вздохнула.) Ох, Ваня, если бы ты только знал, до чего мне все надоело! День
за днем - консультация, суд, арбитраж. И все дела какие-то унылые... А тут
еще теперь - выяснение отношений!
Мне с конца месяца дают отпуск.
ничего не снилось, чтобы ни о чем не вспоминать и не думать... Скажи, Ваня,
каждую ночь?
мы с Давидом едем куда-то в поезде... И так все, знаешь, ясно - мы в купе
вдвоем, большой чемодан с вещами заброшен наверх, в багажнике маленький
чемодан и сумка с продуктами - в сетке... Гудит поезд, стучат колеса, звенят
и подпрыгивают ложечки в стаканах... А потом - и это как-то сразу, вдруг -
уже не поезд, а Большой зал консерватории... И не Давид, а я почему-то стою
на эстраде и рассказываю про то, как все было...
дворе росла старая акация... И под этой акацией по вечерам сидели две
девчонки - беленькая и черненькая - и слушали, как сердитый мальчик с вечно
расцарапанными коленками играл мазурку Венявского...
только, пожалуйста, не делай такого невинного лица! Ты же не стал бы меня
просто так, за здорово живешь, просить, чтобы я звонила Людмиле, у которой
дежурство... Что-то случилось, да?
распахивается дверь, и в комнату почти вбегает Людмила - в белом халате, с
докторским чемоданчиком в руке.
задохнулась.) Ну неужели вы не понимаете... Неужели вы не понимаете, что мне
нельзя так звонить?! Что всякий раз, когда мне говорят - звонили из дома - у
меня останавливается сердце?
у нас...
трудом перевела дыхание.) А я, пока ехала, представила себе, что он опять,
как тогда... шел по улице и упал... И опять - уколы, кислород, бессонные
ночи, страх... (Помолчав, тряхнула головой.) У меня дежурство, мне надо
ехать, - в чем дело?
и, стряхнув предварительно крошки со скатерти, бережно кладет его перед
собою на стол.
один день. Исключили меня двадцатого декабря пятьдесят второго... Больше
двух лет! Вот и посчитай - сколько это получается дней? И я, между прочим,
долго не мог понять - правильно ли я поступил.
вы обе ревете!
Спрячь! И учти - я еще ничего не знаю. Ты ничего не говорил... Я кончу
дежурство, приеду - и тогда ты нам все расскажешь... Все и со всеми
подробностями! (Взглянула на часы.) О боги! (Подошла к телефону, сняла
трубку, набрала номер.) Это Чернышева. Ай, беда, а я-то надеялась! Ну,
говорите... Так... фамилия?.. А-а, я ее знаю... Что с ней?.. У нее всегда
болит! Ладно! (Повесила трубку.) Надо ехать!
Забегу заодно в гастроном - куплю чего-нибудь к вечеру.
ручку кресла, обнимает Чернышева за плечи.
радости... Это все, наверное, придет потом! А ты? Как ты себя чувствуешь?
вернешься, Татьяна?
надевает туфли, прихорашивается перед зеркалом.
что просто сердце заходится!
это сказал?
когда-то завидовала и восхищалась тобой. Я запомнила один вечер - в
студгородке, на Трифоновке... Меня кто-то обидел, я сидела на подоконнике и
хныкала, а ты шла по двору - нарядная, красивая, легкая, как будто с другой
планеты. (Снова засмеялась, но теперь уже легко.) Я и представить себе не
могла в тот вечер, что когда-нибудь выйду вот за него замуж, буду жить с
тобой в одном доме, брошу стихи, стану доктором...
деньги, отсчитала, сунула в сумочку.) Ну, я готова!
до двенадцати, но, может, и отпрошусь! Ты действительно хорошо себя
чувствуешь?
у тебя с ним - тут, без меня - возникнет какой-нибудь разговор... Ну, в
общем, сам понимаешь!
никакая я не красивая, все сказки!
девчонки: "Раз, два, три, четыре, пять - я иду искать!.."
радиорепродуктор. Марш. Это тот самый марш, который гремел в санитарном
поезде, в "кригеровском" вагоне для тяжелораненых, на рассвете, когда диктор
сообщил, что наши войска перешли границу Германии. В дверь стучат.
и крупной седой головой. Если бы не резкие морщины, не хромота и не стальные
зубы, он был бы даже красив - внушительной и спокойной стариковской
красотой. Это Mейер Вольф. Остановившись в дверях, он с интересом и
волнением оглядывает комнату.
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Акунин Борис
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Плотников Александр