чурку через шесть часов, - ответил он сквозь смех. - Эге! Видно, смекнул!
второй смертник, приговоренный сегодня, тот, кого ждали в Бисетре, мой
преемник.
славный маз {Вор. (Прим. автора.)}; жаль, что Шарло {Палач. (Прим. автора.)}
не пожалел труда и затянул на нем галстук. Это случилось в те поры, когда
милостью божьей царила виселица. В шесть лет я остался круглым сиротой;
летом я ходил колесом в пыли, по обочине дороги, чтобы мне бросили медяк из
окошка почтовой кареты; зимой шлепал босиком по грязи и дул на пальцы,
красные от холода; через прорехи в штанах виднелись голые ляжки. С девяти
лет я пустил в дело грабли {Руки. (Прим. автора.)}, научился очищать ширманы
{Карманы. (Прим. автора.)}, случалось мне свистнуть и одежу, к десяти годам
я стал ловким воришкой. Потом попал в компанию: в семнадцать лет я был уже
заправский громила - умел и лавку обчистить и ключ подделать. Меня сцапали и
как совершеннолетнего отправили плавать на галерах" Тяжкое дело - каток
спишь на голых досках, пьешь чистую воду, ешь черный хлеб, без всякой пользы
волочишь за собой тяжеленное ядро - получаешь то солнечный удар, то палочные
удары. Вдобавок каторжников бреют наголо, а у меня как на грех были хорошие
русые кудри! Как-никак, я свой срок отбыл. Пятнадцать лет - не шутка. Мне
минуло тридцать два года, когда я получил подорожную и шестьдесят шесть
франков - все, что я заработал за пятнадцать лет каторги, трудясь
шестнадцать часов в день, тридцать дней в месяц и двенадцать месяцев в году.
Все равно, с этими шестьюдесятью шестью франками я хотел начать честную
жизнь, и под моими отрепьями скрывались такие благородные чувства, каких не
сыщешь под кабаньей рясой {Рясой священника. (Прим. автора.)}. Вот только
треклятый паспорт! Он был желтого! цвета, и на нем стояла надпись:
каторжник, отбывший срок. Эту штуковину надо было показывать дорогой в
каждом городишке, а потом каждую неделю являться с ней к мэру того местечка,
где меня водворили на жительство. Недурная аттестация. Каторжник! Я был
пугалом - ребятишки бросались от меня врассыпную, двери захлопывались передо
мной. Никто не хотел дать мне работу. Шестьдесят шесть франков пришли к
концу. Как жить дальше? Я показывал, какие у меня крепкие рабочие руки, а
передо мной захлопывали двери. Я предлагал работать за пятнадцать, за
десять, за пять су в день. Все напрасно. Что делать? Однажды голод одолел
меня. Я разбил локтем витрину булочной и схватил хлеб, а булочник схватил
меня. Хлеба мне не дали съесть, зато приговорили к пожизненной каторге и
выжгли на плече три буквы. Хочешь - покажу потом. По-судейски это называется
рецидив. Значит, стал я обратной кобылкой {Снова отправлен на каторгу.
(Прим. автора.)}. Я решил бежать. Для этого нужно было пробуравить три стены
и перепилить две цепи, а у меня ничего не было, кроме гвоздя. И я бежал.
Вдогонку дали сигнал из пушки; наша братия все равно что римские кардиналы:
мы тоже одеты в красное, и когда мы отчаливаем, тоже стреляют из пушек.
Однако порох пустили на ветер. На этот раз я ушел без желтого билета, но и
без денег. Я встретил товарищей - одни отбыли срок, другие дали тягу. Их
главарь предложил мне работать заодно, а работали они ножом на большой
дороге. Я согласился и стал убивать, чтобы жить. То на дилижанс нападешь, то
на почтовую карету, то на верхового - торговца скотом. Деньги забирали, коня
или упряжку отпускали на все четыре стороны, а убитого зарывали под деревом
и только смотрели, чтобы не торчали ноги. Потом плясали на могиле, чтобы
утоптать землю. Так вот я и состарился - ютился где-нибудь в чащобе, спал
под открытым небом, и хоть меня травили и гнали из леса в лес, а все-таки
был я вольная птица, сам себе хозяин. Однако же всему приходит конец. В одну
прекрасную ночь шнурочники {Жандармы. (Прим. автора.)} накрыли нас.
