коричневым лицом. Поджидая мужа, который явно не спешил домой, она сжимала в
руке сырую черемуховую палку.
дам!..
Один хозяин, услышав тот смех во дворе, заорал, греша на свою дворнягу:
случае мать, обсчитавшись в сроках, зачала его, во втором расписание
подвело. Завербовавшись в Игарку на Карскую, Дамка кутил дорогой, пропивал
подъемные. В Чуши побежал на берег за вином, в очереди затрепался, пароход
сократил стоянку, и он от него отстал. На местном катере вернулась в Чуш его
бедолажная супруга, ни слова не говоря, выхватила полено и дубасила мужа до
тех пор, пока не выдохлась. Воткнув полено обратно в поленницу, она еще
пнула мужа, села на дрова и стала громко причитать, обсказывая незнакомым
людям свою горькую жизнь.
бабки, он не мог быть чушанцам угрозой в смысле наживы, он даже дополнил и
разбавил своим ветреным нравом и плевым отношением к богатству угрюмый и
потаенный сброд. Дамку презирали, но терпели, забавлялись им, считали его да
и всех прочих людей простодырками, не умеющими жить, стало быть, урвать,
заграбастать, унести в свою избу, в подвал, в потайную яму со льдом, которая
есть почти в каждом чушанском дворе.
нервного, но бескорыстного нрава, да было угодно судьбе, чтобы родня Колиной
жены, гулевая, нахрапистая, у которой уже двое молодцов-сыновей отбывали
срок за поножовщину, оказалась уроженцами именно этого и никакого другого
поселка.
было навстречу и остановились в отдалении, нерешительно улыбаясь. Я подошел,
поцеловал их в запыленные мордахи, чем смутил обоих до невозможности - эти
младые сибиряки к нежностям не приучены. Схватившись за ручку чемодана, они
упрямо его тянули, каждый в свою сторону. На окне колыхнулась занавеска,
мелькнуло заспанное и оттого совсем узкоглазое лицо Акима. Он всплеснул
руками и, босой, всклокоченный, вляпываясь пятками в куриный помет,
вывалился из избы.
ходу: - Аэропорт одно свое: "Не знаем, когда самолет. Не знаем..." Ночь на
реке полоскался, ухлопался. На половики прилег, и готово... Вот дак
встретили гостя! Вот дак да!
воздухе рукой конец невидимой веревки, пытаясь ухватиться за него и затем уж
подтянуться, взнять себя. Раскидал по свету своих детей папа, развеял, но
жесты его, привычки, особенно к вину, не во всех нас, но продолжились. Не
поймавшись "за веревку", Коля опал на подушку, прижал к глазам руку, до того
исхудалую, что она раздвоилась в запястье.
слова, грубостью которых брат хотел пришибить свою беспомощность, унизить
болезнь, - останутся. И чувство вины останется, на этот раз особенно острое
оттого, что брат моложе меня на десяток лет, я прошел войну и уцелел, в
жизни видел много худого, но еще больше хорошего. А что видел он? С девяти
лет таскался по тайге с ружьем, поднимал из ледяной воды сети, наживлял на
ветру, на холоде переметы, рубил майны во льду, делал то, что не хотел
делать наш развеселый папа, - кормил им брошенных детей и потому так
страстно, порой слепо любил и баловал он своих ребятишек, словно за себя
выплачивая им недополученную любовь или предчувствуя, что жить им в
сиротстве, и не повторят ли они его долю, не натаскаются ль по свету, не
надорвут ли здоровье, не собьются ли с пути?
сказал Акиму:
губами, отвернулся - не любил он себя поверженного, слабого. Бегучий,
услужливый, он бы сейчас в лодку да по реке нас, встречь волнам и ветру, да
на Опариху бы...
к дебаркадеру, собралась молодежь - цвет поселка Чуш. Название поселка мне
еще в прошлый приезд пытались объяснить старожилы: на Оби, невдали от
которой берет начало и выходит к Енисею река Сым, местные рыбаки любят есть
парную стерлядь - нарежут ее, почти еще живую, посыплют солью и перцем да
под водку и наворачивают - нехитрое это блюдо называется чушь. Не оттуда ли,
не с Оби ли, приплыло название? Но чушь здешние жители не едят, они
предпочитают малосольную стерлядь. Дальше на север рыбу потребляют и сырую,
свежую, почти живую сагудают, говоря по-местному, охотней всего белую:
омуля, муксуна, нельму. Название поселка скорей всего произошло от того, что
когда-то по границе Сыма была окраина енисейского земледелия и так много
водилось тетеревов возле полей, что веснами кипели проталины от дерущихся
петухов и слышалось воинственное чуф-фыш, которое издали сливалось в
сплошное чушшшш! Чушшшш! Чушшшш! Как бы там ни было, а имя старинного
поселка западало в память сразу и навсегда.
