read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



домой. А потом все пошло по-старому.
Я не знаю, где сейчас Женя. И если признаться, я даже плохо помню ее
лицо. Почти не вижу его. Но я много раз мысленно ходил по улицам своего
зеленого Воронежа. Трехэтажный проспект Революции с веселыми звонками
трамваев, синими молниями, вспыхивающими на проводах, двумя потоками людей,
до поздней ночи движущихся под деревьями навстречу друг другу, шаркая по
асфальту одной огромной подошвой. Ярко освещенный подъезд ДКА - Дома Красной
Армии, глаза девушек, празднично блестящие в свете огней, звуки военного
оркестра из парка. И всегда у входа в парк - цветы. Вначале связанные ниткой
тонкие пучочки ландышей, потом сирень, пышные букеты, потом розы - они
стояли тут же на асфальте, в ведрах с водой и обрызганные водой, и парни
дарили их девушкам. Ни в одном городе я не видел столько цветов. Ни в одном
городе летними вечерами улицы не пахнут так табаком и петуньями. А может
быть, это потому мне кажется, что Воронеж - мой родной город? В Кольцовском
сквере каждый день выкладывали цветами на зеленой клумбе год, число и месяц.
Потом пришли немцы, и время остановилось.
Мы любили с Женей перебегать обкомовскую площадь посредине, где это
почему-то не разрешалось. Торжественная и пустынная, она блестела вечером
под фонарями; с одного края - ее все в электричестве здание обкома с черными
мраморными колоннами, с другого - кирпичный недостроенный театр за
деревьями. Отсюда к маслозаводу шла улица, как туннель: деревья над головой
смыкались с домами, и балконы второго этажа были посреди зелени.
А под деревьями стояли парочки и, затихнув, ждали, пока мимо них
пройдут... Их нет теперь, этих улиц. После войны отстроят новый город,
родятся в нем люди и вот таким будут знать и любить его с детства. Но тот
город, в котором родились мы, бегали в школу, влюблялись впервые,- того
города уже нет. Он погиб под бомбами, взорван немцами при отступлении и
живет только в нашей памяти. Не будет нас, не станет и его, даже если
сохранятся фотографии. С холодной точностью воспроизводя вид зданий, они не
передают то, что знали в нем и любили мы. А главное, в новых людях, когда
они со спокойным любопытством будут смотреть на эти фотографии, не вздрогнет
и не отзовется то, что отзывается в каждом из нас, лишь только коснешься
воспоминания. Очевидно, с каждым поколением навсегда уходит неповторимая
жизнь. И с каждым новым поколением рождается новая.
- ...Понимаешь,- говорит Никольский,- пришла она провожать меня на
вокзал. Чистая такая, широкий белоснежный воротничок на платье, глаза ясные,
чистые. И двух братьев за руки держит. Принаряженные мальчики. Словно ничего
не случилось, словно и войны нет. А тут солдаты. Девушка-санинструктор в
красноармейских засаленных штанах пробежала с котелком, так глянула на
Наташу, на ее белый воротничок, на братьев, что мне стыдно стало. А Наташа
как будто ничего этого не видит, смотрит на меня спокойными, ясными глазами.
Может быть, я все это наивно говорю. Но когда я увидел, как санинструктор
подбежала к теплушке, а оттуда сразу протянулось к ней, наверное, двадцать
солдатских рук... Я не знаю, как объяснить тебе, но только это и есть самое
главное в жизни. Я гордился бы, если бы к Наташе вот так же радостно
протянулись руки. А она чужая была там среди всех и, главное, нe тяготилась
этим. Мы говорили до войны: порядочность, честность. А ведь на фронте эти
понятия совсем иначе выглядят. Я тебе правду скажу: с Наташей мы даже не
целовались. Ни разу. И никому она не позволяла себя целовать, я знаю. Но я
думаю: смогла бы она быть на фронте, как та девушка-санинструктор, как Рита?
Ведь в этом сейчас вся порядочность и честность. И для меня это сейчас
главное в человеке.
Он, пожалуй, красив: высокий лоб, курчавые виски, длинные пальцы
одаренного человека. И рост хороший. Но было бы легче, если б не Бабин
нравился Рите, а вот он...
За спиной Никольского постепенно светлеет: что-то горит на левом
фланге. Меж стеблей становятся видны комья земли, освещенные с одной
стороны. Свет пожара мешается с лунным светом. И хорошо в тишине слышны
голоса Риты и Маклецова.
Мне хочется, чтобы Никольский ушел, а он сидит и смотрит на меня.
- Как думаешь,- немного погоди спрашивает он,- будет немец сегодня
наступать?
Каждую ночь на плацдарме, когда расходятся спать, кто-нибудь вслух
спрашивает об этом. Ведь наш плацдарм - полтора километра по фронту,
километр в глубину, а позади - Днестр. И мы стали немного суеверными. Как
правило, мы не говорим наверняка: "Нет". На всякий случай, словно не желая
испытывать судьбу, мы говорим: "А черт его знает". Но сегодня у меня плохое
настроение.
- Ни черта он не будет наступать! - говорю я.