Фанандели {Товарищи. (Прим. автора.)} мои скрылись, а я был старше всех и
попался в лапы этих самых котов в шляпах с галунами. Меня доставили сюда. Я
прошел все ступени, кроме последней. И теперь уж не имело значения, украл ли
я носовой платок, или убил человека - разве что мне пришили бы лишний
рецидив. Мне осталось только пройти через руки косаря {Палача. (Прим.
автора.)}. Дело мое провернули мигом. И правду сказать, стар я уже стал, не
годен ни на что путное. Мой отец женился на вдове {Был повешен. (Прим.
автора.)}, а я удалюсь в обитель всех скорбящих радости! {На гильотину.
(Прим. автора.)} Так-то, брат!
взять меня за руку. Я в ужасе отпрянул.
раскисни перед курносой. Что и говорить, несладко стоять на помосте, да зато
недолго! Я бы рад пойти с тобой и показать, как лучше кувырнуться. Да я,
ей-богу, не подал бы на кассацию, если бы нас скосили сегодня вместе. Кстати
попа позвали бы одного на двоих; с меня хватило бы и твоих объедков. Видишь,
какой я покладистый. Ну, отвечай? Согласен? От чистого сердца предлагаю!
- прервал я его.
почесал ногтями свою волосатую грудь, видневшуюся из-под раскрытой рубахи, и
сквозь зубы пробормотал;
минутного молчания он добавил почти робким тоном: - Послушайте, хоть вы и
маркиз, однако же на что вам такой добротный сюртук? Все равно палач заберет
его. Лучше отдали бы мне. Я его спущу и куплю себе табаку.
ладоши. Но, заметив, что на мне одна рубашка и что я весь дрожу, он сказал:
потом, в телеге надо иметь приличный вид.
прекословил, но тотчас же поспешил отодвинуться к самой стене. Трудно
описать, какие чувства вызывал у меня этот человек. Он рассматривал, мой
сюртук и каждую секунду восторженно восклицал:
франков ни за что не возьму. На все шесть недель запасусь табачком! Вот
счастье-то!
в комнату, где приговоренные ждут урочного часа, за ним - чтобы отправить в
Бисетр. Он встал на свое место посреди конвоя и, смеясь, сказал жандармам:
Смотрите, не прихватите меня вместо него. Но теперь - шалишь! Я не согласен,
раз у меня будет табак!
XXIV
меня, а взамен оставил мне свою гнусную куртку. На кого я буду похож в этом
рванье?
сюртук; нет, попросту он был сильнее. Если бы я отказался, он избил бы меня
своими кулачищами.
собственными руками, растоптать этого старого вора.
Смерть делает злым.
XXV
считая, понятно, бессчетных железных прутьев на окне и бессчетных запоров на
двери.
принесли.
взглядом, ясно говорившим: "К чему это?"
помещении, которое именуют "моей комнатой", водворился жандарм. Верно,
боятся, что я удушу себя тюфяком.
XXVI
ту падаль, которую расшвыряют по холодным столам анатомического театра.
Здесь будут снимать слепок с головы, там будут вскрывать тело, остатками
набьют гроб и все вместе отправят на Кламарское кладбище.
питает ко мне ненависти, все меня жалеют, и все могли бы спасти. А они убьют
меня. Понимаешь, Мари? Убьют хладнокровно, по всем правилам, во имя
торжества правосудия. Боже правый!
твою нежную, ароматную шейку, кто без устали перебирал твои пушистые кудри,
кто ласкал твое милое личико, кто качал тебя на коленях, а по вечерам
складывал твои ручки для молитвы!
маленьких сверстников будет отец, только не у тебя. Как отвыкнешь ты, детка
моя, от новогодних подарков, от красивых игрушек, от сластей и поцелуев? Как
Черепнин Владимир
Андреев Николай
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Василенко Иван