предстоящей задачи. Тент был закреплен всего семью болтами с гайками, но за
четыре месяца они успели покрыться льдом. Чтобы отвинтить их, понадобилось
свыше часа. Каждый болт и каждую гайку приходилось отогревать паяльной
лампой.
из пятнадцати стандартных деталей: по три на пол, на каждую из сторон, крышу
и передок. Сзади кузов затягивался брезентом. Каждую из трех деталей
следовало вытащить из узкого люка. В такой собачий холод, да еще в полумраке
оказалось адски трудной задачей отыскать и совместить отверстия под болты в
деревянных панелях с отверстиями в стойках и раме. Лишь на то, чтобы
установить и закрепить нижнюю секцию, нам потребовалось свыше часа. Мы уже
решили, что провозимся с кузовом до полуночи, но тут Корадзини пришла в
голову мысль, показавшаяся нам гениальной. Он предложил соединять детали
секций в относительно теплом и светлом помещении станции, а затем, проделав
отверстие в снежной кровле туннеля, которая посередине была всего фут
толщиной, беспрепятственно вытаскивать собранные панели наверх.
готова. До окончания работы оставалось меньше двух часов, поэтому мы
старались вовсю. Большинство наших помощников были неумехами, непривыкшими к
физическому труду, тем более такому тяжелому и кропотливому. Однако с каждым
часом они вырастали в моих глазах. Казалось, не знали устали Корадзини и
Зейгеро, а Теодор Малер, молчаливый низенький еврей, словарь которого
составляли всего несколько слов: "да", "нет", "пожалуйста" "спасибо" - был
неутомим, самоотвержен и ни на что не жаловался, хотя при его хилой фигуре
он выносил такие нагрузки, какие, я был уверен, ему под силу. Даже сенатор,
преподобный Смоллвуд и Солли Левин. старались как могли, пытаясь не подавать
виду, как им трудно и как они страдают. К этому времени каждого, даже
Джекстроу и меня бил озноб: наши руки и локти, соприкасавшиеся с деревянными
стенками кузова, отбивали барабанную дробь. На ладонях от постоянного
контакта со стылым металлом живого места не осталось: они распухли,
покрылись кровоподтеками и волдырями. В рукавицы то и дело попадали куски и
осколки льда, да так и оставались там, не тая.
проделанное в крыше, трубу камелька. В эту минуту меня позвали. Я спрыгнул
вниз и едва не наткнулся на Марию Легард.
холодно, мисс Легард.
ее Марией, хотя она не раз просила об этом. - Надо же привыкать к стуже. Вы
не спуститесь на минутку вниз?
на Маргариту.
полюбопытствовала старая актриса. - На вас это совсем не похоже. Во всяком
случае, так мне кажется. Она славная девочка.
болит спина. Она очень страдает. Осмотрите ее, прошу вас.
она сама не обратится ко мне?
топнув ногой. - Так пойдете вы или нет?
обработал покрытые волдырями, кровоточащие руки дезинфицирующим раствором.
Увидев мои ладони, Мария Легард широко раскрыла глаза, но промолчала,
очевидно догадавшись, что сейчас не время для слов соболезнования.
оставшиеся продукты, я соорудил ширму и осмотрел спину стюардессы. Зрелище
было ужасное. От позвоночника до левого плеча спина девушки представляла
собой сплошной кровоподтек, под лопаткой я заметил глубокую рваную рану,
похоже, нанесенную острым, треугольной формы, металлическим предметом. Он
сумел прорвать насквозь тужурку и блузку.
себя. Я мысленно воспроизвел кухню-буфет, в котором мы ее обнаружили. Я был
почти уверен, что смогу получить доказательство, которое мне было
необходимо. Почти, но не вполне.
слезы: я обрабатывал рану, не слишком-то церемонясь.
не знаю, доктор Мейсон.
ее, но это было великолепно.
рукавицы, защитные очки и маску. Маргарита, успевшая одеться, растерянно
наблюдала за тем, как я поднимаюсь по трапу наверх.