две речки, одна из которых летом пересыхала, другая была подперта плотинкой
на пожарный случай и сочилась зловонной жижей. В гнилой прудок сваливали
корье, обрезь с лесопилки, дохлых собак, консервные банки, тряпье, бумагу -
весь хлам.
виделись хоть с парохода, хоть с самолета, была сколочена танцплощадка, под
настилом которой, наполовину сорванным, клались курицы, и пьянчуги лазили на
брюхе под танцплощадку, выкатывали оттуда яйца на закусь. В бурьяне,
разросшемся в углах изломанной ограды, окаймлявшей территорию "парка",
курицы даже парили цыплят, а были когда-то здесь ворота, продавались билеты
на танцплощадку, но ни в горсть, ни в сноп шло дело, никто на билеты не
хотел тратиться: руша финансовые устои, парни перемахивали через ограду и
перетаскивали за собой партнерш.
пожаловать!" кто-то утащил на дрова. Общественная жизнь пришла в упадок.
Парк оккупировали козы, свиньи, куры, играли тут ребятишки в прятки; в
поздний час под тополями можно было слышать игривые смешочки, страстные
стенания, подивоваться разноцветьем нейлоновых гультиков и ослепнуть от
непорочной свежести нагих и свободных тел - ночь тут летом хоть и с
комарами, но светлая, теплая, располагающая к грешным вольностям.
ограды, с кругляшом сиротливой танцплощадки, если смотреть с реки, от
пристани, был вроде задника декорации. Слева, на возвышении яра горбилась
тесовой крышей столовая, к которой примыкало здание с мачтой и пучком
проводов, протянутых в просверленные дыры, - пристанский пункт связи,
огражденный табличкой: "Вход посторонним воспрещен". Однако в комнате пункта
связи, запыленной, продымленной, вечно околачивался вольный народ, отставший
от теплохода или дожидающийся его, потому что дебаркадер на ночь запирался,
шкипер со шкиперихой, блюдя порядок и чистоту, людей с него гнали под
предлогом борьбы с бродяжничеством, и весь свет, кроме сигнальных фонарей,
выключали, подпуская пассажиров к кассе, в камеру хранения и к весам за
полчаса до прихода судов.
вытоптанном взлобке, похожем на могильный холм, насупленно темнело мрачное,
свиньями подрытое помещение с закрытыми ставнями и замкнутыми на широкую
железную полосу дверьми, так избитыми гвоздями, что можно было принять их за
мишень, изрешеченную дробью, - это магазин "Кедр", самое загадочное
помещение поселка Чуш. Оно чем-то напоминало закрытую церковь, сумрачную,
холодную, глухую к мольбам людским. Однако свежо белеющие на двери
объявления, прибитые крупными гвоздями, и мерцающий в щелях свет показывали,
что заведение живо и дышит.
открытым, во все остальные времена липли пластами к дверям магазина
объявления, смахивающие на бюллетени смертельно больного существа. Сначала
короткие, несколько высокомерные: "Санитарный день". Затем приближенные к
торговой специфике: "Переоценка". Следом как бы слабеющей грудью выдохнутое:
"Учет товаров". После некоторой заминки ошарашивающий вопль: "Ревизия".
Наконец, исстрадавшейся грудью долго в одиночку бившегося бойца исторгнуто:
"Сдача товаров".
делам и мыслям темным, к действиям недружелюбным. Наглухо запертый "Кедр",
сносящийся с миром посредством кратких бюллетеней да задней дверью,
загороженной ящиками, всегда жил напряженно. В нем беспрестанно менялись
завы и продавцы, прямо из-за прилавка отправляясь за тюремную решетку по
причине плутней и лихоимства, зато не менялся товар и равнодушное к
покупателю отношение, имевшего наглость иной раз беспокоить местную элиту, в
которую давно и прочно зачислили себя работники сельского прилавка,
просьбами насчет какого-то стирального порошка, замазки для окон, школьной
формы, модной обуви, платья, пальто. Находились даже такие наглецы, что
хотели купить зубную щетку и пасту. В Чуши - пасту! Как вот работать с таким
народом? Его родитель тележного скрипу боялся, а он, морда чалдонская, пасту
требует! Лучше и не работать! Потому-то большую часть вешалок в "Кедре"
занимают телогрейки и наряды образца этак сороковых - пятидесятых годов -
все старо, пыльно, засижено мухами. Зато самые жгучие новости и сплетни
черпались именно в "Кедре".
установленного на крыше пристанского узла связи. Орет он дни и ночи, извещая
Эриксон Стивен
Шилова Юлия
Громыко Ольга
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Глуховский Дмитрий