обиделся, но все же мне показалось, что этого маловато. Я тут же сел за
стол и написал ей длинное письмо, после завтрака я снова сел писать, я
писал ей ежедневно и посылал свои письма в Бонн на адрес Фредебейля, но
она мне так и не ответила.
9
действовали мне на нервы; я представил себе, что жена Фредебейля спит, но
вот звонок разбудил ее, затем она снова заснула и опять вскочила; мысленно
я испытал все те муки, какие претерпела она от этого назойливого звона. Я
уже собрался повесить трубку, но, поскольку мое положение можно было
рассматривать как катастрофическое, решил звонить дальше. Если бы я поднял
среди ночи самого Фредебейля, меня бы это ни капельки не огорчило; этот
тип не заслуживает спокойного сна. Он болезненно честолюбив и, наверное,
даже во сне не расстается с телефоном: вдруг приспичит позвонить или же
вдруг ему самому позвонит какой-нибудь сановник из министерства, редактор
газеты или крупная шишка из этих федеральных объединений католиков, а то
из самой ХДС. Но его жену я люблю. Она была еще гимназисткой, когда он в
первый раз привел ее в их католический кружок; ее поза и то, как она
смотрела своими красивыми глазами на этих людей, болтавших на
богословско-социологические темы, ранили меня в самое сердце. Видно было,
что она куда охотней пошла бы на танцы или в кино. Зоммервильд, на
квартире которого состоялось это сборище, все время спрашивал меня:
щекам. В конце концов, не выдержав этого переливания из пустого в
порожнее, я вышел на зоммервильдский балкон. Девушка сама была виновницей
их словоизвержения: вдруг она, совершенно невпопад - разговор шел о
размерах и границах провинциализма - заявила, что у Бенна [Готфрид Бенн
(1886-1956) известный немецкий писатель-декадент, некоторое время был
близок к нацистам] есть очень "неплохие рассказики". Фредебейль, чьей
невестой она числилась, покраснел как рак, оттого что Кинкель бросил на
него свой пресловутый выразительный взгляд, который обозначал: "Неужто ты
все еще не вправил ей мозги?" После чего сам начал вправлять невесте
Фредебейля мозги, используя в качестве хирургического инструмента весь
"абендлянд". Бедная девушка была стерта в порошок; я разозлился на этого
труса Фредебейля, который не вмешивался потому, что они с Кинкелем
"единомышленники" - принадлежат к одному идеологическому направлению. Я
давно потерял надежду понять, что это за направление: левое или правое; но
как бы то ни было, у них есть свое направление, и Кинкель чувствовал себя
морально обязанным обратить невесту Фредебейля на путь истинный.
Зоммервильд также пальцем не пошевелил в ее защиту, хотя он представляет
совсем другое направление, опять-таки не знаю какое. Если предположить,
что Кинкель и Фредебейль - левые, то Зоммервильд - правый, а может, и
наоборот. Мария тоже слегка побледнела, но ей импонируют интеллектуалы -
от этого я так и не смог ее отучить; интеллект Кинкеля импонировал также
будущей госпоже Фредебейль: словесную обработку, которой ее подвергли, она
сопровождала вздохами, на мой взгляд почти неприличными. Поистине, на
бедняжку обрушился целый интеллектуальный смерч, в ход было пущено все -
от отцов церкви до Брехта, и, когда я, отдышавшись немного, пришел с
балкона, они впали в состояние полной прострации и пили крюшон... и все
это только потому, что бедная простушка похвалила "неплохие рассказики"
Бенна.
двух; телефонные звонки все еще раздавались в их квартире, и я представил
себе, что в эту минуту она возится с молочными бутылочками, детскими
присыпками, пеленками и вазелином, донельзя беспомощная и сконфуженная, и
еще я подумал о ворохе грязного детского белья и о груде жирной немытой
посуды на кухне. Однажды, когда они доконали меня своими разговорами, я
вызвался помочь ей по хозяйству - подсушивать хлеб, делать бутерброды и
варить кофе; исполнять такую работу мне куда менее противно, чем
участвовать в беседах определенного свойства.
все находится в еще более безнадежном состоянии, чем обычно. Запаха я,
впрочем, никакого не ощутил, если не считать запаха сигареты, которую она,
видимо, держала в руке.
"Неужели вы в Бонне... вот это мило" или что-нибудь в этом роде, так она
всегда встречает мой звонок, но на этот раз она смущенно молчала, а потом
тихо пискнула:
показать "что-нибудь новенькое". Теперь она молчала. Мне стало неловко, но
не за себя, а главным образом за нее, за себя было просто неприятно, а за
нее - мучительно неловко.
которые я посылал Марии на ваш адрес?
которому их посылали.
полагал, что имею право узнать, какова судьба моих собственных писем.
человечности.
сказала.
проявляют человечность, хотя бы из идеологических соображений.
больше я вам ничего не могу сказать. Дело в том, что вы нас очень сильно
разочаровали.
совершает предвыборную поездку по Эйфелю.
выступает от ХДС?
понял, что она с удовольствием повесила бы трубку.
письма мне.
воскликнет: "Какой ужас!"
иссякли. Я пошел на кухню, вынул из холодильника коньяк и отпил большой
глоток. Это не помогло, тогда я отпил еще глоток, но и это не помогло.
Меньше всего я ожидал, что меня отошьет госпожа Фредебейль. Я думал, она
разразится длинной проповедью на тему о браке и начнет упрекать меня за
отношение к Марии: иногда и она вела себя как упрямый ортодокс, но у нее
это получалось по-женски мило; однако, когда я приезжал в Бонн и звонил
ей, она обычно в шутку требовала, чтобы я снова помог ей на кухне и в
детской. Должно быть, я в ней ошибся или же она опять была беременна и
плохо себя чувствовала. У меня не хватило духу позвонить ей еще раз и
постараться выведать, что с ней. Она была всегда так приветлива со мною.
Скорее всего Фредебейль оставил ей "точные инструкции", как меня отшить. Я
часто размышлял над тем, что жены в своей преданности мужьям доходят порой
до полного идиотизма. Госпожа Фредебейль была еще слишком молода, чтобы
почувствовать, как сильно уязвила меня ее подчеркнутая холодность; и уж во
всяком случае она не способна понять, что ее супруг просто-напросто
приспособленец и болтун, который любой ценой делает себе карьеру, и что он
"устранит" даже свою родную бабушку, если она будет стоять у него на
дороге. Наверное, он сказал ей: "От Шнира надо отделаться", и она без
колебаний отделалась от меня. Она подчинялась ему во всем; раньше, когда
он считал, что я могу быть ему как-то полезен, она была со мной мила, что
соответствовало ее натуре, теперь ей пришлось нагрубить мне, хотя это и
претило ее натуре. Может быть, конечно, я был несправедлив к ним обоим, и
они поступали, как им велела совесть. Если Мария и в самом деле вышла за
Цюпфнера, то, помогая мне установить с ней связь, они бы совершили
греховный поступок... а то, что Цюпфнер являлся именно тем человеком в
Федеральном объединении, который мог пригодиться Фредебейлю, не обременяло
их совесть. Ведь они обязаны поступать правильно и праведно даже тогда,
когда это им самим идет на пользу. Сам Фредебейль поразил меня куда
меньше, чем его жена. На его счет я никогда не питал иллюзий, и даже тот
факт, что он теперь агитировал за ХДС, не мог меня удивить.