Неужели только это и есть в браке - отговорки, и подозрительность, и
чувство неловкости? Когда люди на исповеди рассказывали ему о своих
любовных делах, неужели только это и было за их признаниями - жесткая
кровать, и суетливая женщина, и нежелание говорить о прошлом?..
протянулись к двери. Он лег на кровать, а женщина чем-то занялась в другом
углу: он слышал, как она скребет земляной пол. Спать он не мог. Значит,
долг велит ему бежать отсюда? Не раз пытался он скрыться, и всегда что-то
мешало... а здешние люди хотят, чтобы он ушел. Никто не станет удерживать
его, никто не скажет, что больна женщина, что умирает старик. Теперь он
сам как болезнь.
встречу где-нибудь других священников, они исповедуют меня, я покаюсь,
получу отпущение грехов, и снова передо мной будет вечная жизнь. Церковь
учит, что первый долг человека - спасти свою душу. В голове у него бродили
простые мысли об аде и рае. Жизнь без книг, без общения с образованными
людьми вышелушила из его памяти все, кроме простейших понятий о тайне
Бога.
бренди.
примера. Он единственный священник, которого запомнят дети. И от него они
почерпнут свое представление о вере. Но ведь именно он, а не кто другой,
влагал этим людям тело Христово в уста. А если уйти отсюда, тогда Бог
исчезнет на всем этом пространстве между горами и морем. Не велит ли ему
долг остаться здесь - пусть презирают, пусть из-за него их будут убивать,
пусть его пример совратит их. Эта задача была неразрешима, непосильна. Он
лежал, закрыв глаза руками; на этой широкой болотистой полосе земли нет
никого, кто дал бы ему совет, как быть. Он поднес бутылочку ко рту.
превращало в насмешку его смертный грех: разве можно совершить такое, а
потом даже не узнать...
Бригитта! - А священник повернулся на бок и увидел, как из внешнего мира,
мира страха и похоти, в хижину вошла та маленькая злобная девочка, которая
смеялась над ним.
казалась меньше, и посмотрел на девочку, чувствуя, как человеческая любовь
сжала его сердце.
осветилось любовью; только страх, отчаяние, и полбутылки бренди, и чувство
одиночества толкнули его на шаг, казавшийся ему теперь ужасным. И вот что
из этого получилось - робкая, стыдливая, захлестнувшая его любовь. Он
сказал:
по сторонам, не глядя ей в лицо, чувствуя, как сердце, точно старая
паровая машина, неровно бьется в груди, в тщетном порыве уберечь эту
девочку от... от всего.
от любви. То же самое, подумал он, должно быть, чувствуют все родители.
Вот так и проходят по жизни простые люди - скрещивают пальцы, охраняясь от
бед, молят Бога об избавлении от страданий, всего боятся... А мы избавляем
себя от этого недорогой ценой, лишаясь сомнительной телесной услады.
Правда, он долгие годы нес ответственность за людские души, но это совсем
другое дело... этот груз легче. На Бога можно положиться, Бог снизойдет, а
можно ли ждать снисхождения от черной оспы, от голода, от мужчин...
эту девочку в свой последний приход. Она была как тряпичная кукла с
морщинистым, старческим лицом - такая, казалось, недолго проживет... Тогда
он ничего не чувствовал, кроме сожаления, и даже стыдиться ему было
нечего, потому что никто его не корил. Других священников здесь почти не
знали - и представление о священническом сане эти люди получали от него.
Все, даже женщины.
плантации. - Там заканчивали побег большинство преступников в Мексике: на
плантациях можно было работать и получать хорошее жалованье и никто тебя
не трогал.
смиренно спросил у женщины:
смотрела женщина, задумывающая козни, повзрослевшая до срока, слишком
много всего знающая. Он словно видел свой смертный грех, который взирал на
него без тени раскаяния. Ему захотелось поговорить с этой девочкой - с
девочкой, но не с женщиной. Он сказал:
отвел от нее глаза и посмотрел наверх: под крышей ползал паук. Ему
вспомнилась пословица - она возникла из глубин его детства; ее любил
повторять его отец: "Нет ничего лучше запаха хлеба, нет ничего вкуснее
соли, нет ничего теплее любви к детям". Детство у него было счастливое,
только он всего боялся и ненавидел нищету не меньше, чем преступление. Он
верил: стану священником и буду богатый и гордый - это называлось иметь
призвание. Какой длинный путь проходит человек по жизни - от первого
волчка и вот до этой кровати, на которой он лежит, сжимая в руке бутылочку
с бренди! А для Бога это лишь мгновение. Хихиканье девочки и первый
смертный грех ближе друг к другу, чем два взмаха ресниц. Он протянул к ней
руку, словно силой можно было отторгнуть ее от... от чего? Но такой силы у
него нет. Мужчина или женщина, которые постараются окончательно развратить
этого ребенка, может, еще не родились. Как уберечь ее от того, что еще не
существует?
кровати. - Не смей...
бы научил тебя фокусам. А ты бы показывала их своим друзьям... - Никогда
он не умел говорить с детьми, разве только с кафедры. Девочка смотрела на
него нагло. Он сказал: - А ты умеешь сигнализировать стуком - длинный,
короткий, длинный?
было как у карлицы; в нем пряталась отталкивающая зрелость.
может быть, навсегда. С теми, кого любишь, не всегда прощаешься мирно, в
дымке ладана у их смертного одра. Он сказал:
умрет, а она будет жить. Его ждут адские муки - видеть, что эта девочка
унаследовала отцовские пороки, как туберкулез, и катится все ближе и ближе
к отцу сквозь унизительные годы позора. Он лег на кровать, отвернувшись от
проникающего в хижину света, и притворился спящим, хотя заснуть не мог.
Женщина занималась своими мелкими делами, а когда солнце зашло, в комнату
налетели москиты, безошибочно, как матросские ножи, вонзаясь в свою цель.
лихорадка, что он потерял счет приступам и перестал остерегаться. Приступы
начинались и проходили, ничего не меняя в его жизни, - они стали частью
его обихода. Потом женщина вышла на улицу и стала судачить с соседками. Он
удивился и даже почувствовал облегчение, видя такую способность все
забывать. Семь лет назад каких-нибудь пять минут они были любовниками,
если таким словом можно назвать их отношения - ведь она ни разу не
обратилась к нему по имени. Для нее это был всего лишь короткий эпизод,
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Влодавец Леонид
Шилова Юлия
Елманов Валерий
Шилова Юлия