Он сидит еще некоторое время и уходит наконец. Тогда я иду к Бабину.
Горбоносый Маклецов в своей фуражке на затылке сидит боком на бруствере
с гитарой, наигрывает что-то неопределенное. Бабин обнял здоровое колено, с
закрытыми глазами посасывает короткую трубочку. У ног его, положив морду на
лапы,- овчарка. Когда я подхожу, она приоткрывает один глаз и снова
закрывает его. Я здороваюсь, сажусь. Рита внезапно потянулась всей спиной,
портупея косо врезалась в грудь.
- Хорошо здесь, комбат. Даже воздух другой. Знаешь, если долго лежать в
госпитале, в самом деле заболеть можно. Я видела таких: на фронте водку
хлестали, а там у них язва желудка открывается. Один погиб смертью храбрых
от воспаления легких. В войну! - У Риты зябко поежились полные плечи.-
Помнишь, у Островского Аркашка Счастливцев рассказывает, как жил у
родственников: в час обедают, после обеда спят до пяти, потом чай пьют со
сливками. И мысль: а не повеситься ли?
- A чего, правильно,- оживился Маклецов.- Это я по себе лично знаю. У
нас в палате один лейтенант...
Бабин вынул трубку изо рта. Смеясь одними глазами, спросил:
- Обожди, Маклецов, ты "Лес" читал?
- Я за войну ни одной книги не прочел,- сказал Маклецов с достоинством.
- Ну это тебе полагалось еще до войны прочесть.
- А раз полагалось, значит, прочел.
- Все-таки: читал или не читал?
- Да что вы навалились, товарищ комбат, всякую инициативу сковываете!
Лес. Я в сорок первом году в окружении в таких лесах воевал, какие тому
Островскому сроду не снились!..
Бабин смотрел на него, любуясь. И вдруг захохотал от души.
- Да нет, в самом деле,- растерялся Маклецов, оглядываясь за поддержкой
на меня и на Риту.- Я в этих лесах ревматизмом на всю жизнь запасся, а вы
мне Островским глаза колeтe.
- Молодец,- сказал Бабин.- Вот за это тебя ценю.
Маклецов окончательно растерялся.
Из землянки вышел начальник штаба капитан Зыбуновский, в суконной
фуражке, в шинели, застегнутой на все пуговицы, с замкнутым выражением лица.
Сел, передвинув полевую сумку на живот, достал какие-то сведения. Сразу
стало скучно.
- В роте у Кондакова все больны малярией.- Он поднял глаза на Риту и
опустил.- В роте у Маклецова,- Зыбуновский посмотрел на гитару, которую
держал Маклецов,- осталось не более пяти здоровых...
- Можете не подсчитывать,- оборвала Рита; при виде Зыбуновского у нее в
глазах появляется электричество.- Эти пять тоже заболеют. Если их не убьет
прежде.
Странный человек Зыбуновский. Добросовестный очень, исполнительный на
редкость, сам лазает по передовой, подвергая себя опасности. Вдобавок от
малярии у него что-то с печенью, и он страшно мучится. И все же не дай бог
быть под его командованием! Есть люди, которые всю жизнь борются с
непорядком в мелочах. Заметит Зыбуновский какой-нибудь непорядок - и
страдает, и зудит, и зудит, и борется. А то, что война идет, этого он как
будто даже не замечает.
- Непонятная постановка вопроса,- говорит Зыбуновский терпеливо.- Я не
медик, но я тоже мог бы сказать; "И эти заболеют". Но я так не говорю,
потому что мы обязаны бороться с малярией.
- А я говорю! От малярии лекарство одно: перемена места. Ясно вам?
Возьмем эти высоты, двинемся вперед - забудем про малярию.
Зыбуновский ногтем выправил завернувшийся уголок бумаги. Сказал тихо,
как всегда, когда на него повышают голос:
- Этой задачи командование сейчас перед нами не ставит. А с малярией мы
должны бороться имеющимися у нас средствами. Есть акрихин, есть, видимо, еще
какие-то лекарства...
Рита спросила:
- Вы женаты, Зыбуновский?
- Я не понимаю, при чем тут моя жена,- помолчав, сказал Зыбуновский
совсем тихо.
-- Жалко мне ее, вот что.
Зыбуновский сложил бумаги, встал:
- Я могу уйти?
Бабин, который все это время посасывал трубку, опершись широким
подбородком о колено, приоткрыл один глаз. Он остро блестел.
- Вот человек,- сказала Рита, когда начальник штаба ушел.- Обязательно
перебьет настроение. Спой, Афанасий,
- Это я могу.
И Маклецов, закрыв глаза, сильней зазвенел струнами. Запел он, конечно,
свою любимую, про то, как "оба молодые, оба Пети, оба гнали немцев по
полям".
И один снарядом был контужен,
И гранатой ранен был другой,
Завязали бинт ему потуже,
Чтобы жил товарищ дорогой.
В этом особенно жалостливом месте Маклецов даже сфальшивил от усердия.
- Афанасий! - крикнула Рита, показав на свое маленькое ухо.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 [ 15 ] 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.