ветром хлопья снега. Одни замерзали, едва коснувшись земли, другие, шурша,
неслись поземкой по стылой поверхности почвы. Но ветер дул мне в спину. Я
двигался по лучу, которым я постоянно освещал по меньшей мере две бамбуковые
палки, выстроенные в прямую линию. Поэтому до потерпевшего аварию самолета
добрался за какие-то шесть-семь минут.
подтянулся и влез в кабину пилотов. Минуту спустя я был в кухне-буфете. При
свете фонарика я огляделся.
ним установлен откидной столик, а в дальнем конце, под иллюминатором, на
шарнирах висел ящик, над которым был укреплен какой-то агрегат - не то
раковина, не то водогрей, а может, то и другое. Что именно, меня не
интересовало. Интересовала меня передняя переборка, и я стал тщательно
осматривать ее. Вся стена была занята небольшими металлическими ящичками,
вделанными заподлицо. Дверцы их были заперты. Очевидно, в них хранились
продукты. Однако я не обнаружил там ни одного выступающего предмета, наличие
которого могло бы объяснить появление раны на спине стюардессы. Очевидно, в
момент падения самолета она находилась где-то в другом месте. Я с душевной
болью вспомнил, что даже не удосужился проверить, была ли она в сознании в
тот момент, когда мы ее нашли на полу.
потому что хорошо представлял себе, где его следует искать. Тонкая
металлическая пластинка в верхнем левом углу футляра рации была отогнута
почти на полдюйма. Не надо было ни микроскопа, ни эксперта судебной
медицины, чтобы понять, что обозначало темное пятнышко и волокна темно-синей
ткани, прилипшие к углу выведенной из строя рации. Я заглянул внутрь
футляра, но даже за те считанные секунды, какими располагал, успел
убедиться, что оторванная передняя панель была сущим пустяком по сравнению с
тем, что собой представляло содержимое футляра. Кто-то очень постарался,
чтобы радиостанция превратилась в груду лома.
этого не сделал. От стужи, царившей внутри мертвого самолета, разум мой
словно оцепенел. Несмотря на это, я был уверен: теперь-то мне известно, что
именно произошло. Я догадался, почему второй офицер не передал сигнала
бедствия. Понял, почему он систематически докладывал диспетчеру о том, что
самолет летит правильным курсом и согласно расписанию. Бедняга, у него не
было выбора - рядом сидела стюардесса с пистолетом в руках. Наверняка у нее
был пистолет. Что из того, что удар застиг ее врасплох!
вырисовываться элементы мозаики. Я сообразил, что пилот, сумевший так
искусно посадить самолет в такую пургу, в отсутствие видимости, в момент
приземления был жив. Выпрямившись, я вошел в кабину пилотов и направил луч
фонаря на мертвого командира корабля. Как и в первый раз, я не обнаружил на
нем ни единой царапины. Однако не то поразмыслив, не то безотчетно повинуясь
интуиции, я приподнял полу жесткой от мороза тужурки и посередине
позвоночника увидел черное, опаленное порохом пулевое отверстие. Хотя
открытие это не было для меня неожиданностью, у меня от ужаса оборвалось
сердце. Во рту пересохло, будто вот уже несколько дней меня томила жажда.
стюардесса назвала полковником Гаррисоном, сидел, забившись в самый дальний
угол. Сколько веков суждено ему тут коченеть?
узкий кожаный ремешок поперек груди мертвеца. Расстегнул пуговицу на
сорочке, затем другую. И я увидел такое же, как у пилота, отверстие,
опаленное порохом, запачкавшим белую ткань. Это свидетельствовало о том, что
выстрел был произведен в упор. Но в данном случае большая часть следов
пороха находилась в верхней периферии отверстия. Выходит, стреляли сверху.
отличие. от отверстия в груди, которое можно было принять за незначительный
разрез и не обратить на него внимания, на спине убитого я явственно увидел
выходное отверстие, а напротив него - такой же небольшой разрыв в обивке
кресла.
состоянии что-либо анализировать. Я действовал словно робот, как бы
повинуясь неведомой силе. В тот момент я ничего не ощущал, даже ужаса, при
Шломо Вульф
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий