строгом единении, в то же время выстроив их как бы в вежливом, почтительном,
но и лихом полупоклоне, командир взвода доложил, что первая рота
возвращается в расположение двадцать первого стрелкового полка после
выполнения трудового задания.
столпившихся красноармейцев. Чуть в отдалении за генералом двигался
щеголеватый, тоже на жениха смахивающий сержант с карабином за спиной, в
новой шапке с алеющей на ней звездою, в бушлатике, стянутом комсоставским
ремнем.
-- Генерал повелительно показал коротким, перчаткой сжатым ременным хлыстом
вниз, под Яр, на реку.
давя друг дружку, сыпанули вниз с песчаного яра кто на заднице, кто кубарем,
кто как. Под сыпучим песчаным яром из земных глубин, нежно воркуя, струился
чистый ключик. Летом он был студенее обской воды, сейчас вода в нем теплее
обской. Прорыв узенькую полоску в забереге, ключик желтой ленточкой
покачивался среди ледяного пространства, желтым он был оттого, что струился
по песчаной косе, за долгие годы своего уединенного существования им же и
намытой.
увидели свое отражение в воде отчетливо, как в зеркале. Никто из парней сам
себя не узнал. Из воды глядели на них осунувшиеся, чумазые лица, сплошь
подернутые пушком, у всех слезились глаза, сочилось из носа, появились
ранние, немощные морщины у губ и на лбу. Если к этому добавить, что на
лесодобытчиках были порваны и прожжены шинеленки, размотались, съехали вниз
неумело намотанные мокрые обмотки, ботинки от воды и сушки были скороблены,
шлемы от соплей на застежках белые, то сделается понятно, в какое удручение
впал форсистый генерал на коне, когда, умывшись, солдатики предстали перед
ним, выпростав из тряпья шлемов сросшиеся с ними бледные, испитые мордахи.
Один вояка выдрал из снега мерзлый капустный лист и, не успевши изжевать
овощь, сжимал зеленый лоскуток в горсти, утянув его в рукав. Генерал
спешился, попросил служивого показать, что это там у него. Парнишка покорно
разжал ладонь с огрызком капустного листа. Генерал, разом потерявший всю
свою бравую осанку, удрученно спросил:
желудок.
Генерал заметил, что в тот листок уперлось сразу множество голодных глаз,
еще раз оглядел неровный и неладный строй, состоящий из дрожащих от умывания
холодной водой, ободранных солдат, напоминающих скорее несчастных арестантов
из дореволюционного времени, так обличительно изображаемых на живописных
полотнах и в кинокартинах передового советского искусства.
-- негромко приказал генерал и, легко взнявшись в седло, опустивши голову,
поехал вдоль берега Оби, так ни разу и не оглянувшись.
россыпью рванули по сосняку, запинались за корни и валежины, падали. Яшкин
визгливо матерился, беспощадно пинал по-козлиному блеющего красноармейца,
того самого, что выцарапал из-под снега капустный лист и не сумел им
распорядиться.
себя в лесу точно так же, как на войне во время массового драпа.
солдатам пока не дано было знать, но встреча с ним не прошла бесследно.
того красавца, гарцевавшего на коне, пришельца из какого-то простым смертным
неведомого сословия. Этот генерал тоже был в каракулевой папаxe, в шинели
стального цвета, с яркими петлицами, с желто-красны- ми угольниками на
рукавах, звезда на папахе была вделана в золотого жука. Словом, все как у
настоящего генерала, но бросалось в глаза -- человек ровно бы перешиблен
стягом в пояснице. Лицо у него вытянутое, обескровленное, с глубокими
складками и морщинами, руки худые, с синюшно светящимися ногтями. По
столовой он не шел, а плыл, судорожно гребя руками. Ноги в начищенных
ботинках, выше которых краснели нарядные лампасы, впрочем, едва пламенем
занявшиеся, они тут же гасли под стальной твердью длиннополой шинели, --
ноги далеко отставали от согнутого туловища, которое от согбенности да еще
оттого, что отсутствовали выразительный генеральский зад и брюхо, походило
на доску, скорее даже на узкую крышку гроба. Там, где быть генеральскому
телу, полному вельможного достоинства, вообще ничего не было, никакого тела
-- скелет, обтянутый шинелью, двигался по столовой. Едоки замирали по мере
того, как от стола к столу, качаясь, переплывал генерал. Он останавливался
возле торца каждого стола, за которым питалось два десятка бойцов,
протягивал руку, если ему не догадывались подать ложку, сам брал ближнюю к
нему, набалтывал ею в тазу суп, приподнимал с железного дна посудины кашу,
будто нерастеребленную овчину, взвешивал на руке пайки хлеба и, молвив
голосом, совсем не похожим на начальственный: "Продолжайте обед, товарищи",
следовал дальше, в прелый туман, в полутьму столовой.
материей, пронзил живую плоть столовой генерал и исчез в противоположных
дверях -- такая уж впускательно- вышибательная архитектурная система о двух
входах-выходах была у этого всегда полутемного, всегда волглого, под модный
барак строенного помещения. Потолки в этом сооружении подпирались шеренгой
полуокоренных стволов; вверху наподобие опавшего доисторического цветка,
упершегося н потолок тычинками брусьев, издали стояки напоминали
непроходимый, бурей ободранный лес. Уныло, бездушно, зато удобно -- кушать
народ входил в одни ворота, отстоловавшись, вываливал в другие -- никакой
толпы, никакой толкотни, во всем армейский порядок.
здравоохранения Сибирского военного округа. Начальство ждало нагоняя, народ
-- улучшения питания. Но ничего этого не последовало да и не могло
последовать -- командование и хозяйственники двадцать первого полка,
исправляя многие ошибки и сбои военной машины, предпринимали сверхусилия,
чтобы накормить, напоить, одеть, обуть и хоть как-то сохранить, подготовить
к сдаче на фронт десять тысяч молодых парней двадцать четвертого года
рождения и наскребенных после госпиталей, по пересылкам, по углам огромного
государства да по пригревным хитрушкам резервистов других призывов и годов.
деморализует людей. Полк, успешно занимаю- щийся подготовкой
разновозрастного состава, людей, уже хвативших в жизни всего и всякого,
готовых к любым испытаниям, неожиданно столкнулся с проблемой, которую
решать надо было всем миром и собором еще во время призыва в армию, может, и
до этого. Встретившие войну подростками, многие ребята двадцать четвертого
года попали в армию, уже подорванные недоедом, эвакуацией, сверхурочной
тяжелой работой, домашними бедами, полной неразберихой в период
коллективизации и первых месяцев войны.
оружия, самолетов, танков -- она не настроила людей на долгую, тяжкую битву
и делала это на ходу, в судорогах, в спешке, содрогаясь от поражений на
фронтах, полной бесхозяйственности, расстройства быта и экономики в тылу.
Сталин привычно обманывал народ, врал напропалую в праздничной ноябрьской
речи о том, что в тылу уже полный порядок, значит, и на фронте тоже скоро
все изменится.
года кое-что и кое-где и было налажено, залатано, подшито и подбрито,
перенесено на новое место и даже построено, однако всевечное российское
разгильдяйство, надежда на авось, воровство, попустительство, помноженное на
армейскую жестокость и хамство, делали свое дело -- молодяжки восемнадцати
годов от роду не выдерживали натиска тяжкого времени и требований армейской
жизни.
насквозь столовую и уплывший в морозную густую наволочь, наведается в
казармы, в помещениях подняли панику, шла уборка, и не уборка -- прямо
сказать, штурм казарменного черного быта: скоблились нары, намачивались
полы, подбеливались стены дежурок и каптерок, всюду произведена была
дезинфекция, толсто насыпан порошок, с испугу начищено было оружие, упрятаны
деревянные макеты с обломанными лучинными штыками.
запахом мочи, нечистого, потного тела, смоченной грязи на полу, запах
конюшни был так густ и сногсшибателен, что старшина Шпатор, крепко подумав,
отрядил в дальний лес на речку Бердь за лапником целое отделение солдат --
пихтовые, еловые и сосновые лапы, набросанные на пол, подвешенные в виде
гирлянд на нары, в выбитые окна, свежо веяли по глинисто воняющему, от
сумерек глухому подвальному пространству казармы дуком древней, вечно
зеленой тайги и скрытой под снегами пашенной земли.
жиры и мясо все чаще заменялись комбижиром, какой-то химической смесью,
именуемой нездешним словом "лярд". Каша становилась по виду все ближе к
вареву, именуемому на Руси размазней. В жидком супе уже не рыбий кусок
плавал, какое-то бурое крошево то ли из рыбы и серой разварившейся крупы или
картошки.
чаще и чаще в казарме первого батальона зычный, остервенелый раздавался мат,
обещания навести в первой роте такой порядок, что все кругом ахнут от того
порядка, -- то командир роты Пшенный вплотную приступил к исполнению своих
обязанностей.
Максимов Альберт
Лукьяненко Сергей
Панов Вадим
Браун Дэн
Сертаков Виталий
Перумов Ник