домой. А потом все пошло по-старому.
лицо. Почти не вижу его. Но я много раз мысленно ходил по улицам своего
зеленого Воронежа. Трехэтажный проспект Революции с веселыми звонками
трамваев, синими молниями, вспыхивающими на проводах, двумя потоками людей,
до поздней ночи движущихся под деревьями навстречу друг другу, шаркая по
асфальту одной огромной подошвой. Ярко освещенный подъезд ДКА - Дома Красной
Армии, глаза девушек, празднично блестящие в свете огней, звуки военного
оркестра из парка. И всегда у входа в парк - цветы. Вначале связанные ниткой
тонкие пучочки ландышей, потом сирень, пышные букеты, потом розы - они
стояли тут же на асфальте, в ведрах с водой и обрызганные водой, и парни
дарили их девушкам. Ни в одном городе я не видел столько цветов. Ни в одном
городе летними вечерами улицы не пахнут так табаком и петуньями. А может
быть, это потому мне кажется, что Воронеж - мой родной город? В Кольцовском
сквере каждый день выкладывали цветами на зеленой клумбе год, число и месяц.
Потом пришли немцы, и время остановилось.
почему-то не разрешалось. Торжественная и пустынная, она блестела вечером
под фонарями; с одного края - ее все в электричестве здание обкома с черными
мраморными колоннами, с другого - кирпичный недостроенный театр за
деревьями. Отсюда к маслозаводу шла улица, как туннель: деревья над головой
смыкались с домами, и балконы второго этажа были посреди зелени.
пройдут... Их нет теперь, этих улиц. После войны отстроят новый город,
родятся в нем люди и вот таким будут знать и любить его с детства. Но тот
город, в котором родились мы, бегали в школу, влюблялись впервые,- того
города уже нет. Он погиб под бомбами, взорван немцами при отступлении и
живет только в нашей памяти. Не будет нас, не станет и его, даже если
сохранятся фотографии. С холодной точностью воспроизводя вид зданий, они не
передают то, что знали в нем и любили мы. А главное, в новых людях, когда
они со спокойным любопытством будут смотреть на эти фотографии, не вздрогнет
и не отзовется то, что отзывается в каждом из нас, лишь только коснешься
воспоминания. Очевидно, с каждым поколением навсегда уходит неповторимая
жизнь. И с каждым новым поколением рождается новая.
вокзал. Чистая такая, широкий белоснежный воротничок на платье, глаза ясные,
чистые. И двух братьев за руки держит. Принаряженные мальчики. Словно ничего
не случилось, словно и войны нет. А тут солдаты. Девушка-санинструктор в
красноармейских засаленных штанах пробежала с котелком, так глянула на
Наташу, на ее белый воротничок, на братьев, что мне стыдно стало. А Наташа
как будто ничего этого не видит, смотрит на меня спокойными, ясными глазами.
Может быть, я все это наивно говорю. Но когда я увидел, как санинструктор
подбежала к теплушке, а оттуда сразу протянулось к ней, наверное, двадцать
солдатских рук... Я не знаю, как объяснить тебе, но только это и есть самое
главное в жизни. Я гордился бы, если бы к Наташе вот так же радостно
протянулись руки. А она чужая была там среди всех и, главное, нe тяготилась
этим. Мы говорили до войны: порядочность, честность. А ведь на фронте эти
понятия совсем иначе выглядят. Я тебе правду скажу: с Наташей мы даже не
целовались. Ни разу. И никому она не позволяла себя целовать, я знаю. Но я
думаю: смогла бы она быть на фронте, как та девушка-санинструктор, как Рита?
Ведь в этом сейчас вся порядочность и честность. И для меня это сейчас
главное в человеке.
одаренного человека. И рост хороший. Но было бы легче, если б не Бабин
нравился Рите, а вот он...
фланге. Меж стеблей становятся видны комья земли, освещенные с одной
стороны. Свет пожара мешается с лунным светом. И хорошо в тишине слышны
голоса Риты и Маклецова.
наступать?
спрашивает об этом. Ведь наш плацдарм - полтора километра по фронту,
километр в глубину, а позади - Днестр. И мы стали немного суеверными. Как
правило, мы не говорим наверняка: "Нет". На всякий случай, словно не желая
испытывать судьбу, мы говорим: "А черт его знает". Но сегодня у меня плохое
настроение.
с гитарой, наигрывает что-то неопределенное. Бабин обнял здоровое колено, с
закрытыми глазами посасывает короткую трубочку. У ног его, положив морду на
лапы,- овчарка. Когда я подхожу, она приоткрывает один глаз и снова
закрывает его. Я здороваюсь, сажусь. Рита внезапно потянулась всей спиной,
портупея косо врезалась в грудь.
госпитале, в самом деле заболеть можно. Я видела таких: на фронте водку
хлестали, а там у них язва желудка открывается. Один погиб смертью храбрых
от воспаления легких. В войну! - У Риты зябко поежились полные плечи.-
Помнишь, у Островского Аркашка Счастливцев рассказывает, как жил у
родственников: в час обедают, после обеда спят до пяти, потом чай пьют со
сливками. И мысль: а не повеситься ли?
нас в палате один лейтенант...
Лес. Я в сорок первом году в окружении в таких лесах воевал, какие тому
Островскому сроду не снились!..
на меня и на Риту.- Я в этих лесах ревматизмом на всю жизнь запасся, а вы
мне Островским глаза колeтe.
фуражке, в шинели, застегнутой на все пуговицы, с замкнутым выражением лица.
Сел, передвинув полевую сумку на живот, достал какие-то сведения. Сразу
стало скучно.
опустил.- В роте у Маклецова,- Зыбуновский посмотрел на гитару, которую
держал Маклецов,- осталось не более пяти здоровых...
глазах появляется электричество.- Эти пять тоже заболеют. Если их не убьет
прежде.
редкость, сам лазает по передовой, подвергая себя опасности. Вдобавок от
малярии у него что-то с печенью, и он страшно мучится. И все же не дай бог
быть под его командованием! Есть люди, которые всю жизнь борются с
непорядком в мелочах. Заметит Зыбуновский какой-нибудь непорядок - и
страдает, и зудит, и зудит, и борется. А то, что война идет, этого он как
будто даже не замечает.
медик, но я тоже мог бы сказать; "И эти заболеют". Но я так не говорю,
потому что мы обязаны бороться с малярией.
Возьмем эти высоты, двинемся вперед - забудем про малярию.
как всегда, когда на него повышают голос:
должны бороться имеющимися у нас средствами. Есть акрихин, есть, видимо, еще
какие-то лекарства...
совсем тихо.
подбородком о колено, приоткрыл один глаз. Он остро блестел.
перебьет настроение. Спой, Афанасий,
свою любимую, про то, как "оба молодые, оба Пети, оба гнали немцев по
полям".