чуть меня не ударил. Но тут подскочила матушка,
Николаев Андрей
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Лондон Джек
Гюго Виктор
Прозоров Александр